Торопится время, течет, как песок,
Незваная Гостья спешит на порог.
С деревьев мороз обрывает наряд,
Но юные листья из почек глядят.

Доколе другим улыбнется заря,
Незваная Гостья, ликуешь ты зря!
Доколе к устам приникают уста,
Над Жизнью тебе не видать торжества!

Знала ли ее теперь хоть еще одна живая душа? Или сегодня древняя Песнь звучала в самый последний раз, потому что у Серого Пса больше не родятся щенята?

Незваная Гостья, в великом бою
Найдется управа на силу твою.
Кому-то навеешь последние сны,
Но спящие зерна дождутся весны.

Пол ходил ходуном, раскачиваясь все сильнее. Жирный дым начавшегося пожара царапал горло, вползая в открытую дверь. Души тех, за кого отомстили, смогут воплотиться вновь и жить на земле.
Волкодав мельком подумал: удастся ли довершить Песнь…
Не удалось.
К его коленям прижалось что-то живое. Дрожащее. Плачущее. Неохотно открыв глаза, Волкодав посмотрел вниз и увидел рабыню. Несчастная нагая девчонка смотрела на него с ужасом и надеждой. Губы ее шевелились, по нежным детским щекам катились слезы, голубые глаза молили спасти. От Людоеда, еще задыхавшегося у стены. От похотливых наемников, которым она должна была достаться назавтра. Из замка, готового рассыпаться под ногами…
В это время со стороны раскрытого окна-бойницы послышался пронзительный писк. Волкодав вскинул голову как раз вовремя, чтобы увидеть, как в комнату, усердно работая перепончатыми крыльями, влетели два больших нетопыря. Они держали в лапках длинную палку; посередине ее вверх тормашками висел Нелетучий Мыш. Заметив Волкодава, он радостно заверещал. Нетопыри взвились под потолок, и Мыш, отцепившись, свалился точно на голову другу.
– Пропадешь! – сказал Волкодав и попытался выпутать его из волос, чтобы снова усадить на палку и выпроводить вон. Нелетучий Мыш весьма чувствительно укусил его за палец. И пропищал что-то своим – знать, поблагодарил. Те бросили палку и вмиг умчались в окно.
– Ну, как знаешь… – пробормотал Волкодав, начиная понимать, что умереть, как мечтал, ему не дадут. Две лишние жертвы на его погребальном костре – это уж слишком. Нагнувшись, он перехватил ножом веревку, стягивавшую за спиной локти рабыни. Сдернул с ложа плотное покрывало, пропорол посередине дыру и натянул на девчонку. Схватил ее за руку и побежал вниз по всходу.
Волкодав никогда не забывал мест, где ему довелось пройти хоть однажды. Он мчался назад с уверенностью гончего пса, летящего по свежему следу. Он помнил, где воткнул свои щепки и где видел факелы и светильники, учинившие пожар. Когда огонь наконец преградил ему путь, он задумался лишь на мгновение, соображая, удастся ли проскочить к следующему всходу. Этого мгновения оказалось достаточно, чтобы из огня навстречу ему с ревом вылетел ополоумевший стражник. Волкодав отскочил прочь, но тот незряче пробежал мимо: одежда горела на нем, роняя дымные клочья. Девчонка в ужасе завизжала. Волкодав сгреб ее в охапку, сунул ей в руки Мыша, выдранного наконец из волос, замотал обоих в покрывало и, пригнувшись, кинулся сквозь пламя.
Влажные волосы и кожаные штаны лишь отчасти предохранили его. Ему показалось, что с обнаженного торса и босых ног начали сдирать кожу. Кое-как заслонив локтем глаза, он стрелой пролетел десять шагов и уже выбегал с другой стороны, когда стена по правую руку надсадно охнула, оседая. Дымящееся, обугленное бревно выскочило из нее, крутанулось внутрь коридора и с силой ударило Волкодава в бок, швырнув его на пол. Он сразу вскочил, понимая только, что еще жив и еще может бежать. Вторая лестница была прямо перед ним, как он и рассчитывал. Он бросился к ней и помчался вниз, прыгая через четыре ступеньки. Где-то далеко наверху еще раз взвыл Людоед. Взвыл так, что было слышно даже сквозь гул пожара и крики мечущихся людей. Должно быть, огонь добрался до опочивальни. Потом вой затих – уже навсегда.
Волкодав напарывался на воинов еще несколько раз. Большинство ни на что не обращали внимания, занятые поисками ближайшей двери наружу. Лишь один что-то заподозрил при виде полуголого, покрытого копотью незнакомца, чуть не волоком тащившего за собой зареванную девчонку. Наемник схватился было за меч, но Волкодав, не останавливаясь, метко пнул его в пах, чтобы впредь не лез не в свое дело. Воин согнулся, хватая ртом воздух пополам с хлопьями гари. Обойдя его, Волкодав проскочил в дверь, что вела вниз, в подземелье. Захлопнул ее и на всякий случай повернул ключ, по-прежнему торчавший в скважине замка с внутренней стороны.
В подвале сизыми волнами плавал удушливый дым, но заглянуть сюда, кажется, никто так и не додумался. Дышать было нечем, настенный факел еле чадил, треща и плюясь синеватыми язычками. Девочка слабо вскрикнула при виде мертвого палача. Потом еще раз – когда увидела клетку.
Волкодав выругался. Освобожденный им узник, оказывается, не сумел даже толком выползти из клетки сквозь открытую дверцу. Сил едва хватило только на то, чтобы выпростать голову и плечи. Он лежал лицом вниз, изможденные руки трепетали, пытаясь сделать еще усилие.
Волкодав выругался снова и, почти не замедлив шагов, нагнулся и подхватил его свободной рукой. Костлявое, чудовищно грязное тело показалось ему невесомым. Узник дернулся, охнул, невнятно пробормотал «спасибо» и повис, точно мокрая вонючая тряпка. Еще несколько мгновений, и Волкодав стоял перед дверью, что вела к тайному ходу, одну за другой ощупывая заклепки: не поддастся ли какая-нибудь.
Он был не вполне уверен, что сумеет высадить эту дверь, если не разыщет скрытых пружин.
– Дай мне, юноша… – прошептал узник. – Я знаю…
Волкодав спорить не стал. Обхватил ладонями его ребра и поднял его перед собой, лицом к двери. В конце концов, этот малый безошибочно навел его на Людоеда. Почем знать – а вдруг не врет и теперь.
Левая рука Волкодава чувствовала сумасшедший стук сердца, метавшегося в бесплотной груди. Длинные пальцы пробежали по гладким струганным доскам, нашли одну из заклепок и, к некоторому удивлению Волкодава, отбили по ней замысловатую дробь. Почти сразу в недрах стены начала переливаться вода, послышался знакомый скрежет, и дверь поехала в сторону.
Но в это время откуда-то сверху долетел страшный удар и затем – тяжелый, медленный грохот. Замок Людоеда превращался в пылающие руины. Дрожь сотрясла пол и стены подвала, упала каменная плита, с шумом посыпался песок и мелкие камешки. Факел зашипел и погас, оставив беглецов в кромешной темноте. Но хуже всего было то, что дверь, отойдя от стены на три ладони, остановилась. Волкодав налег изо всех сил, пытаясь раскачать и сдвинуть ее. Тщетно.
Ему не понадобилось примериваться к щели, чтобы понять: для него, единственного из троих, она была слишком узка. Он пожал плечами и улыбнулся в первый раз за долгое, долгое время. Итак, Песнь Смерти все-таки будет допета. Теперь ему с лихвой хватит для этого времени. Знать бы только, с какой стати Хозяйке Судеб понадобилось захлопывать ловушку как раз тогда, когда он всерьез понадеялся выжить.
Почему ему не дали скорой и честной смерти в рушащемся замке, заперев вместо этого, точно крысу, в зловонном подвале вместе с трупом задушенного палача?..
Может, Боги отсрочили его гибель ради того, чтобы он спас этих двоих? Какая участь им предназначена?..
А может, сидевшего в клетке не зря величали волшебником? Что, если он успел запятнать себя столь страшным пособничеством Тьме, что выпустивший его должен был неминуемо занять его место и сам принять последние муки, которых тот избежал?
Волкодав выдрал из волос верещащего, кусающегося Мыша и вновь отдал девочке, завернув в край покрывала, чтобы он не исцарапал ей руки. Подвел ее к двери – она не видела в темноте и испуганно жалась к нему – и вытолкнул наружу. Гибкое тело проскользнуло в щель без труда.
– Там будут ступеньки, не поскользнись, – сказал он ей, поднимая беспомощного волшебника и отправляя его следом за ней. – Слезай в воду и плыви налево, в тоннель. Не бойся решетки, она сломана. Вытащи с собой эту кучу костей и Мыша, если сумеешь. Давай шевелись.
Он оказался совсем не готов к тому, что за этим последовало. Девчонка отчаянно зарыдала, выскочила обратно сквозь щель и неловко обняла его впотьмах, уткнувшись мокрым лицом в его голую грудь. Волкодав ошарашено замер и какое-то время стоял столбом, не в силах пошевелиться или заговорить. Потом оторвал ее от себя и выпихнул на ту сторону, напутствовав крепким шлепком пониже спины:
– Пошла, говорю!
А у самого мелькнула кощунственная мысль: не попробовать ли дверь, через которую они с ней вбежали сюда. Проход наверняка завалило, но мало ли…
И на что понадобилось этим двоим – и Мышу – заново будить в нем желание жить, если все должно было кончиться именно так?
– Дитя мое… – услышал он тихий голос волшебника и понадеялся, что тот лаской сумеет сделать то, чего он не сумел грубостью. Однако волшебник сказал: – Дитя мое, не сумеешь ли ты дотянуться до третьего сверху камня в дальней стене, в углу напротив двери?
– Зачем?.. – всхлипнула девчушка.
– Речь идет о том, – гаснущим голосом пояснил волшебник, – чтобы наш добросердечный друг сумел к нам присоединиться… Если дотянешься, надави нижний угол…
Человек, наделенный ростом Волкодава, легко достал бы третий камень, даже не поднимаясь на цыпочки. Рабыня была меньше его на две головы. Она ощупала стену и принялась прыгать – молча, упорно, в кромешном мраке раз за разом пытаясь ударить занесенным кулачком по нужному месту. Волкодав устало сел на пол и попытался не думать о нечаянном объятии, о прикосновении тоненького, трепещущего тела. Возбуждение битвы догорало в нем, к обожженной коже было не прикоснуться, а правый бок налился болезненным жаром и, кажется, опухал.
– Надо было по-другому расположить сенсоры, – пробормотал волшебник. – Хотя…
Волкодав не понял мудреного слова. Но спрашивать не стал.
– Хватит! – зарычал он в темноту. – Убирайтесь!
На тех двоих это не произвело ни малейшего впечатления.
– Дитя, – удивительно спокойно сказал волшебник. – Подойди сюда. Сядь. Вот так. Дай руку… Я знаю, что сейчас у тебя получится. Ты можешь. Попробуй.
И девчонка допрыгнула. Со сто первого, а может, с двести первого раза. Крепкие ноги бросили вверх легкое тело, и разбитый в кровь кулачок пришелся по нижнему углу камня, третьего сверху в дальней стене. Сперва ничего особенного не произошло. Но потом какая-то неодолимая сила навалилась на дверь, с одинаковой легкостью сокрушая дубовые доски и толстые бронзовые заклепки. Поднявшийся Волкодав вскинул глаза, зрячие в темноте, и увидел, что каменная притолока начала медленно опускаться. Он слышал, как охнул волшебник, задетый отлетевшим обломком. Опустившись примерно до середины двери и раскрошив ее в щепы, притолока остановилась. Волкодав вышиб ногой остатки досок и живо оказался на той стороне. Снова поднял волшебника и молча зашагал вперед, туда, где ожидали ступени и холодная вода в каменном тоннеле, сулившая волю.

Солнце близилось к полуденной черте. Волкодав сидел на берегу речной заводи, обхватив руками колени, и не думал ни о чем.
Вчера он собирался по собственной воле оборвать свою жизнь. Чем бы ни кончилось дело, такие решения никогда не проходят даром, даже если навеял их минутный порыв. А для Волкодава это была цель, к которой он шел одиннадцать лет. Ради которой жил. Ради которой бессчетное число раз оставался в живых. Он никогда не загадывал, что там может быть после. После?.. Зачем? Для кого и для чего? «После» попросту не было.
Вчера кончилась жизнь. Дальше…
Волкодав сидел неподвижно и смотрел перед собой, точно в стену, и в голове было пусто, как в раскрытой могиле, в которую забыли опустить мертвеца.
Волшебник лежал неподалеку, подставив солнечным лучам счастливое слепое лицо, – чисто вымытый, уложенный на дырявое покрывало и в него же закутанный. Нелетучий Мыш, никогда не доверявший чужим, преспокойно сидел у него на животе и не думал противиться внимательным пальцам, ощупывавшим порванное крыло.
Волкодаву было, собственно, наплевать, и все-таки в душе шевелилась тень праздного любопытства. Накануне он был уверен, что выволок из подземелья древнего старца, но теперь видел, что ошибся. Спутанные бесцветные космы, полные грязи и насекомых, после знакомства с корнем мыльнянки и костяным гребешком, отыскавшимся в мешке Волкодава, превратились в пушистые пепельные кудри, отросшие в заточении до ягодиц. Волшебник все просил состричь их покороче, но Волкодав отказался наотрез. Сидя в клетке, простительно было поглупеть. Но уж не настолько. Едва выйти на волю и тут же бросить свои волосы на потребу нечисти и злым колдунам!.. Только этого не хватало!..
Еще у него были глаза, каких Волкодав не видал доселе ни разу: темно-фиолетовые, немного светлевшие к зрачку. Когда он улыбался – а улыбался он часто, – в плазах вспыхивали золотые, солнечные огоньки. Что же до тела, то оно, несмотря на уродливую худобу, тоже было вовсе не старческим.
Волкодав не собирался расспрашивать…
Девчонка бродила по колено в воде, наряженная в запасную рубаху Волкодава с непомерно длинными для ее рук рукавами. Пальцами ног она ловко нащупывала на дне прошлогодние водяные орехи, вытаскивала их и складывала сушиться на берегу. Орехи были съедобны и даже вкусны, а сок их считался целебным. Этим соком они с Волкодавом уже несколько раз с головы до ног обмазывали безропотно терпевшего волшебника. Потом Волкодав натер им свои собственные ожоги. Девчонка хотела помочь ему, но он ей не позволил.
Она была не просто хороша собой. Ибо некрасивых лиц у пятнадцатилетних девчонок не бывает вообще, если только судьба к ним хоть сколько-нибудь справедлива. Она была невероятно, просто бессовестно хороша. Волкодав то и дело косился на нее. Такую легко представить себе ведущей на шелковой ленточке кроткую серну. А может, и царственного леопарда.
Чтобы посягнуть на подобное, нужно в самом деле быть Людоедом…
Только подумать: если бы вчера он не сумел выломать под водой прут из решетки. Или открыть дверь в подвал. Если бы стражники были меньше пьяны и перехватили его по дороге наверх. Если бы, наконец, он промазал, бросая копье… хотя нет, этого быть не могло…
Только подумать, что сейчас она билась бы в лапах гогочущих ублюдков. Или бесформенным комочком лежала где-нибудь в чулане, замученная до полусмерти…
– Чем здесь пахнет? – вдруг подал голос волшебник. – Такой знакомый запах…
Волкодав долго молчал, потом ответил:
– Черемуха цветет.

Отчего не ходить в походы,
И на подвиги не пускаться,
И не странствовать год за годом,
Если есть куда возвращаться?

Отчего не поставить парус,
Открывая дальние страны,
Если есть великая малость -
Берег родины за туманом?
Отчего не звенеть оружьем,

Выясняя вопросы чести,
Если знаешь: кому-то нужен,
Кто-то ждет о тебе известий?

А когда заросла тропинка
И не будет конца разлуке,
Вдруг потянет холодом в спину:
«Для чего?..» И опустишь руки.

Пещера. Дымный чад факелов. Крылатые тени, мечущиеся под потолком. Кровь, забрызгавшая стены и пол.
Рослый, костлявый парень вниз лицом лежит на полу. Его руки и ноги накрепко зажаты в колодки. Надсмотрщик по прозвищу Волк отбрасывает окровавленный кнут, зачерпывает горсть крупной соли и вываливает на обнаженную спину. Парень в колодках корчится, но не издает ни звука. Под его плечом, прижавшись к человеческому телу, всхлипывает от боли и страха большеухий черный зверек, с крылом, только что разорванным ударом кнута.
Колодки в рудниках были каменные, до блеска отполированные телами бесчисленных и безымянных рабов…
Содрогнувшись всем телом, Волкодав проснулся и понял – дело худо.
Над холмами занимался хмурый рассвет. Капли дождя сползали по краю полога и звонко плюхались в лужу, из которой торчали мокрые головешки. Каким славным теплом дышали они вчера вечером. Теперь тепла не было и в помине.
Во всем мире не было больше тепла, кроме тех жалких крох, что еще сохранялись под старым плащом… Во всяком случае, с той стороны, где плечо Волкодава упиралось в костлявую спину Тилорна…
По груди и спине вовсю гуляли мурашки, лопнувшие волдыри взялись хрупкими корочками. Серый полусвет казался ослепительно ярким и больно, до слез, резал глаза. Память тела, просыпавшаяся всякий раз, когда Волкодаву бывало по-настоящему плохо. Правый бок вспух подушкой и отвратительно ныл.
Девчонка Ниилит спала по другую сторону Тилорна: черные кудри, выбившиеся из-под плаща, переплелись с его пепельными. Волкодав осторожно отодвинулся, сел, задыхаясь от боли, и подоткнул облезлую шерстяную ткань, чтобы им не было зябко.
Нелетучий Мыш по давнему обыкновению висел на распорке, поддерживавшей полог. Скоро взлетишь, мысленно пообещал ему Волкодав. Зверек тут же раскрыл светящиеся бусинки глаз, сладко зевнул и снова спрятал ушастую голову под крыло. Он давно оставил ночной образ жизни, привыкнув спать в любое время, когда не происходило ничего интересного. Волкодав выбрался под мелкий холодный дождик и первым долгом оглядел круг, которым накануне вечером обвел свой маленький лагерь. За ночь никто не приблизился к этому кругу, не попытался нарушить его. Волкодав покосился на деревянную распорку, считая зарубки. Две зарубки – два дня. Сегодня третий.
Он знал, что ночью пойдет дождь, и позаботился запастись сухими дровами. Холод донимал Волкодава, что-то противно сжималось в груди, мешая дышать. Он заново разжег костер, принес воды и повесил над огнем котелок. Еще раз перешагнул круг и, нагнувшись, стал собирать молоденькие листья земляники.

Когда-то давно, очень давно маленький мальчик из рода Серого Пса увидел человека, вышедшего к деревне на лыжах, с мешком за спиной. Человек этот сел на снег у околицы и ждал, ни с кем не разговаривая и не поднимая глаз, пока из общинного дома не вышла большуха и, коротко расспросив, не провела его в ворота.
«Кто это?» – спросил мальчик у матери.
«Это сирота, – ответила мать. – Он из племени вельхов. У него не осталось никого из родных. А имущества – только то, что в мешке».
Весь день мальчику очень хотелось пойти в большой дом и поближе рассмотреть удивительного человека, у которого – надо же! – не осталось ни родственников, ни своей избы. Сирота – значит, делай что хочешь, все равно никто ответа не спросит. Зато и его самого любой мог обидеть, не опасаясь отмщения, потому что мстить будет некому…
И мальчик стал думать о том, как интересно быть сиротой, но потом вспомнил, как впервые пошел один на охоту – и ужаснулся, поняв, что сироту никто не ждал из зимнего леса домой, к теплому очагу, к миске со щами.
А через несколько месяцев, накануне той ночи, когда мальчику должны были наречь имя, сирота-вельх сражался за семерых и все пел какую-то песню на своем языке – пел, пока не свалился зарубленным.
Верно, у вельхов тоже была своя Песнь Смерти…

Котелок закипел. Волкодав снял его с огня, бросил в воду пригоршню сладко пахнувших листьев, закрыл крышкой и отправился к ручью умываться.
Добрый запах скоро разбудил Ниилит. Увидев, что девчонка проснулась, Волкодав достал нож и сделал на распорке еще одну зарубку. И решил, что сегодня, пожалуй, не грех уже и заплести волосы. Сыновья Серого Пса распускали их только для большого дела, требовавшего высокого сосредоточения духа. Например, перед охотой на медведя.
Или местью…
Одергивая рубаху, Ниилит выбралась из-под плаща, поклонилась Волкодаву и скрылась в мокрых кустах. Волкодав расчесал волосы надвое и заплел с каждой стороны по косе, пропуская пряди снизу вверх в знак того, что большое дело совершено. На девятый день он заплетет их иначе, отдавая сделанное прошлому…
– Господин, ты заболел, – сказала вернувшаяся Ниилит, и Волкодав недовольно подумал, что колотивший его озноб был, оказывается, заметен со стороны. Он нехотя поднял голову, и девчонка тут же протянула руку, – пощупать лоб. Самоуправства над собой Волкодав не терпел никогда. Он еле сдержался, чтобы тут же не оттолкнуть ее. Но пальцы Ниилит оказались легкими и прохладными – не холодными, а успокаивающе прохладными, – и отталкивать ее расхотелось.
– У тебя жар, господин, – сказала она и отняла руку. Он молча кивнул. А то он сам не знал, что у него жар. И была охота об этом болтать. Как будто от разговоров он вот прямо так и поправится. Или необходимость идти куда-нибудь пропадет.
– Если бы я был хоть чуть посильнее, я бы мог… – подал голос Тилорн. Волкодав не удостоил его ответом. Тилорн поднес к лицу ладонь, зачем-то поводил ею перед глазами и со вздохом убрал руку под плащ.
У них было с собой несколько печеных рыбин. В самый первый день, еще у реки, Ниилит попросила Волкодава вырезать ей из орешника копьецо. Он удивился про себя, но просьбу исполнил, и Ниилит, выросшая в плавнях Саккарема, принялась с удивительной ловкостью острожить сазанов, кормившихся в заводи, а потом сноровисто испекла добычу в углях костра, обмазав глиной поверх чешуи.
Пока Волкодав помогал калеке умыться, Ниилит вытащила толстую рыбину и принялась ее чистить. Волкодава замутило от одного духа съестного. Ниилит подала ему сазаний бок на свежем листе лопуха. Он молча мотнул головой и отвернулся. Девочка не посмела его уговаривать и отошла кормить Тилорна. Волкодав равнодушно слушал, как тот похваливал и стряпню, и стряпуху. Нелетучий Мыш, спустившись с насеста, трудился в сторонке над плавниками и мясистым хвостом.
Щербатая глиняная чашка была одна на троих. Волкодав в самую последнюю очередь приложился к травяному взвару и обнаружил, что тот успел порядком остыть. Волкодав с отвращением проглотил его и выплюнул угодивший в рот вялый листок. Еще раз покосившись на третью зарубку, он поднялся и ушел в лес, чтобы через некоторое время вернуться с тонким, ровным стволиком молодой осины, остро заточенным с одного конца. Обжег его на костре и протянул Ниилит:
– Держи!
Он залил костер водой. Бог Огня, как известно, смертельно обижается, если костер затаптывают ногами. Угли зашипели – сперва сердито, потом жалобно. Когда же умолкли, Волкодав накрыл их снятой накануне дерниной. Случайный глаз вряд ли заметит следы ночлега.
Возле полога стояла большая корзина: Волкодав сплел ее там же, на речном берегу, пока Ниилит ловила сазанов. В эту корзину он усадил Тилорна, завернутого от дождя в покрывало, и тот уже привычно подогнул колени к подбородку. Волкодав просунул руки в веревочные лямки, взял мешок и кивнул Ниилит:
– Пошли.
– Мне очень совестно отягощать тебя, Волкодав, – сказал Тилорн. – Но, коли уж так получается, не скажешь ли, куда мы идем?..
Волкодав почему-то вдруг вспомнил о том, как они с Ниилит только что помогали увечному мудрецу в самой простой нужде, потом обмывали беспомощное нагое тело, заново смазывая бесчисленные болячки, а Тилорн только благодарил, сокрушенно вздыхал и, стыдясь, пытался шутить. Для того, чтобы так принимать помощь, тоже требовалось мужество. Волкодав в этом кое-что понимал.
– На торговый путь мы идем, – сказал он. – Здесь неподалеку деревня… Большой Погост. Там останавливаются купцы, которые едут в Галирад.
– Галирад… – припоминая, повторил Тилорн и уточнил: – Это в стране сольвеннов?
Корзина плавно покачивалась. Нелетучий Мыш подремывал на плече Волкодава, Ниилит шла рядом, неся оба копьеца, ореховое и осиновое.
– Да, это там, – сказал Волкодав. И впервые не стал дожидаться дальнейших расспросов, пояснив: – Лучше всего туда по Светыни… но если нас будут искать, то скорей всего у реки.
– Ты хочешь пристать к купцам? – поинтересовался Тилорн.
– Не пристать, – проворчал Волкодав. – Я наймусь. Торговым гостям часто нужны воины… добро охранять. Доберемся до Галирада, там посмотрим, что дальше.
Они шли целый день, почти не делая остановок: Волкодав не желал тратить времени зря. Он устроил всего один привал, у крохотного родничка. Ниилит, Тилорн и Нелетучий Мыш доели сазана. Волкодав снова отказался от еды.
– Господин… – жалобно начала было Ниилит, но длинные пальцы Тилорна легли на ее руку.
– Не надо, дитя, – сказал он тихо. – Наш избавитель, верно, знает, что делает.
Волкодав опустился на колени у родничка и долго, с наслаждением пил. Поднявшись, он поклонился родничку, точно щедрой хозяйке, не поскупившейся на угощение прохожему.
Когда проглянувшее под вечер солнце стало цеплять вершины дальних холмов, Волкодав начал присматривать место для ночлега. В этот вечер он выбирал его особенно придирчиво. Он равнодушно прошел мимо нескольких очень славных на вид уголков, где было в достатке и воды, и простора для ветерка, способного сдуть комаров. И наконец остановился в добрых двух сотнях шагов от ближайшего ручейка, под большим старым дубом, широко раскинувшим упругие ветви. Волкодав поставил корзину в самых его корнях, разгреб старые листья и уложил Тилорна. Тот благодарно улыбнулся и вздохнул, блаженно вытягивая тощие ноги.
Солнце садилось за прозрачной занавесью дождя: полнеба горело холодным малиновым пламенем, а на востоке, упираясь в склон холма, торчком стояла короткая красноватая радуга.
Волкодав приволок толстую валежину и долго кромсал ее, оголяя белое сухое нутро. Он развел костер поодаль от дуба, чтобы не потревожить и не обидеть славное дерево. Когда солнце до половины ушло в закатные тучи, он выбрался из-под полога и принялся чертить круг, охватив им, как обычно, и костер, и колышки растяжек, и дерево, давшее им приют. Только на сей раз он чертил его не ножом, а отцовским молотом, волоча его по земле.
Озноб продолжал трясти Волкодава, он долго не мог согреться и уснуть. Но наконец под широким старым плащом, укрывшим сразу три тела, скопилось какое-то подобие тепла. Волкодав слушал ровное дыхание Ниилит и думал о дряхлых стариках, на чье ложе укладываются юные девушки – не для утех, какие уж там утехи, просто ради тепла, иссякающего в тронутой осенней стужей крови… Потом он все-таки уснул.
Огонь медленно поедал длинную валежину, озаряя очерченный круг.
Его разбудил надсадный, полный ужаса визг, раздавшийся неподалеку. К тому времени, когда сонная муть кое-как отпустила разум, Волкодав уже стоял во весь рост, сжимая в кулаке нож, выхваченный из ножен. Дикая боль в боку, причиненная резким движением, огненным бичом хлестнула сознание, и Волкодав заметил, что место Ниилит под плащом пустовало. Заметил осиновый кол, бездельно прислоненный к дереву… Потом он увидел саму Ниилит.
Волкодав сразу понял, что произошло. Днем они пересекали торфяное болото, и девочка набрала несколько горстей прошлогодней клюквы, крупной, темно-красной, на длинных иссушенных хвостиках. Эту клюкву они вечером отправили в котелок. Напиток вышел отменный. Ниилит без конца прикладывалась к нему и одна одолела чуть не полкотелка. Ничего удивительного, что ночью ей понадобилось в кустики. И где ж было вспомнить спросонья строгий наказ Волкодава – из круга не выходить…
Зато теперь…
Отчаянно визжа, Ниилит мчалась через поляну к костру. Ее глаза были двумя белыми кругами. А за ней…
За Ниилит шел Людоед. Именно шел, тяжело и вроде бы неторопливо переставляя плохо гнувшиеся ноги. Но Волкодав сразу понял, что Ниилит от него не убежать.
Значит, еще раз, Людоед…
Венн додумывал эту мысль, уже летя полуторасаженными прыжками вперед. Нет, шедшая навстречу тварь не была живым Людоедом, сумевшим как-то выбраться из горящих развалин и чудесно исцелиться от раны. Людоед был мертв. Мертвым, стеклянным взглядом глядели его глаза, в неподвижном оскале блестели сквозь бороду зубы, а низ рубахи, сапоги и штаны сплошь покрывала черная слизь. Убивший нечист, и его нечистота притягивает души убитых, помогает им обрести подобие плоти.
Мертвый пришел за живыми…
Силы и разум одновременно покинули Ниилит – упав, она осталась лежать неподвижно. Волкодав перелетел через нее и сшибся с чудовищем.
Руки и ноги все сделали сами. Венну понадобилось три быстрых движения, чтобы скрутить Людоеда и вжать его в землю, удерживая за вывернутую руку. Теперь отрезать голову и…
Людоед начал подниматься.
Живой человек не мог бы этого сделать. Мертвый смог.
Под пальцами венна затрещали сухожилия и суставы:
Людоед равнодушно ломал собственное тело. Вот когда Волкодаву стало страшно. По-настоящему страшно. Содрогаясь от отвращения, он принялся кромсать ножом холодную, тронутую тлением плоть. Успеть бы! По вере сегванов, ожившему мертвецу следовало отсечь голову и приложить ее к заду. По вере веннов…
Очнувшаяся Ниилит опять завизжала. И тут Волкодав расслышал неожиданно громкий окрик Тилорна;
– Колом его, девочка! Осиновым!..
Нож не извлекал крови, просто полосовал мертвечину. Людоед продолжал неотвратимо подниматься. Сил у него не убавится, пока голову связывает с телом хотя бы лоскут.
Кажется, Тилорн кричал еще, но Волкодав от напряжения и страха не слышал уже ничего.
Потом что-то скользнуло мимо его левого плеча и воткнулось в мертвеца. Осиновый кол!.. Людоед забился, пытаясь избавиться от страшного кола, но Волкодав бросил нож и, перехватив осиновую жердь, вгонял ее глубже и глубже, пока она не коснулась земли.
И тогда… Венну показалось, будто измятая трава расступилась, а труп внезапно прирос к земле и не мог больше оторвать от нее ни руки, ни ноги. А потом земля начала втягивать силившегося вырваться Людоеда, всасывая его все глубже, смыкаясь над его локтями, над коленями, над лицом…
Волкодав выпустил кол только тогда, когда на поверхности не осталось ничего, кроме распрямившейся травы. Кол, однако, продолжал уходить в землю и наконец скрылся целиком.
Вот теперь все. Больше Людоед не вернется.
Волкодав подобрал испоганенный нож и старательно вытер. Руки ощутимо дрожали. Надо будет не забыть обжечь лезвие на огне, сгоняя остатки скверны. Ниилит отчаянно рыдала, закрыв руками лицо.
– Господин… – пыталась выговорить девочка – Господин. Волкодав нагнулся и взял ее на руки. Казалось, в помятом боку сидело разом несколько стрел. Ниилит судорожно обхватила его шею, рубаха на груди мгновенно промокла от слез.
– Эх ты, котенок, – сказал он негромко, со всей лаской, на какую был способен. И понес Ниилит обратно к костру.
Когда Волкодав кинулся навстречу страшному гостю, Нелетучий Мыш, конечно, без промедления пустился следом. Одна беда – короткие лапки едва донесли его до черты нарушенного круга. Он мигом вскарабкался вернувшемуся Волкодаву на плечо и укусил его за ухо, досадуя, что не привелось вместе побороться с напастью.
Тилорн ждал их, приподнявшись на локте. Слабые пальцы ученого сжимали ореховое копьецо. Что ж, и оно могло бы помочь, подумалось Волкодаву. Орешник – священен. Но в таком деле осиновый кол все-таки надежней.
– Что это было?.. – шепотом спросил Тилорн, когда Волкодав кое-как разжал на своей шее руки Ниилит и заставил ее забраться под плащ. Венн вынул из мешка молот, возобновил круг, сел по другую сторону Ниилит и сказал:
– Это идут те, кого я убил три дня назад. Тут ему померещилась в правой ноздре знакомая сырость, и он торопливо провел рукой по усам: не течет ли кровь. С тех пор, как ему сломали на каторге нос, подобное приключалось нередко. Нет, кажется, на сей раз миновало.
– Господин… – Ниилит снова заплакала, прижавшись к его колену.
– Ладно, я тоже хорош, – проворчал Волкодав и неуклюже погладил ее по голове. Волосы были мягкими и пышными, как густой шелк. Если высыпать на них меток лесных яблок, подумалось Волкодаву, до земли не докатится ни одно. – Зря пугать не хотел. Если бы круг… – Он махнул рукой, отчаявшись объяснить что-нибудь толком. Слишком долго рассказывать, что воин, убивший врага, должен самое малое три дня париться в бане, строго постясь, не ступая на землю, не показываясь солнцу и, уж конечно, не разговаривая ни с кем. И все это ради того, чтобы мстительные души не сумели отыскать погубителя.
Но рассказывать Волкодав не умел. И не любил.
– Может, еще кто явится, – проговорил он наконец. – Ничего, не достанут.
Немного попозже пришел палач – уродливо вспухший и оттого казавшийся еще толще, чем был при жизни. Голова, покрытая капюшоном, моталась на сломанной шее. Тогда, в подвале, Волкодав так и не увидел его лица. Разглядывать эту рожу теперь ему хотелось еще меньше.
Наткнувшись на круг, палач поднял руки, ощупывая невидимую преграду. Потом, переступая боком, двинулся вдоль черты – не найдется ли где слабого места. Шагнул было под сень дуба, но тут же отскочил обратно – ни дать ни взять сунулся в огонь.
Ниилит тихонько заскулила и заползла под плащ с головой. По мнению Волкодава, вполне можно было укладываться и преспокойно спать до утра: мертвый палач и иные, кого еще там принесет, будут бессильно болтаться у священной черты, точно куски дерьма, попавшие в прорубь, а на рассвете пропадут сами собой. Но Ниилит, придавленная ужасом, дрожала между ним и Тилорном. Шорох шагов из-за круга грозил свести ее с ума. Тилорн молчал, однако Волкодаву хватило одного взгляда на горе-чародея – тому тоже было очень не по себе. Ворча сквозь зубы, Волкодав поднялся, снова вытащил молот и, повернувшись к мертвецу, начертал в воздухе Знак Грома: шесть остроконечных лепестков, заключенных в круг-колесо.
– Во имя Грозы! – сказал он палачу. – Пошел вон! Струя лилового пламени бесшумно упала то ли с дубовых ветвей, то ли с самого неба и обтекла труп. Палач начал корчиться так, словно его вздергивали на дыбу. Милосердная земля схватила его за ноги и быстро втянула в себя. Мать-Земля всегда жалеет детей, даже самых негодных.
Волкодав вернулся под дуб и улегся, безуспешно стараясь поберечь больной бок. Тилорн гладил по голове лежавшую между ними Ниилит, повторяя:
– Не плачь, маленькая… все хорошо… Не плачь… Волкодав вспомнил тяжелый шелк ее волос под своими пальцами… и как она жалась к нему те несколько мгновений, что он нес ее на руках… Нелетучий Мыш посверкивал светящимися зрачками, вися вверх тормашками на деревянной распорке. Постепенно Ниилит пригрелась, перестала всхлипывать и уснула, свернувшись калачиком.
Перед самым рассветом Волкодава разбудило негромкое, но полное кровожадной ярости шипение Мыша. Волкодав открыл глаза и увидел, что у черты, безмозгло тычась в запретную пустоту, переминалось еще двое. У одного вместо правого глаза зияла бесформенная дыра, другой пришлец был покрыт копотью и почти гол, если не считать клоков сгоревшей одежды. Этим хватит немногого. Волкодав не стал ждать, пока Ниилит проснется и опять испугается, увидав нежить. Он приподнял голову и шепотом произнес несколько самых мерзких ругательств, которые знал. Мертвецы тотчас поблекли и растаяли, смешавшись с густым холодным туманом…

За последние сто лет у Соловьев многое изменилось.
Род, безвылазно сидевший в непроходимом лесу и знать не знавший никого, кроме ближайших соседей, нежданно-негаданно оказался на оживленном торговом пути. Начали останавливаться заезжие гости, и крохотная безымянная весь обрела имя: Большой Погост. Иные птенцы Соловья, виданное ли дело, спорхнули с насиженных поколениями мест, унеслись неведомо куда вить новые гнезда. Зато близ старых гнезд начали селиться чужие, пришлые люди. Появились даже такие, кто не охотился и не пахал земли. Некоторые, с ума сойти, держали постоялые дворы, готовили еду и варили пиво гостям, стелили им постели и тем жили с весны до весны. И, самое удивительное, жили неплохо…
Скоро, того и гляди, явится во главе храброй дружины боевой галирадский боярин и выстроит крепость-городок, начнет с купцов пошлину собирать…
Словом, никто не оборачивался вслед Волкодаву, шедшему по улице со своей корзиной и Нелетучим Мышом, примостившимся на плече. Большой Погост успел утратить любопытство, насмотревшись на самых разных людей. Здесь не особенно удивились бы даже чернокожему из Мономатаны, одетому в набедренную повязку из пестрой шкуры питона. Подумаешь, бродяга-венн, несущий на спине обросшего волосами калеку. Если кто из троих и притягивал лишние взгляды, так разве что красавица Ниилит, боязливо державшаяся за руку Волкодава и одетая – тьфу, стыдобища! – в мужскую рубаху.
Волкодав остановился перед воротами гостиного двора. Над ними, колеблемая ветром, качалась и поскрипывала вывеска: могучий конь, влекущий сани с поклажей. Коня когда-то выкрасили белым, и краска не совсем еще с него облупилась.
– «Белый Конь»! – без запинки прочла Ниилит. Волкодав покосился на нее. Волшебник и прехорошенькая девчонка, умеющая читать. Очень даже неплохо.
Двор за воротами оказался почти пуст, если не считать нескольких рослых бронзовых халисунцев, которые, оживленно переговариваясь, укладывали какие-то тюки в крепкую, на высоких колесах повозку. Волкодав кивнул им, как подобает вежливому гостю. Халисунцы на миг прервали болтовню и кивнули в ответ.
Дверь стояла гостеприимно распахнутой. Волкодав откинул пеструю занавеску и вошел внутрь.
Было около полудня, и корчма не могла похвастаться многолюдьем. Служанка протирала столы, а на усыпанном соломой полу расположился молодой работник. Бережно подтесывая, он приспосабливал новую ножку к длинной скамье.
Волкодав спустил с плеч корзину, вынул из нее Тилорна и усадил на лавку возле двери. Ниилит тотчас села рядом, обхватила клонившееся тело, подперла. Тилорну, точно младенцу, еще предстояло учиться сидеть самому. Мудрец улыбнулся Ниилит и виновато вздохнул.
Волкодав подошел к стойке. Корчмарь, протиравший глиняные кружки вышитым полотенцем, сейчас же оставил свое занятие и подался вперед, всем видом изображая радушие. Он был из восточных вельхов: Волкодав понял это по вышитой повязке на лбу.
– Благо тебе, добрый хозяин, под кровом этого дома, – обратился он к вельху на его родном языке. – Хорошо ли бродит нынче пиво в твоих котлах?
– Благодарение Богам, в нашем доме все хорошо, – откликнулся тот и опустил ладонь на деревянную стойку, защищаясь от возможного сглаза. – Урожай ячменя, по воле Трехрогого, был отменный, и по его же воле не переводится у нас солод… – тут он окинул рослого Волкодава оценивающим взглядом, – …в чем господин мой может убедиться и сам, если пожелает освежиться с дороги. Кроме того, у нас есть славные жареные поросята, пища воинов. Есть каша, молоко и творог для больного и сладости для красавицы. Что господин мой прикажет подать?
Волкодав с усмешкой похлопал рукой по тощему кошелю, висевшему на ремне. Звяканье раздалось далеко не сразу: трем медным грошам понадобилось время, чтобы собраться в одном углу.
– Моя удача, – сказал Волкодав, – нынче такова, что я ищу не жареных поросят, а работы. Может, подскажешь, почтенный, не пригодился бы охранник кому-нибудь из купцов, едущих в Галирад?
– Сегодня, боюсь, я тебя ничем не обрадую, – ответствовал вельх. – Впрочем, завтра должен прибыть досточтимый Фитела: он всегда останавливается у меня, чем я по праву горжусь. Попытай счастья. Только, сказать тебе правду, его обозы всегда очень хорошо охраняются. Если желаешь, у меня наверху есть комнаты для ночлега…
– В жилище достойного мужа мы вошли. – Волкодав церемонно поклонился. – Мы заночуем у озера. А утром, если не возражаешь, снова заглянем к тебе.
И он повернулся идти, но хозяин перегнулся через стойку и осторожно придержал его за рукав. Он сказал:
– Нет нужды ночевать у озера, если можно остановиться под крышей. Я ничего не возьму с тебя за постой.
По совести говоря, комната оказалась не слишком роскошной. Тем не менее в ней была кровать – самая настоящая деревянная кровать с одеялом, подушкой и чистыми, пускай небелеными, полотняными простынями.
– Может быть, Ниилит… – нерешительно начал Тилорн, но Волкодав молча уложил его и накрыл одеялом. – С ума сойти… – прошептал ученый, гладя мягкую, хорошо выделанную овчину. – С ума сойти… Я уже и забыл, как все это выглядит…
«Я тоже»,- подумал Волкодав, но вслух, конечно, ничего не сказал. Медяки снова стукнулись один о другой, случайно встретившись в кошеле, и его вдруг посетила шальная мысль: а что, если в самом деле сладостей для Ниилит?.. Нет, чепуха. Уж лучше чашку молока да кусок белого хлеба Тилорну…
В это время в дверь постучали. Волкодав кивнул, и Ниилит, стоявшая у входа, открыла.
Через порог шагнул корчмарь с плетеным подносом в руках. Была на том подносе деревянная плошка с хорошим ломтем жареной свинины, большая миска пшенной каши на молоке, кружка пива, хлеб и несколько пряников. Корчмарь улыбался, глядя на Волкодава.
– Я решил, – сказал он, – что подкрепиться вам все-таки не помешает. Гость не должен оставаться голодным, раз уж вошел в дом.
– А не проторгуешься ты так, достойный хозяин? – не торопясь принимать поднос, хмуро спросил Волкодав. – Никто ведь не знает, как скоро я смогу возвратить тебе долг…
– …и сможешь ли вообще, – подхватил тот и поставил еду на подоконник. Отломил кусочек хлеба, макнул в жир и угостил Мыша. Черный зверек сперва угрожающе распахнул крылья, но потом передумал, взял хлеб и с аппетитом принялся есть. – Я не первый год живу и торгую в этих местах, – продолжал корчмарь. – Я знаю твой народ и давно понял, что венны никогда не забывают долгов… – Тут его взгляд как бы невзначай скользнул по косам Волкодава, говорившим о недавно исполненной мести. – А кроме того, господин мой, я усвоил, что люди куда как глазасты и склонны все замечать. Стало быть, очень скоро вся округа прослышит о том, что корчмарь Айр-Донн не отказал в ночлеге и пище храбрецу из племени веннов, который совершил некое достойное дело и оттого временно обеднел. Поживешь с мое на этаком перепутье…
Не договорив, он вновь улыбнулся, вышел за дверь и без стука притворил ее за собой.
– Спасибо тебе, добрый Айр-Донн, – запоздало подал голос Тилорн.
Нелетучий Мыш прожевал хлеб и пощекотал Волкодава крылом, выпрашивая добавку.
Вечером, выбравшись во двор подышать, Волкодав засмотрелся на старую яблоню, росшую подле крыльца. Раскрывшиеся цветы нежно-розовым облаком окутывали ее до самой верхушки, но узловатый, исковерканный ствол и корявые сучья говорили о трудно прожитом веке.
Так, бывает, немолодая женщина вынет из сундука красно-белое свадебное платье, приложит к груди – и задумается, и вновь станет похожа на ту юную красавицу, которой когда-то была…
– Эгей!.. – В высоком окне дома появился мальчишка и, желая, как видно, покрасоваться перед незнакомцем, махнул с подоконника прямо на дерево. Взвились оборванные лепестки, жалобно охнули столетние ветви. Большой сук, не выдержав, надломился и повис: белая трещина пролегла меж ним и стволом.
Волкодав за ухо спустил наземь прыгуна:
– Живо неси вар и веревку…
– Да ну ее!.. – отбежав в сторонку, раздосадованно прокричал сорванец. – Она уж и яблок-то не дает!
– Сказано тебе – неси, вот и неси, – строго заметил. Айр-Донн, вышедший на крыльцо. – Слушай, что старшие говорят! – И, когда тот убежал, пояснил смотревшему на него Волкодаву: – Это мой сын. Баловник, сил нет. А яблоня, почтенный, в самом деле пустоцвет. Всякий год срубить собираюсь, а погляжу, как цветет, и отступлюсь. Если бы еще и яблоки были…
Мальчишка принес вар и лыковую веревку, и Айр-Донн увел его в дом: сын собирал со столов пустые кружки, помогал мыть посуду. Оставшись один, Волкодав надежно подвязал сук и замазал рану, чтобы не завелась гниль. Потом сел наземь и прислонился спиной к изогнутому стволу.
По двору туда и сюда ходили люди, из корчмы доносился приглушенный гул голосов. Цветущие ветви рдели над головой Волкодава, тихо светясь в предзакатном розовом небе…
Такие же яблони росли у него дома…
Как всегда, при мысли о доме слева в груди заныло глухо и тяжело. Волкодав закрыл глаза и, откинув голову, прижался к дереву затылком. Какие яблоки чуть не до нового урожая хранились в общинном подполе, в больших плетеных корзинах, – румяные, сочные слитки благословенного солнца… Какой дух всегда был в том подполе, войдешь – и точно мать в щеку поцеловала… Ни один Серый Пес не дерзнул бы обидеть старую яблоню. Это ведь все равно что обидеть женщину, которая с возрастом утратила материнство и сменила рогатую бисерную кику на скромный платок…
Кто теперь полными ведрами разбрасывал под яблонями навоз, кто подпирал жердями тяжелые, клонящиеся ветви, кто благодарил за добро?
Старое, мудрое дерево с заботливой лаской смотрело на молодого бестолкового парня…
Давно уже к Волкодаву никто не подходил незамеченным. А тут, поди же ты, не услышал шагов. Потому, может, и не услышал, что не было в них ни зла, ни угрозы. Мягонькие пальчики погладили его руку, и он мгновенно вскинулся, открывая глаза. Перед ним стояла девчушка лет десяти. Стояла и смотрела на него безо всякого страха: ведь рядом не было взрослых, которые объяснили бы ей, что широкоплечие мужчины с поломанными носами и семивершковыми ножами в ножнах бывают очень, очень опасны. Одета она была в одну длинную, до пят, льняную рубашонку без пояса, перешитую из родительской. Такие носят все веннские дети, пока не войдут в лета. Реденькие светлые волосы свисали на плечи из-под тесемки на лбу. Только и поймешь, что не мальчик, по одинокой бусине, висящей на нитке между ключиц.
– Здравствуй, Серый Пес, – сказала девочка. – Что ты такой грустный сидишь?
– И ты здравствуй, – медленно проговорил Волкодав, в самом деле чувствуя себя громадным злым псом, которого ни с того ни с сего облепили, кувыркаясь, глупые маленькие щенята. И, как тот пес, он замер, не смея пошевелиться: не оттолкнуть бы, не испугать… А в сознании билось неотвязное: и у меня был бы дом… была бы и доченька…
– Зря ходишь одна, – сказал он наконец. – Люди… всякие бывают…
Она склонила голову к плечику и застенчиво улыбнулась ему. Бывают, мол, но я-то ведь знаю, что ты не из таких. Волкодав неумело улыбнулся в ответ и сразу вспомнил о своих шрамах и о том, что во рту не хватало переднего зуба: улыбка его вовсе не красила. Однако волшебное существо смотрело ясными серыми глазами, упорно отказываясь бояться. Потом подняло руки к шее:
– Хочешь, я тебе бусину подарю?
Тут Волкодав сообразил наконец, что уснул под яблоней и угодил в сказку. Веннские женщины дарили бусы женихам и мужьям, и те нанизывали их на ремешки, которыми стягивали косы. С гладкими ремешками показывались на люди одни вдовцы и те, до кого женщина еще не снисходила. Вмиг разучившись говорить, Волкодав сумел только молча кивнуть головой. Девочка живо распутала нитку, надела граненую хрустальную бусину на его ремешок, закрепила узелком. И засмеялась, довольная удавшейся хитростью:
– А мне все говорили, у меня, у дурнушки, никто и бус не попросит…
– Ты подрастай поскорее, – прошептал Волкодав. – Там поглядим.
И горько пожалел про себя, что оставил объевшегося Мыша отсыпаться на вколоченном в стену деревянном гвозде. То-то было бы радости – дай мышку погладить…
– Где живешь-то? – спросил он, разгибая колени. – Давай провожу. Мать, поди, с ума уже сходит.
И заметил, что девочка в самом деле была худенькая и маленькая для десяти лет. Пока он сидел, они с ней смотрели друг Другу в глаза, но стоило подняться, и она еле достала макушкой до его поясного ремня. Волкодав осторожно взял теплую доверчивую ладошку и пошел с девочкой со двора.
Оказывается, ее семья, как и Волкодав со своими, была здесь проездом. Только остановилась на другом конце Большого Погоста, у дальней родни. Когда Волкодав с девочкой приблизились ко двору, навстречу из ворот выбежала красивая полная женщина. Увидела их и, всплеснув руками, остановилась. Волкодаву хватило одного взгляда на расшитую кику и красно-синюю с белой ниткой поневу: женщина была дочерью Пятнистых Оленей, взявшей мужа из рода Барсука.
– Здравствуй, Барсучиха, – поклонился Волкодав.
– И ты здравствуй… – замялась она, близоруко пытаясь высмотреть знаки рода на его рубахе или ремне. Ей, впрочем, было не до того. Она шагнула вперед, ловя за руку дочь: – Спасибо, добрый молодец, что привел непутевую! Вот я тебе, горюшко мое…
И тут, в довершение всех бед, на глаза ей попалась искристая бусина, ввязанная в волосы Волкодава.
– Ай, стыдодейка!
Мать вольна в своем детище: захочет – накажет, а то и проклянет, тут даже Богам встревать не с руки. Но оплеуха, назначенная дочери, пришлась в подставленную ладонь Волкодава.
– Меня бей, – сказал он спокойно.
На голоса из ворот выглянул осанистый мужчина в хороших сапогах, с посеребренной гривной на шее. Заметив подле своих рослого незнакомца, он поспешно направился к ним.
– Ты, добрый молодец, здесь что позабыл? – спросил он, загораживая жену. Косы недавнего убийцы не минули его глаз. Волкодав покосился на девочку. Та стояла повесив головку, а в дорожную пыль возле босых ног капали да капали слезы. Не обращая внимания на гневливых родителей, Волкодав опустился перед ней на колени.
– Не поминай лихом, славница, – сказал он негромко. – Матерь свою слушай, а и тебе спасибо за честь.
Выпрямился во весь рост и пошел обратно, туда, где смутно белела в сумерках вывеска Айр-Доннова двора. За его спиной женщина поясняла супругу, что свирепый с виду молодец ничем не обидел ни ее, ни дитя. Супруг же крутил усы и молча прикидывал, не разбойник ли из ватаги Жадобы явился в Большой Погост.
– Он чей хоть? – спросила жена. – Не разглядел?
– Серый Пес, – ответил муж, думая о своем. Женщина не поверила:
– Да их уж двенадцатый год как нет никого.
Он пожал плечами:
– Выходит, есть.
Через несколько дней они узнают о том, как на Светыни сгорел замок кунса Винитария по прозвищу Людоед, вспомнят косы Волкодава – и не будут знать, радоваться им или бояться.

Зачем кому-то в битвах погибать?
Как влажно дышит пашня под ногами,
Какое небо щедрое над нами!
Зачем под этим небом враждовать?..

Над яблоней гудит пчелиный рой,
Смеются дети в зарослях малины,
В краю, где не сражаются мужчины,
Где властно беззащитное добро.

Где кроткого достоинства полны
Прекрасных женщин ласковые лица…
Мне этот край до смерти будет сниться,
Край тишины, священной тишины.

Я не устану день и ночь шагать,
Не замечая голода и жажды.
Я так хочу прийти туда однажды -
И ножны ремешком перевязать.

Но долог путь, и яростны враги,
И только сила силу остановит.
Как в Тишину войти по лужам крови,
Меча не выпуская из руки?..

3. КУПЕЦ ЕДЕТ В ГОРОД

Торговец Фитела вел свой род из береговых сегванов. Это был стройный чернобородый мужчина с умным, тонким лицом и холеными пальцами, привыкшими к перу и чернилам. Восемь телег, нагруженных его товарами, въехали на подворье Айр-Донна, как и было обещано, утром следующего дня. Рядом с телегами ехала на низкорослых выносливых лошадках охрана – четырнадцать молодцов один к одному. Пересчитав их, Волкодав опечалился и с упавшим сердцем подумал, что Фителу будет ой как непросто уговорить взять еще одного. Сегваны крепко уважали число семь, это он знал. И уж кому держаться счастливых чисел, как не купцу!
Тем не менее Волкодав должен был попробовать. И не просто попробовать, а добиться своего.
Он подошел к Фителе, когда тот покончил с завтраком и, откинувшись спиной к скобленым бревнам стены, с удовольствием смаковал саккаремское вино, выставленное для дорогого гостя Айр-Донном.
– Легких дорог тебе, почтеннейший Фитела, – поздоровался Волкодав.
– И тебе добро, сын славной матери, – учтиво ответил купец. У сегванов род числили по отцу, но Фитела знал, как разговаривать с венном.
– Люди передают, – сказал Волкодав, – будто в здешних лесах опять неспокойно.
Черные волосы Фителы стягивал тонкий серебряный обруч, посередине лба в этот обруч был вделан небольшой изумруд. Изумруд заискрился, когда Фитела покачал головой:
– Я не нанимаю новых охранников в десяти днях пути до Галирада.
Волкодав улыбнулся:
– Мудрейший Храмн не советовал снимать кольчугу тотчас после сражения. Мало ли какой враг таится в кустах.
Если Фитела повторит свой отказ, останется только уйти. Но сегван посмотрел на него с пробудившимся любопытством.
– Мудрость Храмна превыше скромного разумения смертных, – сказал он и отпил вина. – Возможно, ты и прав. Однако я почему-то не вижу при тебе оружия, подобающего наемнику, а мои люди не заметили в стойле боевого коня.
– Я надеюсь, что оружие и коня дашь мне ты, – невозмутимо проговорил Волкодав. – И еще мне понадобится место на телеге: со мной молодая девушка и больной друг.
– Вот это да! – восхитился Фитела и поставил кубок на стол. Двое охранников, молодой и постарше, сидевшие поблизости за пивом, дружно расхохотались. – И все-таки, – продолжал купец, – что-то я никак не пойму, зачем бы мне платить лишнему воину, венн.
Волкодав пожал плечами:
– Если я лишний, прикажи тем, кому ты платишь, выкинуть меня отсюда.
Это была испытанная уловка, срабатывавшая до сих пор безотказно. Двое, потягивавшие пиво, были явно не из худших в отряде, иначе навряд ли они бы сидели подле купца. Оба носили волосы связанными в пышный хвост на затылке. Островные сегваны, определил Волкодав. Краем глаза он перехватил озабоченный взгляд Айр-Донна. Корчмарь уже прикидывал, во что обойдется его заведению молодецкая забава гостей.
– А что ты думаешь, и прикажу, – весело ответил торговец и позвал: – Авдика!
Молодой воин отставил пузатую кружку, взял прислоненное к стенке копье и подошел.
– Да, хозяин?
– Выкинь отсюда этого человека.
– Сейчас. – И Авдика пошел к Волкодаву, держа копье вперед черенком. Если не считать ножа, Волкодав был безоружен. Невелика честь пускать против такого в ход острие. Авдика был моложе венна и несколько меньше ростом, но плечист, крепок и явно не новичок в драке. – Давай-ка отсюда! – сказал он и замахнулся.
Волкодав не двинулся с места. Когда Авдика ударил – надо заметить, вполсилы, – он вскинул руку, и оскепище, встретившись с ней, отскочило.
– Вот ты как, – проворчал молодой воин. Мигом перевернул копье, и наконечник грозно нацелился в живот Волкодаву. Охранник шагнул вперед…
Относительно того, что было дальше, немногочисленные видоки позже расходились во мнениях. Кое-кто божился, будто Волкодав стремительно нагнулся и подхватил юношу под колени. Другие утверждали, что он поймал его за руку, рванул на себя и бросил через плечо. На самом деле венн не сделал ни того ни другого, но не в том суть. Сапоги Авдики мелькнули в воздухе. Молодой сегван полетел кувырком и с треском обрушился на пол, мало не за порог. Волкодав остался стоять, держа в руке его копье.
– Сколько твоих воинов я должен победить, чтобы перестать казаться тебе лишним, почтенный купец? – спросил он негромко, силясь хоть как-то успокоить лютую боль в правом боку.
– Пожалуй, хватит двоих. – Фитела был совершенно серьезен. Его охранники один за другим вбегали на шум и останавливались у входа, не вполне понимая, в чем дело. – А ну-ка ты, Аптахар!
Аптахар был кряжист и широкоплеч, в кудрявой бороде поблескивали серебряные нити. В нем не было стремительной гибкости юнца, но широкие ладони и толстая шея говорили сами за себя.

Невысокая мохноногая лошадка мерно рысила у колеса телеги, в которой лежал Тилорн и сидела Ниилит. Ниилит держала вожжи: возница, очень довольный неожиданной подменой, клевал носом, прислонившись к обшитым кожей тюкам. Что было в тех тюках, Волкодав не знал и знать не хотел.
Фитела дал новому охраннику три серебряные монеты, но Айр-Донн так и не взял с него платы.
– Когда-нибудь после расплатишься, – сказал корчмарь. – Когда в самом деле разбогатеешь.
Пришлось Волкодаву раздобыть белой краски и подновить вывеску. Не уходить же из дому, ничем не отдарив за добро. Краска попалась отменная: он так и не сумел как следует оттереть ее от рук и вычистить из-под ногтей. Зато денег оказалось более чем достаточно для того, чтобы купить Ниилит хорошую рубашку из тонкого льна, шерстяную сольвеннскую безрукавку, плетеный пестренький поясок и кожаные башмачки-поршни. Не помешал бы плащ, но плащ, как и синие стеклянные бусы, пришлось отложить на потом. Хорошенько поразмыслив, Волкодав употребил оставшиеся деньги на просторную рубаху для Тилорна и еще выторговал тонких стираных клоков – на повязки. Болячки и язвы, оставленные заточением, заживать не спешили.
Тилорн ликовал по поводу обнов едва не больше девчонки. Волкодав успел заметить, как радовала бывшего узника всякая мелочь, говорившая о возвращении к достойной человеческой жизни. Чего уж тут не понять. Гораздо удивительнее было другое. Осчастливив нехитрыми подарками Тилорна и Ниилит, Волкодав поймал себя на том, что и сам готов был улыбаться неизвестно чему.
– А себе ты что-нибудь купишь, господин? – смущаясь, спросила Ниилит. Он пожал плечами:
– У меня все есть.
В самом деле, его одежда еще не собиралась разваливаться, а оружие, как и было обещано, Фитела ему дал. Волкодав сам выбрал прочное, с широким жалом копье, могучий веннский лук, оплетенный берестой, и два топора: один на длинном топорище – для рукопашной, другой на коротком – чтобы можно было метать. Не помешал бы и меч, но меч – оружие особенное, просто так его не дают и не берут.
Когда-то, очень давно, маленький мальчик из рода Серого Пса впервые задумался о том, как это, должно быть, горько и страшно – жить бездомным сиротой, у которого все пожитки вполне умещаются в полупустом мешке за спиной. А теперь он и сам вот уже двенадцатый год другой жизни не знал. И узнает ли – не у кого спросить…
Сидя на послушной лошадке, Волкодав придерживал копье правой рукой, уперев его в стремя, и прикидывал, что на привале надо будет сделать для него петлю вроде тех, какими пользовались другие. Лук в налучи покачивался слева при седле, справа висел берестяной тул с двумя десятками стрел. Стрелы Волкодав тоже выбирал сам, следя за тем, чтобы ушко у каждой было выкрашено в свой цвет, смотря по тому, каков наконечник. Чтобы в бою можно было сразу выхватить нужную, не раздумывая и не ошибаясь.
День миновал без каких-либо происшествий. Дорога, не нарушенная ни переправой, ни буреломом, вилась между песчаных холмов, поросших добрыми соснами. Ветер шевелил пушистые ветви, пятна света и тени плясали по лесной траве, по вьюкам на телегах, скользили по лицу Тилорна. Некоторое время тот напряженно хмурился, потом обрадовано заявил:
– Я уже различаю тени и свет! Даже очертания иногда! Да.
– А я думал, тебя ослепили, – сказал Волкодав. Тилорн улыбнулся.
– Нет. Это от плохой еды и… м-м-м… переживаний. Ты же, друг мой, кормишь меня столь незаслуженно хорошо, что я, чего доброго, не только вновь стану видеть, но и растолстею…
Волкодав вдруг почувствовал себя так, словно это ему, а не Тилорну предстояло вскоре прозреть. Необычное ощущение крепко засело в душе. И до самого вечера, пока они не выехали на широкую поляну у озера и Аптахар не распорядился устроить привал, Волкодав волновался неизвестно о чем и все думал, что бы такое сделать, чтобы зрение поскорей вернулось к Тилорну. Ничему-то он, старый пес, в жизни своей не научился.
На ночь телеги поставили в круг и на каждой с внешней стороны укрепили по два щита. Посередине круга поставили палатку для Фителы. Разложили костер и повесили над ним железный котел. Волкодав уже не слишком удивился, когда Ниилит взяла большую деревянную поварешку и принялась хозяйничать у котла.
Он натянул свой полог возле колеса повозки, постелил покрывало, потом вынул из телеги Тилорна и, взяв на руки, унес его за пределы круга.
– Смех и грех, – молвил калека, управившись со своими делами и пытаясь одернуть длинную рубаху. Ладони Волкодава обнимали его ребра, без труда поддерживая тщедушное тело. – Смех и грех! – повторил Тилорн и смущенно вздохнул. – Когда лежу или когда ты вот так держишь, ну прямо сейчас горы сверну. А стоит попробовать… Поставь меня, пожалуйста, на землю, друг Волкодав.
Волкодав, подумав, чуть-чуть развел ладони. Какое-то время Тилорн и вправду стоял, шатаясь из стороны в сторону и поводя руками. Потом его колени беспомощно подломились. Волкодав не дал упасть – подхватил и понес обратно к костру.
– Не спеши, – посоветовал он Тилорну. – Куда торопишься?
– Мне так стыдно обременять тебя, – ответил тот. – Ума не приложу, что бы мы без тебя делали, друг мой! Хотя, правду сказать, поначалу я очень опасался за девочку…
Волкодав едва не споткнулся. Ему словно плеснули в лицо водой, холодной и грязной.
– Что? – спросил он, надеясь ослышаться.
– Я обидел тебя? – что-то почувствовав, неподдельно перепугался Тилорн. И торопливо принялся объяснять: – Я… ну ты же сам… ты – молодой, сильный мужчина, а Ниилит, как я понимаю, очень красива… я же тебя совершенно не знал… я боялся, что ты… Волкодав! Я обидел тебя?
Волкодав молча прошел между телегами, уложил ученого под полог, укрыл шерстяным плащом. Тот все еще пытался что-то говорить и даже поймал его за руку. Волкодав выдернул руку и, мало что видя перед собой, ушел на другую сторону лагеря, к берегу озера, где паслись стреноженные кони. И там долго стоял неподвижно, глядя на легкий туман, завивавшийся над водой.
Далеко за озером, за лесами алели, рея в прозрачном воздухе, снеговые зубцы гор. Их еще озаряли лучи солнца, ушедшего за горизонт. Волкодав хорошо помнил, как его, напрочь отвыкшего от света, в лохмотьях, с многолетними шрамами от цепей на шее, запястьях и лодыжках, вытолкнули из пещеры на голубой горб ледника, под беспощадное морозное солнце. Вот тебе твоя свобода, сказали ему. Иди. И он пошел, шатаясь, скользя босыми ногами по плотному снегу, зажимая ладонью рану в боку…
За спиной прошуршали шаги. Волкодав узнал походку Авдики и не стал оборачиваться.
– С девкой поссорился? – спросил молодой сегван и понимающе кивнул: – Бывает.
– Бывает, – сказал Волкодав.
– Слушай, венн… – Авдика помедлил, отвел глаза, потом решился; – Знаешь, я что-то так и не уразумел, как это ты меня ринул намедни у Айр-Донна. Может, покажешь, если не жалко?
Волкодав пожал плечами. Ему было не жалко. Эта ухватка не входила в число запретных, которые нельзя передавать стороннему человеку. Он пересадил Нелетучего Мыша на холку своему коню, щипавшему травку неподалеку. Конь повернул голову, незлобиво обнюхал Мыша, с которым успел уже познакомиться, потом фыркнул и снова опустил морду к траве. Цепляясь за шерсть, Нелетучий Мыш забрался ему в гриву и принялся слизывать соль.
Авдика поднял копье и, как тогда в корчме, наставил его на Волкодава. Венну почему-то вдруг померещилось в нем некое сходство с тем комесом, которого он убил одиннадцать лет назад… Наверное, все дело было в светлых волосах и в прическе.
– Смотри, – начал он объяснять. – Левой отводишь острие, вот так. Правой перехватываешь оскепище…
Древко снова начало неудержимо выворачиваться из рук молодого сегвана. Авдика попытался удержать, но вместо этого волей-неволей побежал кругом Волкодава. Потом ноги выскочили из-под него. «Смерч подхватывает и уносит соломинку». Авдика растянулся на земле, хохоча и поминая трехгранный кремень Туннворна.
– Как, как ты меня? А ну, еще раз, – Волкодаву же показалось, будто у края поляны остановился кроткий серенький ослик и с вышитого седла на них с Авдикой зорко и пристально посмотрела смуглая седая старушка.
Кан-киро веддаарди лургва, мысленно сказал ей Волкодав. Именем Богини, да правит миром Любовь. Вот видишь, Мать Кендарат, и у меня теперь есть ученик…
Когда Ниилит позвала есть, Волкодав явился к костру с котелком – для Тилорна. Юная стряпуха сварила густую похлебку из ячменя, заправив ее салом, жареным луком и еще чем-то душистым, на саккаремский лад. Ниилит позволили распоряжаться съестными припасами по своему разумению, и было похоже, что жалеть о том не придется.
Купец Фитела, как пристало вождю, первым отведал приготовленную снедь, за ним Аптахар. Фитела ничего не сказал, только улыбнулся и удовлетворенно кивнул. Аптахар же крякнул, провел рукой по усам и потрепал Ниилит по плечу:
– Третий год хожу с тобой, Фитела, и ни разу еще не ложился спать голодным, но, во имя детородного чрева Роданы, такой еды у нас до сих пор не бывало!
– Смотри, избалуешь молодцов, – обращаясь к Ниилит, заметил купец. – Этак они у меня, чего доброго, осетров и соленых орешков требовать станут.
Ниилит заерзала на месте, моргая смущенно и немного испуганно. Как следовало понимать эти слова – как похвалу или как упрек?.. Воины со смехом и прибаутками уселись в кружок и друг за другом, по старшинству, начали опускать ложки в котел. Когда очередь дошла до Волкодава, он наполнил свой котелок и отнес его Тилорну.
– Волкодав… – страдая, начал было тот, но ответа не дождался. Волкодав усадил его, вручил ложку и котелок и молча ушел. Сел на свое место и принялся за еду. Возможно, похлебка была в самом деле навариста и вкусна. Но он никакого вкуса так и не ощутил.
Когда Фитела раздавал хлеб, Волкодаву досталась большая горбушка. Он разломил ее и половину съел, половину отложил. После вечери они с Ниилит мыли опустевший котел, и тогда он размахнулся и забросил оставшийся кусок чуть не на середину озера, отдаривая за ласку.
– Выкупайся, если хочешь, – предложил он Ниилит. – Я постерегу.
Там, куда упал хлеб, гулко плеснула крупная рыбина. И опять все стало тихо. Жившие в озере приняли подношение и пообещали не пугать Ниилит.
– Спасибо, господин, – тихо поблагодарила она и ушла за куст раздеваться. Волкодав сел спиной к озеру, обхватил руками колени и уставился в сгущавшуюся темноту.
Око Богов видело, Боги знают: он радовался, как последний щенок, тому, что уцелел… тому, что оказался вдруг не один…
Ниилит плескалась в озере у него за спиной. Она плавала, точно лягушонок, и ничуть не боялась темной воды с ее холодными ключами и всякими тварями, живущими в глубине. И в особенности когда он, Волкодав, стерег на берегу.
Теплый тихий вечер был очень хорош, и обозники допоздна засиделись возле костра. Порывшись в своих пожитках, Авдика вытащил арфу – пустотелый деревянный короб с деревянными же рогами, сомкнутыми в кольцо. Оказывается, молодой сегван неплохо управлялся с пятью струнами и к тому же знал уйму песен, от героических до смешных и непристойных. Пели почти все, не исключая самого Фителы, и даже Волкодаву временами хотелось присоединиться. Он с некоторым удивлением осознал и это желание, и собственную нерешительность. Он не умел веселиться.
– Явился однажды Комгалу в ночном сновиденье
Могучий и грозный, украшенный мудростью Бог… – жалостно выводил Авдика вельхскую балладу времен Последней войны.
Помимо собственной воли Волкодав начал вспоминать песни, которые удивили бы походников, но на ум упрямо лезла всего одна. Ее сложили рабы в Самоцветных горах, и называлась она Песней Отчаяния.

О чем ты споешь нам, струна золотая?..

У каторжников, годами работавших под землей, никаких струн не было и в помине. Но струнам полагалось быть, и притом золотым, а иначе и петь незачем.

О чем ты споешь нам, струна золотая?..
Здесь камень холодный безгласен и слеп.
Здесь вечная ночь, а зари не бывает.
Здесь тщетной, надежды прижизненный склеп…

Венн произносил про себя старинные слова, послужившие отходной молитвой сотням людей. В Самоцветных горах живые обитали в могиле, а мертвые, наоборот, уходили на свет. Только мертвые. И он, Волкодав. Единственный. Черный мрак штолен и косматое сизое солнце, повисшее перед самым входом в пещеру…

В рудничном, отвале твой путь оборвется,
Где мертвые смотрят последние сны,
И горное солнце, холодное солнце
В слепые глаза поглядит с вышины…

Он вырвался, но от себя ведь не уйдешь. У того, кто семь лет пел Песнь Отчаяния и Песнь Смерти, душа смерзается ледяным комом. Может, бывают среди людей и такие, кто даже оттуда сумел бы вынести в сердце радость и доброту. Но к Волкодаву это не относилось. Еще четыре года после тех семи он сам истреблял в себе человека. Он должен был стать воином. Убить Людоеда. И умереть. Все. Сколько ни вразумляла, сколько ни отогревала его Мать Кендарат, ничего у нее так и не получилось. Теперь… А теперь, наверное, было слишком поздно.

Его очередь нести стражу наступала после полуночи, когда всего больше хочется спать. Волкодав не ложился. Весенняя ночь была прозрачна и светла для его глаз, привыкших к подземному мраку. Сначала он как следует освоился с луком, оттянув тетиву до правого уха сперва четырьмя пальцами, затем тремя и наконец двумя. Лук, сработанный из березы, можжевельника и лосиных жил, был отменно силен. Его рога так и выгибались вперед, если снять тетиву. Волкодав поставил на травяном взгорке несколько прутьев и хорошенько пристрелял лук. Теперь, случись бой, на него и впрямь можно будет положиться. Спрятав лук, он занялся топором – тем, у которого было короткое топорище. Когда, подброшенный, он начал уверенно возвращаться рукоятью в ладонь, Волкодав несколько раз метнул его в обрубки прутьев, торчавшие из травы. Авдика долго следил за ним, приподнявшись на локте. Волкодаву было все равно.
Он не слишком удивился, увидев своим напарником Аптахара. Ясное дело, у Фителы не было никаких оснований вот так прямо сразу доверять новому, только сегодня нанятому охраннику. Да еще венну. С веннами сегваны ладили далеко не всегда.
– Не люблю вашего племени! – ворчливо заявил ему Аптахар. – Вы, венны, мне должок задолжали!
Волкодав усмехнулся про себя. У него дома считали верхом неприличия усомниться в человеке, с которым случилось разделить кров и еду. Хлеб свят. Вкусившие от одного хлеба – родня. Чем иногда кончалась такая доверчивость, Волкодав тоже отлично знал. Он не собирался рассказывать Аптахару о том, как сам когда-то относился к сегванам.
– Ну и девка у тебя, – обойдя с ним несколько раз кругом телег, проговорил Аптахар. – Хороша!
– Может, и хороша, – сказал Волкодав.
– Что-то я не видел, чтобы ты с ней миловался, – продолжал Аптахар. – Слушай, венн, а не уступишь для сына? Глянулась моему Авдике, прямо сил нет. Уж мы бы тебя не обидели. Два коня серебром. Идет?
– Она не рабыня, чтобы я ее продавал, а ты покупал, – спокойно сказал Волкодав. – Она сама знает, с кем ей миловаться. – Он не стал упоминать об очень нехорошей смерти человека, посягнувшего на Ниилит. – Твой сын будет славным воином, – добавил он, подумав. – Он попросил меня объяснить прием, которым я его повалил.
Аптахар не без гордости разгладил пальцем усы.
– Вот он тебя им и скрутит, когда станете бодаться из-за девчонки.
– Быть может, – сказал Волкодав, – после этого он попросит меня объяснить ему еще какой-нибудь прием.
Аптахар сначала нахмурился, потом собрался захохотать, но вовремя сообразил, что переполошит весь отряд, и ограничился широченной улыбкой и добродушным тычком, пришедшимся Волкодаву как раз в незажившие ребра.
Когда Аптахар разбудил двоих на смену, Волкодав к своему пологу не пошел. Он улегся возле потухшего костра, прижался больным боком к земле и закрыл глаза. Он уже засыпал, когда его плечо тронула маленькая рука. Ниилит стояла подле него на коленях.
– Господин, – прошептала она. – Пойдем, господин! Волкодав молча смотрел на нее и не шевелился. Ниилит потянула его за руку:
– Тилорн очень просит, чтобы ты простил его, господин…
У меня тоже имя есть, подумал Волкодав. Вслух же сказал:
– Я не знаю, о каком Тилорне ты говоришь. Ниилит всхлипнула, прижалась лицом к его ладони и принялась твердить, дрожа и задыхаясь от слез:
– Господин… нам холодно без тебя, господин… Пришлось-таки Волкодаву подняться и, превозмогая себя, пойти с ней. Хорошо хоть, у Тилорна хватило ума больше не заговаривать с ним. Наверное, понял, что уже все сказал. Он лишь тоскливо вздохнул, когда Волкодав забрался на свое место и повернулся к нему спиной, постаравшись не прикоснуться ни плечом, ни коленом.
Розовый отблеск зари медленно полз по северному краю небес. Нелетучий Мыш сидел на телеге, на самом верхнем тюке. Раскрывая крылья, он поворачивался туда-сюда и негромко щебетал, а потом настораживал уши – не послышится ли ответ. Он знал, что неподалеку в лесу гнездились его сородичи, и неуверенно ждал – не слетит ли подруга?..
Утром Волкодав подошел к Аптахару, неся Нелетучего Мыша на запястье.
– В чем дело? – сердито буркнул Аптахар. Близко знавшие его шутили, что по утрам к нему лучше не обращаться: Аптахар, мол, гуляет всю ночь, зато потом просыпается к полудню.
– Он беспокоится, – сказал Волкодав. Действительно, черный зверек непоседливо переступал по руке, озирался по сторонам и то и дело шипел, разворачивая крылья.
– Ну и что? – раздраженно спросил Аптахар.
– К нему прилетали дикие мыши, – объяснил Волкодав. – Похоже, они видели кого-то в лесу.
– Наденем кольчуги? – предложил подошедший Авдика, и Волкодав подумал про себя, что юноша, верно, не прочь был с ним подружиться. Не иначе, ради Ниилит. А может, ради Кан-киро.
– Иди на свое место, венн! – приказал Аптахар. Он вовсе не был намерен прислушиваться к новичку только из-за того, что им случилось вместе стоять на страже. Волкодав пожал плечами и отошел. Однако успел услышать, как Фитела, усаживаясь на коня, заметил:
– Если припоминаешь, Аптахар, я плачу тебе за доставленный в целости груз, а не за то, чтобы сберегались кольчуги.
Некоторое время Аптахар, багровея, молча наматывал на палец длинный полуседой ус. Потом возвысил голос:
– Надеть брони!
Невысокая мохноногая лошадка мерно рысила у колеса телеги. Вот только ехал Волкодав не так, как вчера: не с той стороны повозки, где помещался Тилорн, а с противоположной. Лесное солнце вновь скользило по лицу ученого, но тот больше не ловил его глазами, радуясь возвращению света, и не изводил Волкодава вопросами, разузнавая о местах, которые они проезжали, и о том, кто как живет-может в здешних лесах… Ниилит держала вожжи, тоже совсем как накануне, но саккаремских песенок не мурлыкала. Волкодав смотрел на жесткую, жилистую травку, которой заросли неглубокие дорожные колеи, и пробовал убедить себя, что был неправ.
Окажись здесь Мать Кендарат, вот ведь всыпала бы непутевому…
В самом деле, откуда мог знать Тилорн, что его слова были худшим оскорблением для мужчины из рода Серого Пса? Что веннская Правда велела мерзкому насильнику измерить шагами собственные кишки? Что тот, кого облыжно винили в кощунстве над женщиной, не брал в отплату ни золота, ни серебра – только жизнь?..
Тилорн говорил по-веннски без запинки, чуть не лучше самого Волкодава. Значит, знал. Должен был знать. Но если знал, тогда почему?.. За что?.. И как он испугался, когда смекнул, что сморозил не то. Так притворяться нельзя. Или все-таки можно?..
И не поквитаешься с ним, с калекой, иначе станет вовсе незачем жить. Волкодав продолжал мыть и кормить его и нес, когда требовалось, за куст или дерево. В конце концов, без Тилорна он бы так и не вышел из подземелий сгоревшего замка. И, что гораздо важнее, навряд ли отыскал бы Людоеда. Таких долгов венны тоже не забывали.
Волкодав хорошо знал, что такое оскорбление и месть, что такое долг крови. Но вот обида… Обидеть может только друг. Обида – это когда тебя насмерть ранит кто-то, к кому ты успел привязаться…
Подобного с ним еще не бывало.

…Оказывается, в ватаге у Фителы было заведено освобождать от ночной стражи воинов, отличившихся в стычке. Но когда осмотрели раненых, выяснилось, что наслаждаться заслуженным сном Волкодаву не придется.
Он молча пожал плечами, забираясь под полог: пускай разбудят его, когда настанет черед…
– Мне кажется, сегодня ты убивал, – осторожно сказал ему Тилорн.
– Убивал, – сказал Волкодав, не вполне понимая, куда клонит ученый.
– Значит, – продолжал тот, – на третью ночь они снова придут?
Волкодаву показалось, что Ниилит перестала дышать в темноте, заново переживая минувший ужас и боясь услышать «да».
– Не придут, – сказал он.
– Это потому, что был бой? Твоя вера отличает его от убийства?
– Не в том дело, – проворчал Волкодав. – Ночью будет гроза… никто не приходит после грозы.

Пчелы, прятавшиеся в дуплах, лошади, с фырканьем нюхавшие воздух, и Мыш, порывавшийся влезть за пазуху, не обманули его. Глубокой ночью, как раз когда Волкодав вдвоем с Аптахаром обходили телеги, с запада, со стороны Закатного моря, выползла громадная туча. В ее недрах беззвучно трепетали красноватые молнии. Потом стали доноситься глухие раскаты. Проснувшиеся обозники с благоговейной робостью смотрели в охваченные пламенем небеса. Один из воинов, молодой вельх, осенял себя священным знамением, выводя ладонью разделенный надвое круг. Ниилит сжалась в комочек и что-то шептала, закрыв глаза и уши руками. Ее народ считал грозу немилостью Великой Богини.
Когда налетел дождь, Аптахар залез под телегу и позвал к себе Волкодава, но тот не пошел. Выбравшись за составленные повозки, венн повернулся туда, где молнии хлестали чаще всего. Поднял голову к разверзающимся небесам и начал тихо молиться.
– Господь мой, Повелитель Грозы, – шептали его губы. – Ты, разящий холодного Змея золотым своим топором… Мертва душа моя, Господи, в груди пусто… Зачем я? Зачем ты меня к себе не забрал?..
Живые струи умывали шрамы на обращенном к небу лице, текли по щекам, сбегали по бороде и туго стянутым косам. Близкие молнии зажигали огни в хрустальной бусине, надетой на ремешок. Громовое колесо катилось за облаками. На какой-то миг морщины изорванных ветром туч сложились в суровое мужское лицо, обрамленное черными с серебром волосами и огненно-золотой бородой. В синих глазах пылало небесное пламя.
– ИДИ, – сказал гром. – ИДИ И ПРИДЕШЬ.

На другой день вдоль дороги все чаще стали попадаться селения. Дыхание западного ветра сделалось ощутимо соленым. Потом кончился лес, и повозки выкатились на большак, по которому сновали туда-сюда конные и пешие. К полудню у дальнего небоската показалось бескрайнее голубое море, а впереди выросли деревянные башни стольного Галирада.

«Оборотень, оборотень, серая, шерстка.
Почему ты начал сторониться людей?»

«Люди мягко стелят., только спать жестко.
Завиляй хвостом – тут и быть беде».

«Оборотень, оборотень, ведь не все – волки!
Есть гостеприимные в деревне дворы…»

«Может быть, и есть, но искать их долго,
Да и там с испугу – за топоры».

«Оборотень, оборотень, мягкая шубка!
Как же ты зимой, когда снег и лед?»

«Я не пропаду, покуда есть зубы.
А и пропаду – никто не вздохнет».

«Оборотень, оборотень, а если охотник
Выследит тебя, занося копье?..»

«Я без всякой жалости порву ему глотку,
И пускай ликует над ним воронье».

«Оборотень, оборотень, лесной спаситель!
Сгинул в темной чаше мой лиходей.
Что ж ты заступился – или не видел,
Что и я сама из рода людей?
Оборотень, оборотень, дай утки поглажу!
Не противна женская тебе рука?..
Как я посмотрю, не больно ты страшен.
Ляг к огню, я свежего налью молока.
Оставайся здесь и живи…»

…а серая
Шкура потихоньку сползает с плеча.
Вот и нету больше лютого зверя…

«Как же мне теперь тебя величать?..»

4. СТАРЫЙ МАСТЕР

Волкодав шел по улице, неся под мышкой завернутый в тряпицу меч. У меча по-прежнему не было ножен, но годится ли гулять по городу с обнаженным клинком? Аптахар присоветовал ему мастерскую, и Волкодав отправился искать ее, оставив своих в гостином дворе и строго-настрого воспретив Ниилит в одиночку высовываться за ворота. За комнату было уплачено на седмицу вперед. Благо Фитела не обманул, рассчитался честь честью.
Город Волкодаву не нравился. Слишком много шумного, суетящегося народа, а под ногами вместо мягкой лесной травы – деревянная мостовая, на два вершка устланная шелухой от орехов. Босиком не пройдешься. Калеными орехами здесь баловались все от мала до велика, женщины, мужчины и ребятня. Волкодав сперва неодобрительно косился на лакомок, потом, неожиданно смягчившись, надумал купить горсточку – побаловать Ниилит.
Люди оборачивались ему вслед, ошибочно полагая, что он не замечает их взглядов. Сольвенны считали веннов лесными дикарями и про себя слегка презирали, не забывая, впрочем, побаиваться. За глаза болтали всякое, что взбредало на ум, но в открытую дразнить не решались, спасибо и на том. Венны почитали сольвеннов распустехами и бесстыдниками, покинувшими завещанный от предков закон.
И что любопытно: ни один сольвенн не стерпел бы, вздумай при нем, скажем, сегван охаивать веннов. И венн кому угодно оборвал бы усы, услышав из чужих уст хулу на сольвеннов. Два племени еще не забыли о родстве, и что бы там ни было между ними – свои собаки грызутся, чужая не встревай.
Язык у двух народов был почти един, вот только здесь, в Галираде, называли всход – лестницей, петуха – кочетом, а тул – колчаном. Непривычно, но отчего не понять. Хуже было то, что они говорили «малако» и «карова» и глумливо морщились, слушая веннское оканье. Волкодав за свой выговор пошел бы на каторгу еще раз.
Город раскинулся между морской бухтой, приютившей многошумную гавань, и каменистым холмом, где высился кром – деревянная крепость. В крепости жил со своей дружиной кнес по имени Глузд. Кроме кнеса, в городе был еще совет думающих старцев, избиравшихся от каждого конца. Этому совету подчинялась стража, глядевшая за порядком на улицах Галирада.
Улицы спускались к тусклому голубому морю, лениво пошевеливавшемуся под теплым безветренным небом. Вдали виднелись подернутые туманной дымкой лесистые горбы островов. Самые дальние, казалось, реяли над водой, не касаясь собственных отражений. Местные волхвы, насколько было известно Волкодаву, толковали этот знак то как добрый, то как дурной, сообразно расположению звезд. С моря пахло водорослями, рыбой, смоленым деревом… и еще чем-то, наводившим на мысли о дальних странах и чужих небесах. Волкодаву нравилось море. Больше, чем море, он жаловал только родные леса.
Чем ближе к гавани, тем больше разного народа встречал Волкодав. Иных он сразу узнавал по цвету кожи, говору и одеждам, других видел впервые. Здесь, близ устья Светыни, у скрещения удобных дорог, торг шел, как говорили, от самого рождения мира.
Улицы в нижнем городе были вымощены не в пример лучше окраинных: поверх плотно спряженных горбылей бежали гладкие доски. Не стало и ореховой шелухи – улицы подметались. Волкодав невозмутимо шагал сквозь шумный водоворот разноплеменной, разноязыкой толпы. Больше всего ему бы хотелось вдруг оказаться где-нибудь на берегу лесного озера, возле уютного костерка. Там, по крайней мере, никто не орет тебе в ухо, нахваливая товар…
Лавки, харчевни и мастерские теснились впритирку одна к другой. Волкодав косился на прилавки, раздумывая о том, чего ради послал его сюда Аптахар, – ведь ясно, что мастера на окраине взяли бы за ту же работу намного дешевле… Сегван подробно объяснил ему, как пройти, но Волкодав, не любивший городов, чувствовал себя немного неуверенно. Он, впрочем, скорее вернулся бы назад, чем пустился в расспросы. Еще не хватало, чтобы какой-нибудь сольвенн с этакой усмешечкой начал объяснять дремучей деревенщине, где тут мастерская старого Вароха. Наконец, с большим облегчением углядев среди пестрого множества нужную ему вывеску – красный щит и пустые ножны при нем, – Волкодав толкнул дверь и вошел. Сколько труда положил он когда-то, пока не навык входить под чужой кров вот так, без приглашения, непрошеным переступать святую границу порога. Ничего, жизнь вразумила…
Где-то внутри дома тотчас откликнулся колокольчик, и навстречу посетителю, сильно хромая, вышел хозяин – угрюмый старый сегван. Волкодав с первого взгляда опознал в нем вдовца. Из-за спины мастера любопытно выглядывал востроглазый мальчонка. Внучок, решил Волкодав. Или младшенький поздний сынок, ненаглядная память об ушедшей подруге…
– Доброе утро, почтенный, – сказал он с поклоном. – Много ли нынче работы?
Он уже понял, что мастерская знавала лучшие дни. Что ж, тем лучше: может, хоть втридорога не сдерут.
– Милостью Храмна, не жалуемся, – коротко ответил хозяин. – Господин витязь, верно, желает ножны к мечу?
Волкодав едва не поправил старика. Он не состоял в дружине, а значит, и витязем называться не мог. Но потом сообразил, что мастеровой и мальчишку назовет мужчиной, лишь бы тот что-нибудь купил. Но что за обыкновение у них здесь, в городе, – прямиком переходить к делу, не заводя разговора! То ли дело было у Айр-Донна, в «Белом Коне». Волкодав принялся разворачивать меч:
– Не найдется ли у тебя к нему ножен, почтенный? Прекрасный клинок невольно притянул взгляд, заставил заново оглядеть себя от кончика до рукояти… Если бы Волкодав смотрел не на меч, а на старого мастера, он увидел бы, как вздрогнула его борода. Но он того не заметил и поднял глаза, услышав:
– Такой меч вдевать в покупные ножны – что красавицу в обноски рядить… Не оскорбляй его, витязь. Дай лучше я сниму мерку, и завтра к вечеру ножны будут готовы.
Волкодав задумался над его словами. В глубине души он был уверен, что меч все поймет и не обидится на него… однако нелишне было и побаловать добрый клинок: отплатит, небось. Но более всего подкупило Волкодава то, что дед, видно, знал свое дело и не кривил душой в ремесле, предпочитая потерять единственного, быть может, за целый день покупателя.
– А сколько возьмешь? – спросил он наконец.
– Смотря какая кожа, какие украшения… – начал было старик, но тут же осекся и проговорил почти умоляюще: – Я сделаю тебе очень хорошие ножны. Они будут стоить столько, сколько в другом месте возьмут за готовые: полчетверти коня серебром.
Сколько раз Волкодав бывал в больших городах, столько же и попадался на том, что шел в первую же лавчонку, не разведав сперва, что делается в соседней. А уйти без покупки, уже заведя разговор с продавцом, венну не позволяла совесть. Потому, может, и мало было среди веннов купцов?
– По рукам, почтенный, – сказал Волкодав и принялся отсчитывать задаток. – Снимай мерку.
Почему-то мастер решил начать не с меча, а с него самого.
– Как будешь носить? У бедра или за спиной?
– За спиной.
– С какой стороны рукоять – слева, справа?
– Справа.
Старик водил писалом по навощенной дощечке-цере, делая какие-то пометки. Волкодав обратил внимание, что Нелетучий Мыш настороженно озирался по сторонам, а когда мастер вытащил шнурок с узелками и хотел обмерить Волкодава через плечо – зашипел и едва не цапнул его за палец. Пришлось взять обозленного зверька в руку, а дед вдруг заворчал на мальца:
– Что зря лавку просиживаешь? Сбегай-ка лучше к дядьке Бравлину, скажи, пусть в гости заглядывает, совсем забыл старика… Пряжку нагрудную, господин витязь, где делать?
Волкодав показал, отметив про себя, что мальчишка исчез молча и стремительно – ни дать ни взять, по очень важному делу. Нелетучий Мыш плевался и шипел, пытаясь высвободиться. Дед между тем поглядел в свои записи, нахмурился, прикинул что-то в уме и попросил Волкодава повернуться спиной:
– Как еще ляжет, долог изрядно… Волкодав послушно повернулся, уважая хромоту старика, но меча на прилавке не оставил. Это его и спасло.
…Когда дверь с треском распахнулась и через порог с криком «Руби вора!» ворвалось сразу четверо стражников, Волкодав прыжком отлетел в пустой угол еще прежде, чем ум его успел родить осознанную мысль об опасности. И только поэтому жилистые руки старого мастера, протянувшиеся сзади к его шее, схватили пустоту.
Стражники едва не проскочили мимо с разгону. Когда же повернулись – Волкодав стоял в углу, слегка согнув разведенные колени и держа меч перед собой, а Мыш, взобравшись ему на голову, воинственно разворачивал крылья.
– Ну? – спросил Волкодав и ощерился, показывая выбитый зуб. – Может, хоть скажете, за что собрались рубить?
Три молодца, стоявшие против него, начали переглядываться. Они видели: этот парень шуток не шутил, чего доброго вправду зарубит, кто сунется. Четвертый был седоусый крепыш с витой бронзовой гривной на шее и при старшинском поясе в серебряных бляхах. Он открыл рот, собираясь ответить, но мастер его опередил.
– Я могу забыть лицо, но никогда не спутаю меч, – сказал он и дрожащей рукой провел по бороде. Было видно, что этого часа он ждал очень, очень давно. – Ты – Жадоба!.. Сам я не в силах тебе отомстить, но в этом городе, по счастью. Правда не перевелась…
– Я не Жадоба! – сказал Волкодав.
– Лжешь, – ровным голосом ответил старик. – Немногие знают тебя в лицо, потому что ты надеваешь личину, когда идешь насиловать и убивать. Но я знаю твой меч и то, что другому ты его ни за что не доверишь даже на время. То-то ты и зашел в мою мастерскую, ведь здесь почти никто не бывает…
– Я не Жадоба! – мрачно повторил Волкодав и про себя в который раз проклял разбойников. Не убив по дороге, они, похоже, собирались прикончить его здесь, чужими руками. Даже если он и уложит всех четверых, далеко уйти ему не дадут.
Седоусый наконец подал голос.
– Рожа у тебя, прямо скажем, разбойничья, – сообщил он Волкодаву. – А что, может кто-нибудь подтвердить, что ты не Жадоба?
Наконец-то Волкодав услыхал разумное слово.
– В гостином дворе Любочады живет Фитела, сегванский купец, – сказал он старшине. – Его люди тебе растолкуют, кто я такой.
– Сходи, – кивнул тот одному из своих молодцов. И сам заступил его место, следя, чтобы Волкодав не вздумал броситься в дверь.
– Не бойся, не побегу, – сказал Волкодав. – Пускай тать бегает!
Он ждал, что занятый делами купец пришлет самое большее Авдику. Если, конечно, стражнику вообще повезет застать кого-нибудь в гостином дворе. К его искреннему изумлению, Фитела пожаловал сам, да еще с Аптахаром… и с Ниилит. Девчонка тут же кинулась к Волкодаву. Стражники дернулись перехватить ее, но гибкая Ниилит вывернулась из-под рук и оказалась рядом с венном.
– Еще и потаскушку свою… – плюнул старик.
– А вот за это, дед, я тебе бороду выдеру, – пообещал Волкодав. – Не посмотрю, что седая. – И зарычал на Ниилит: – Я тебе что сказал – дома сидеть!..
А про себя подумал, что так и не купил ей синие бусы. Себя небось не забыл, бегом побежал заказывать ножны…
– Здравствуй, почтенный Бравлин, – обратился между тем Фитела к старшине, и Волкодав сперва удивился, но потом рассудил, что купец был здесь не впервые и наверняка знал полгорода. – Что это здесь произошло с моим человеком?
– И ты здравствуй, Фитела, богатый гость, – ответил Бравлин. – И ты, Аптахар. Случиться-то ничего пока не случилось. Только вот мастер Варох признал его меч и говорит, что это – Жадоба.
– Во дела! – восхитился Аптахар и звонко хлопнул себя по бедру ладонью: – Нет, дружище Бравлин. Жадобу словить, конечно, дело доброе, но нынче ты промахнулся.
– Пожалуй, – согласился купец.
– Что вы можете сказать об этом человеке? – кивнув на Волкодава, поинтересовался Бравлин.
– Ничего, кроме хорошего, – ответил Фитела без раздумий.
Аптахар же добавил:
– Он венн, мы зовем его Волкодавом.
Бравлин с сожалением посмотрел на налившегося багровой краской Вароха. Он спросил:

Кром зовется так оттого, что, во-первых, отгораживает самую укромную часть поселения, а во-вторых, строят его из кременно-твердого камня и самого лучшего, кремлевого леса. Галирадский кром стоял на неприступном скалистом холме под защитой знатного рва и крутого вала, над которым высились бревенчатые стены. Если какой-нибудь ворог надумает взять Галирад и проломит внешние укрепления, обширный кром примет защитников города и, чего доброго, позволит им отсидеться, пока гонцы летят за подмогой. Волкодав отметил про себя, что ров был ухожен, а земляной вал покрыт глиной и обожжен. Видно, кнеса не зря прозывали Глуздом, то есть Разумником. Посмотрим, в отца ли удалась дочь…
Если бы суд судить предстояло, скажем, кнесичу – какому-нибудь безусому юнцу, годящемуся Волкодаву в младшие братья, – он не ждал бы для себя добра. Юнец поверит наговору, прельстится честью схватить Жадобу… Иное дело кнесинка. Суд женщины – священный суд Хозяйки Судеб.
Им пришлось довольно долго ждать во дворе, но наконец Бравлин разыскал старшего витязя и, почтительно сняв шапку, изложил ему происшедшее. Могучий седой боярин выслушал и скрылся за дверью, и Волкодав обратил внимание, что у ворот сразу прибавилось отроков. Если кнесинка признает в нем Жадобу…
Потом слуги расстелили у крыльца пушистый ковер и утвердили на нем резное деревянное кресло-столец. Волкодав предпочел бы, чтобы его судили так, как было принято дома, – под праведным деревом или на берегу чтимой реки. Он нахмурился. Сольвенны с их Правдой большого доверия ему не внушали.
Но тут на крыльце появилась кнесинка Елень, и он мигом обо всем позабыл.
Кнесинка была прекрасна. Дочери вождей всегда бывают прекрасными. Это так же верно, как и то, что большуха всегда разумна и справедлива, а муж ее – первый охотник и храбрейший воин в роду. Вожди – лучшее, что есть у народа, ими он и Богам предстоит…
Кнесинка выглядела едва ли не ровесницей Ниилит. У нее была русая коса толщиной в руку и серые глаза, как два лесных родника. На чистом лбу красовался серебряный венчик, усыпанный зелеными, в цвет клеток поневы, камнями. Дивное диво, девичья красота!.. Ниилит легко было обхватить в поясе пальцами; кнесинка была полнотела. Ниилит была диким котенком, стремительным и пугливым – Кнесинка, привыкшая к почтению и любви, выступала белой лебедью…
– Гой еси, государыня, – в пояс поклонились пришедшие.
– И вам поздорову, добрые люди, – приветливо ответила она, усаживаясь в кресло. Ее взгляд задержался на лице Волкодава. – Боярин Крут Милованыч мне сказывает, – она кивнула на рослого седоголового воина, стоявшего по правую руку, – что здесь человек, которого другой посчитал за Жадобу?
– Истинно, государыня, – тотчас ответил Варох. – Вот он, Жадоба! – И вытянул узловатую руку, указывая на Волкодава. – Я узнал его по мечу!
– Покажите мне этот меч, – сказала кнесинка Елень. Волкодав молча размотал тряпицу и подошел к девушке, держа меч на ладонях. Он заметил, как поползла к ножнам рука красивого молодого боярина, стоявшего слева от кресла. Волкодав не удостоил его даже взглядом и отступил, сложив узорчатый клинок к ногам кнесинки на ковер.
– Он пришел ко мне заказывать ножны, – продолжал старый мастер. – Думал небось – коли я не бойко торгую, так нечего и бояться! А я его сразу признал!..
Волкодав угрюмо смотрел на свой меч, поблескивавший на ковре.
– А что скажут очистники? – кнесинка Елень повернулась к Фителе. – Молви слово, почтенный гость. Фитела с поклоном вышел вперед.
– Этого человека, – начал он, – я впервые увидел в Большом Погосте, в корчме Айр-Донна, две седмицы назад. Он пришел наниматься в охранники…
– Он был один? – быстро спросила кнесинка.
– Нет, госпожа, он сразу предупредил меня, что с ним еще двое: девушка, которую ты здесь видишь, и больной друг – слепой, весь в язвах. Я нанял его и…
– В Большом Погосте? Так близко от Галирада?
– Я и не хотел нанимать его, госпожа, но он сумел доказать, что лишним не будет.
– Накостылял мне по шее, – хмыкнул Аптахар. – Прости, государыня кнесинка.
– При нем уже был тогда этот меч? – продолжала расспрос кнесинка Елень.
– Нет, он добыл его через два дня, когда на нас напали люди Жадобы.
– Еще бы!.. – перебил старый Варох. – Сам и навел!..
– Нет, – сказал Фитела. – Наоборот, он нас предупредил.
– Каким образом? – наклонила голову правительница.
– Он держит ручную летучую мышь – вон она сидит у него на плече. Эта мышь начала беспокоиться, и он сказал нам, что, верно, в лесу недобрые люди. Я велел надеть кольчуги, и только поэтому разбойники не перестреляли нас, как зайцев… Сам Волкодав уложил троих в рукопашной и еще одного – из лука.
– Волкодав? – переспросила кнесинка.
– Да, так мы его называем… Вот после того боя, госпожа, и появился у него добрый меч.
Вокруг тем часом собрался любопытствующий народ: витязи из дружины, городские стражники, просто жители и купцы, пришедшие в кром по делам.
– Кто видел, как он добыл меч? – спросила кнесинка.
– Встретился со своими, они ему и передали, – сказал Варох.
– Я не видел, – развел руками Фитела.
– И я, – поскреб бороду Аптахар.
– Я видела!.. – с неожиданной отчаянной смелостью вышла вперед Ниилит. – Да прольется дождь тебе под ноги, венценосная шаддаат…
– А ты давно ли с ним, девица? – повернулась к ней кнесинка. – Не твоя ли бусина у него в волосах?
– Нет, венценосная шаддаат, – ответила Ниилит. – Я встретила его почти месяц назад… он спас меня от насильника и с тех пор хранит, как сестру! Там, на дороге, один из разбойников схватил меня на седло и хотел увезти. Господин Волкодав догнал его, они бились… он ранил разбойника в руку, и тот убежал, выронив меч. Клянусь в том, госпожа! Если я лгу, пускай у меня… пускай у меня никогда не будет детей!
– Э, парень! – сказал Аптахар. – Да ты никак самого Жадобу и ограбил!
– Как был ранен разбойник? – вступил в разговор боярин, стоявший справа от стольца. Волкодав молча забрал в кулак два пальца правой руки – указательный и большой.
– А я говорю – лжа все!.. – затопал ногами старый Варох. – Вели, государыня, железо нести!.. Потягаюсь с ним перед Богами, как ваша Правда велит!
– А что, – сказал левый боярин. – Пускай бы потягались, сестра. Сразу узнаем, кто виноват, да и позабавимся заодно.
Сестра, отметил про себя Волкодав.
– Погоди, старче, – неожиданно поднялась с кресла кнесинка Елень. – Скажите мне, думающие бояре, батюшки моего верные ближники! И вы, сведомые горожане! Был ли Жадоба когда в плену, носил ли оковы?
– Не был! – тотчас отозвалось сразу несколько голосов.
– Не был, кнесинка, – сказал правый боярин, и левый согласно кивнул головой. Государыня Елень между тем пристально глядела на Волкодава, и тот не мог понять, что она рассматривала: то ли бусину, то ли щелкавшего зубами Мыша, то ли что-то у него на шее… Он уже думал поправить ворот рубахи, когда кнесинка обратилась к нему:
– Подойди сюда, Волкодав. Засучи рукава и покажи мне руки.
Он подошел, развязывая на запястьях тесемки. Потом завернул рукава и вытянул руки перед собой. Руки как руки: костистые, оплетенные выпуклыми темными жилами, в мозолях, шрамах и свежих пятнах, оставленных отболевшими волдырями. Чуть повыше запястий на коже красовались две широкие, плохо зажившие полосы, и Волкодав смекнул наконец, к чему присматривалась мудрая девушка. На шее у него был точно такой же след. От ошейника.
– Этот человек – не Жадоба! – громко произнесла кнесинка Елень свой приговор, и даже Варох принужден был промолчать. – Тебе, мастер, – обратилась она к старику, – незачем с ним ссориться. Вот мое слово: сделай ему ножны, как договаривались, и за ту цену, о которой у вас шла речь. Ты же, Волкодав, вправе требовать за обиду виру в четверть коня серебром…
Волкодав пожал плечами. Ему хотелось только одного – поскорее убраться отсюда и как следует вымыться. Правильно же делала мать: когда отец, продав яблоки и мед, возвращался с торга домой, она не сразу допускала его к общему столу, кормила из отдельной посуды. Чего, кроме скверны, можно набраться в городе, где гостя, вступившего под кров, обвиняют неведомо в чем и отдают стражникам на расправу?!..
– …Но я прошу тебя, благородный венн, не держать сердца на мастера Вароха, – говорила тем временем кнесинка. – Это верно, он пренебрег святостью крова… но, если бы ты знал его горе, ты непременно простил бы его…
Волкодав немедля кивнул, хотя, по его мнению, ни о каком прощении речи быть не могло. А кнесинка Елень продолжала:
– Я не осмеливаюсь судить его, ибо сама не знала подобного. Прими же эту виру из моих рук! Пусть знают наши братья, храбрые венны, что и в Галираде есть Правда.
Боярин передал ей несколько серебряных монет местной чеканки. Кнесинка наклонилась и подняла меч.
– Я знаю, что еще не раз услышу об этом мече, – сказала она, протягивая Волкодаву узорчатую рукоять. – Я знаю, что теперь он в достойных руках.
Бравлин вышел проводить их за ворота детинца.
– Ты вот что, парень, – сказал он Волкодаву. – Если будет охота подработать до осени, покуда твой купец назад не поедет, – приходи, спросишь меня… рад буду.
– Благодарствую, – кивнул Волкодав. И подумал, что скорее удавится.
– Мы с Авдикой всегда нанимаемся, – сказал ему Аптахар. – Ты куда сейчас – домой? Или, может, выпьем зайдем? После этаких-то дел…
Волкодав посмотрел на солнце, неспешно клонившееся к далеким горам.
– Нет, я еще на рынок… пошли, Ниилит.
– Ножны завтра будут готовы, – глядя в сторону, буркнул мастер Варох. – Вечером заберешь.
– Обойдусь я без твоих ножен, – сказал Волкодав.
– А я – без твоих денег!.. – Голос старого сегвана сорвался. Трясущейся рукой выгреб он из сумки задаток и швырнул под ноги Волкодаву. Тот молча повернулся и пошел прочь вместе с Ниилит, пугливо ухватившейся за его локоть. Внук старика бросился собирать раскатившиеся монеты и тут же получил за это от деда по спине костылем, но Волкодав того уже не видал.

Рыночная площадь Галирада раскинулась у самого берега. По утрам к дубовым пристанищам подходили лодьи рыбаков, полные тугих слитков живого чешуйчатого серебра, торговля начиналась чуть свет и длилась допоздна, а весной и летом, в пору светлых ночей – круглые сутки. Волкодав понять этого не мог. Древний закон не признавал сделок, заключенных после заката, без присмотра справедливого Ока Богов. Ни один венн не стал бы покупать или продавать что-либо ночью, сольвенны же… Да, чего доброго, скоро этот народ вконец перестанет рождать женщин, подобных кнесинке Елень…
– Что ты хочешь купить, господин? – набравшись храбрости, спросила Ниилит. Волкодав не мог взять в толк, с какой стати она, вовсю смеявшаяся с Тилорном, с ним самим ужасно робела. Наверное, я плохой человек, усмехнулся он про себя. Доброго человека ни котенок, ни девушка не забоится…
– Бусы хочу купить, – проворчал он в ответ. – Одной такой голубоглазой, черноволосой саккаремской красавице. Может, присоветуешь, какие ей подойдут?
Он изумленно остановился, когда Ниилит едва не заплакала:
– Господин… не обижай меня, господин… Волкодав заметил краем глаза, что на них стали оглядываться. Ну и пускай оглядываются. Он взял Ниилит за плечи и легонько встряхнул:
– В чем дело, девочка? Она закрыла руками лицо:
– Я же только правду сказала о тебе, господин… Волкодав беспомощно выпустил ее и еле сдержался, чтобы не плюнуть на деревянную мостовую. Решила, стало быть, что он надумал ее отблагодарить за честные слова на суде. Давно уже Волкодав не чувствовал себя до такой степени дураком. И ведь не на кого пенять – сам во всем виноват. Выбрал времечко для подарка.
В который раз пожалел он о том, что Хозяйка Судеб, дающая каждому смертному его долю, обделила его способностью красно говорить. Он заставил Ниилит отнять ладони от лица и сказал:
– Я с самого начала хотел купить тебе бусы. Это нехорошо, когда девка без бус. Захочешь приветить жениха, и подарить нечего будет… Думал завтра пойти с тобой, присмотреть… а сегодня меня мало стражники не зарубили… у этого, как его там… вот я и решил: вдруг до завтра еще на что-нибудь напорюсь…
Собственное косноязычие привело его в отчаяние, но Ниилит смотрела ему в глаза и, верно, сумела прочесть там все то, что он тщетно пытался выразить словами. Она вновь захлюпала носом, но уже совсем по другой причине:
– Прости меня, господин…
Волкодав притянул ее к себе и с большим облегчением провел ладонью по нежным щекам, утирая слезы:
– Ладно, сестренка… Пойдем, что ли, бусы-то выбирать?
– Пойдем, – прошептала Ниилит, держась за его руку, и в первый раз забыла назвать его господином.
Лавок и лавочек, где торговали украшениями, было несусветное множество. День прочь, покуда все обойдешь. У некоторых на дверях красовались изображения змей – нарисованные, а то и резные.
– Знаешь, зачем это? – спросил Волкодав. Ниилит помотала головой, и он объяснил: – Это знак для воров. Лавочку по ночам сторожат ядовитые змеи, так что, мол, не обессудьте…
Ниилит засмеялась, а Волкодав поймал себя на том, что впервые говорит с нею легко и спокойно. Совсем как Тилорн.
– Давай пойдем туда, где нету змеи, – предложила Ниилит.
– Не любишь змей?
Ниилит лукаво блеснула голубыми глазами:
– Где нет змей, там, наверное, подешевле… Девочка понимала, что денег у него хватит разве что на стекляшки.
– Когда-нибудь я тебе куплю настоящие, сапфировые, – сказал Волкодав.
Она почему-то насторожилась. Потом спросила:
– Тебе нравятся сапфиры?
Волкодав пожал плечами и честно ответил:
– Их, по крайней мере, не было там, где я сидел на цепи.
В конце концов они облюбовали открытый лоток, за которым стоял молодой сольвенн, почему-то переодевшийся уроженцем Аррантиады.
– Здравствуй, почтенный, – сказал ему Волкодав.
– Благословенна пыль на дороге, приведшей тебя сюда, о воин, – ответствовал тот церемонно, старательно подражая выговору и манере аррантов. Волкодаву стало смешно. Что ж, сказал он себе, иные в самом деле охотнее расстегивают кошельки, если думают, что покупают заморский товар. Не все же видели, как он, с первого взгляда, что баснословные камни на самом деле происходили из стекловарной мастерской за углом.
– Чем же ты хочешь порадовать красавицу, доблестный воин? – осведомился торговец. – Вот несравненное ожерелье из мономатанских черных алмазов. Вот чистейшие изумруды из тайных копей Вечной Степи: я бы поведал тебе об извилистых и поистине удивительных путях, которыми попал ко мне каждый из них, но, боюсь, рассказ мой задержал бы тебя до утра…
Нелетучий Мыш между тем слез с хозяйского плеча на лоток и попробовал укусить густо-вишневую прозрачную бусину, показавшуюся ему съедобной. Чуть не сломал зуб и, оскорбленно плюясь, взбежал по руке Волкодава от греха подальше на привычное место.
– Сапфиры, – сказал Волкодав. – Вот эти, если я тебя правильно понял, настоящие халисунские?
– О да! – благоговейно сложил руки купец и едва не забыл об акценте, обрадованный легковерием лесного невежды: – Счастливые жители Халисуна находят их на дне глубоких озер… Иные считают их слезами райских птиц, удрученных разлукой. Ты, без сомнения, знаешь, что цвет камня зависит от глубины, на которой он зародился. Те, что посветлее, лежат у самой поверхности, почти невидимые в воде. Поэтому они дешевы. Зато темные и самые прекрасные добывают из страшных пучин, и почти каждый оплачен кровью ныряльщика, ибо во мраке подводных пещер гнездятся когтистые твари…
Волкодав терпеливо слушал болтовню лже-арранта, искоса наблюдая за Ниилит. Он видел, как она склонилась над ниткой некрупных синих бус – чуть-чуть темней ее глаз. Вкус у девчонки был безошибочный. Она даже хотела взять бусы в руки, но последние слова продавца заставили её отшатнуться. Она испуганно посмотрела на Волкодава: неужели он все-таки надумал купить ей настоящие камни?..
– Может быть, поищем стеклянные?.. – взмолилась она шепотом.
Волкодав положил руку ей на плечо и широким жестом обвел весь прилавок:
– Выбирай любые, какие нравятся.
Испуг в глазах Ниилит сменился неподдельным ужасом. Она молча указала на самую дешевую кучку водянисто-голубых, почти бесцветных бусин неправильной формы. Они даже не были снизаны в ожерелье.
– Ну уж нет, – сказал Волкодав и повернулся к торговцу: – Вон те, синие, – почем? Лже-аррант воздел руки к небу:
– Горе, горе мне!.. Необходимость спешного отъезда вынуждает меня распродавать чудесные сокровища поистине за бесценок… Три четверти коня серебром. В убыток себе продаю…
Услышав непомерную цену, Ниилит ахнула и дернулась было из-под руки Волкодава, но, конечно, не вырвалась. Он же не спеша положил на прилавок свой меч, постаравшись, чтобы с него при этом наполовину съехала тряпка, и принялся так же неспешно развязывать кошель.
– Мы, венны, предпочитаем покупать у достойных людей, – проговорил он удовлетворенно. – Да, будь я здешним правителем, я бы приказал отрубать руку всякому, кто торгует подделками. Сам я так и поступил с одним человеком, продавшим мне якобы золотое обручье с рубинами. Полгода спустя я узнал, что отдал трехмесячный заработок за никчемную латунь и презренные стекляшки. Я долго разыскивал негодяя, но уж когда разыскал…
Он видел, как заметался торговец. Волкодав очень надеялся, что сметливый мошенник найдет единственно правильный выход из положения, и не ошибся. Торговец подхватил нитку, облюбованную Ниилит, и уставился на нее так, словно впервые увидел.
– Горе, горе мне! – вновь вскричал он, и на сей раз вполне искренне, к немалому удовольствию Волкодава. – Это ожерелье попало ко мне только вчера, и я не приметил крохотной царапинки на одном из камней, вот здесь, с краю. Таким образом, за эти чистейшие, несравненные камни…
– …будет вполне достаточно полутора серебряных монет, – назвал Волкодав точную цену. И улыбнулся.
– Ах, доблестный воин, – вздохнул лже-аррант и протянул бусы Волкодаву. – Видят Боги, в убыток себе продаю…
Волкодав расплатился и застегнул на шее Ниилит крохотный замочек. Посмотрел в ее смеющиеся, сияющие глаза, и рука сама потянулась погладить шелковые волосы, заплетенные в тугую толстую косу.
– Пошли, – сказал он и забрал меч с прилавка. – Мудрец наш там уже извелся поди.
Напоследок они еще свернули к причалам: Ниилит, выросшая у моря, так и тянулась посмотреть на корабли. Нелетучий Мыш висел у нее на руке. Держась одной лапкой за ее палец и помогая себе сгибами крыльев, ушастый зверек запихивал в рот моченое яблоко, которым угостила его сердобольная торговка.
Подумав немного, Волкодав купил с ближайшего лотка сладкую слоеную булочку для Ниилит.
– А тебе? – сразу спросила она. Волкодав улыбнулся:
– Я не сластена.
Ниилит принялась уговаривать его, и наконец, сдавшись, он отщипнул кусочек. Плюшка показалась ему удивительно вкусной.
А вокруг чем только не торговали! Грушами и яблоками, заботливо сбереженными с прошлого года и не потерявшими ни вида, ни вкуса. Ранней зеленью, успевшей налиться соками в солнечных уголках, укрытых от ветра. Рыбой девяноста девяти сортов и засолов. Грибами, засушенными на нитках или выдержанных в бочках под гнетом. Копчеными гусями и живой птицей в ивовых клетках. Пирогами, от одного запаха которых голова шла кругом…
Волкодаву до смерти хотелось накупить сразу всего и устроить пирушку, побаловать Тилорна с Ниилит да и себя самого… Он все-таки опустил руку, уже тянувшуюся к кошельку. Рановато вздумалось баловаться. Надо будет завтра пойти на улицу кузнецов расспросить, не нужен ли кому подмастерье-молотобоец…

Сольвеннские и сегванские лодьи стояли на песке, вытащенные за линию прилива на дубовых катках. Для тяжелых кораблей, приходивших из Аррантиады, был устроен настоящий причал из вбитых в дно свай, покрытых добротной бревенчатой вымосткой. Аррантских кораблей было немало. Благодарные мореходы даже воздвигнули на торговой площади бронзовую статую своего Бога. Здоровенный мужик, всклокоченный и голый, попирал гранитный валун, гневно замахиваясь гарпуном, зажатым в могучей руке. Когда сольвеннские купцы ссорились с аррантскими, Медному Богу, случалось, натягивали на голову мешок. А то и начищали иные части изваяния до веселого солнечного блеска.
Сегодня подле Медного Бога вовсю стучали топоры: плотники возводили посреди торга дощатый помост.
Ниилит любовалась парусниками, уверенно называя, откуда какой. Два или три из них она уже видела дома и теперь радовалась им, точно старым знакомым.
Волкодав обратил внимание на одно судно, недавно причалившее к берегу. Команда снимала и сворачивала паруса, у борта суетились грузчики, а по сходням спускались несколько мужчин в долгополых одеяниях, сшитых из двух половин: справа серая ткань отливала краснотой, слева – зеленью. У тех, что шли впереди, цвета одежд были поярче. У тех, что держались сзади – побледней.
– Это, должно быть, с острова Толми, – сказала Ниилит. – Там живут жрецы Богов-Близнецов.

…Однажды, когда Волкодав был маленьким, мальчиком, к ним в деревню пришел высокий седобородый старик, назвавшийся Учеником Близнецов, и попросил разрешения обосноваться поблизости.
«Старые люди не должны селиться одни, – сказала большуха. – Как вышло, что ты живешь сиротой?»
Пришелец объяснил, что так велела ему его вера. Он собирался выстроить в лесу шалаш или выкопать над берегом Светыни пещерку. Но на другой же день начал кашлять и волей-неволей остался в большом доме, где за ним присматривали старухи и ребятня. Когда же старик выздоровел, наступила зима, и жреца никуда не пустили. Мыслимое ли дело – дать гостю уйти в метель и мороз, на верную погибель?
Волкодав отлично помнил его морщинистые руки, добрые глаза и длинную, пышную бороду. Сколько было волосков в той бороде, столько же и рассказов о Близнецах жило в памяти старика. Серые Псы слушали его с любопытством, коротая за домашней работой зимние сумерки. Иногда же, наоборот, жрец, просил их рассказать о своей вере. Однажды он попросил мальчишек смастерить ему костяное писало и надрать гладкой бересты с поленьев, приготовленных для очага.
«Зачем тебе?» – спросили его.
«Запишу ваши сказания», – ответил старик. Куда подевались те берестяные листы, испещренные чужеземными письменами? В ночь разгрома старый мудрец взывал к милосердию, творил священное знамение и пытался прикрыть собой раненых и детей. Пока кто-то из комесов Людоеда не снес ему мимоходом седую голову с плеч… Волкодав не стал рассказывать о нем Ниилит.

…Сладкая булочка все-таки не пошла ему впрок. А ведь мог бы, кажется, уже усвоить: стоит только пригладить на загривке вздыбленную щетину, и сейчас же что-нибудь случится. Что-нибудь скверное.
Волкодав пребывал в таком неприлично добром расположении духа, что, заметив впереди стайку мальчишек, азартно швырявших в воду камни, не сразу разобрал, чем именно они занимались.
И только когда с воды долетел тонкий, жалобный визг, Волкодав прищурился против света, мгновенно насторожившись. Вечернее солнце било в глаза, но все-таки он разглядел: в десятке шагов от причала, осыпаемый градом камней, барахтался лопоухий щенок.
Дальше все происходило гораздо быстрее, чем можно про то рассказать. Волкодав сунул Ниилит завернутый в тряпку меч и, ни слова не говоря, прыгнул вперед. Нелетучий Мыш подавился яблоком, выронил его, расправил крылья и ринулся с руки Ниилит, но разорванная перепонка в который раз его подвела. Мыш шлепнулся на деревянную мостовую и пронзительно закричал, кляня свое увечье.
Причал между тем огласился истошным ревом. Волкодав расшвырял малолетних палачей безо всякой пощады, а рука у него была тяжеленная. Разогнав мальчишек, он быстро глянул вниз. Ленивые волны колыхались между осклизлыми сваями. Там, где только что сучил лапками несчастный малыш, расходились медленные круги.
Волкодав без раздумий прыгнул в холодную воду.

Для кого в одиннадцать лет ничего не значит плач раненого щенка, кто способен весело швырять в него камень за камнем…
Дети. Голодные, вшивые, ободранные подростки, ползающие на четвереньках по обледенелой горной дороге. Исцарапанные руки просеивают каждый комочек породы, выпавшей из тачек и корзин взрослых рабов. Не затерялся ли где крохотный обломок самоцвета, не прилипла ли невесомая золотая пылинка?..
И другие дети. Совсем другие. Сытые, крепкие, разрумянившиеся на морозе. В меховых сапожках, с длинными кнутами в руках. Такие же рабы, как и те, вшивые. Каждый из юных надсмотрщиков знает, что, провинившись, вполне может оказаться среди оборвышей. И те ему, скорее всего, в первую же ночь выцарапают глаза. Каждый из полуголых знает: стоит как следует захотеть – и он вполне может заработать меховые сапожки и кнут. Если, конечно, допустят те, кто уже ходит с кнутами…
Немногие решают пробиваться наверх: одни быстро тупеют, обретая скотское безразличие к происходящему, Других держит страх, третьих – бессилие, четвертых – гордость и злоба…
В ту осень, как раз перед тем, как снег завалил перевалы, торговец рабами привез на рудник двоих боннских мальчишек, одногодков, пытавшихся дорогой вместе бежать. Один из них стал надсмотрщиком по кличке Волк. Другого семь лет спустя прозвали Волкодавом…

Едва поставив ногу на нижнюю ступень исхода, Волкодав настороженно замер. В их комнате что-то происходило. Сквозь поддверную щель проникали отсветы неведомо кем зажженной лучины. Было видно, как двигалась шаткая тень. Чуткий слух Волкодава различил какие-то вздохи…
Вокруг за добротными дощатыми столами вовсю ели и пили постояльцы и просто захожие гости. Было там и трое охранников Фителы. Волкодав знал, как мало это значило. В самой многолюдной и веселой толпе можно безнаказанно похитить и убить человека, была бы сноровка. Никто и в толк не возьмет…
Он удержал Ниилит за руку и жестом приказал ей оставаться внизу, а сам пошел вверх по всходу – без видимой спешки, но совершенно бесшумно. Он не стал тревожить завернутый в тряпку меч, но, когда он рывком распахнул незапертую дверь, правая рука его лежала на рукояти боевого ножа.
И пальцы, готовые выхватить оружие, сразу разжались, а Нелетучий Мыш, воинственно подобравшийся на плече, разочарованно встряхнулся и принялся вылизывать больное крыло.
Посреди комнаты, лицом к двери, стоял роскошный среброволосый мудрец. Пепельные кудри, казавшиеся седыми в скудном свете лучины, падали ему на спину и плечи, по груди разметалась пушистая борода. Белая льняная рубаха ниспадала до пят. Темно-фиолетовые глаза испуганно смотрели на Волкодава…
– Поднялся, значит, – проворчал Волкодав и убрал с ножа ладонь.
– Друг мой!.. Так это ты!.. – ахнул Тилорн и шагнул к нему, протягивая руки. – Друг мой!.. Ты понимаешь, я только сегодня окончательно прозрел…
И Волкодав запоздало сообразил, что, прожив с ним целый месяц бок о бок, калека, знал его лишь по голосу. И, конечно, до смерти перепугался при виде грозного незнакомца, внезапно выросшего в дверях. Так перепугался, что не признал даже Нелетучего Мыша на плече.
– Друг мой, – повторил Тилорн и, качнувшись навстречу Волкодаву, обнял его. – Как же я за тебя волновался…
– И за девочку, – хмыкнул тот. Тилорн поднял подозрительно блестевшие глаза и улыбнулся.
– Да. И за девочку… Э, да ты весь вымок! Каким образом?
Он тихо ахнул, когда Ниилит, вынырнув из-за спины Волкодава, протянула ему слабо шевелившегося щенка. Две головы, пепельная и черноволосая, склонились над злополучным малышом.

Волкодав положил меч на стенную полицу над лавкой и пошел вниз. Кухня, где варились, жарились и пеклись яства для гостей, поглощала несметное количество дров, а прислуги, как водится, было в обрез. Оттого упыхавшиеся работники только радовались постояльцу, вздумавшему размяться, а госпожа Любочады сама награждала добровольного помощника щедрой мисой еды. Что было, понятное дело, вовсе не лишним…
Волкодав мерно заносил над головой тяжелый колун и думал о доме, которого у него не было. Только после убийства Людоеда он стал думать о том, что и у него мог опять быть дом. Как же ясно он видел его. Яблони в цвету, клонящие розовые ветви на теплую дерновую крышу. Пушистый серый пес, спящий на залитом предвечерним солнцем крыльце. Дорожка между кустами малины, утоптанная босыми ногами детей. И женщина, выходящая из дому на крыльцо. Эта женщина прекрасна, потому что любима. Она вытирает мокрые руки вышитым полотенцем и зовет ужинать мужчину, колющего дрова…
Волкодав вздохнул. Некоторое время назад ему начало было казаться, будто женщина была черноволосой и голубоглазой, но он уже видел, что ошибся. Ниилит выйдет совсем из другого дома и позовет за накрытый стол совсем другого мужчину. И тот, скорее всего, отложит в сторону не колун, а гусиное перышко и глиняную чернильницу…
Ниилит несколько раз пробегала мимо него в портомойню и назад. Наверное, отстирывала тряпки, перемазанные в щенячьей крови. Не выживет, думал Волкодав, обрушивая свистящий колун на корявые, узловатые пни, которые, как он подозревал, работники не первый день откладывали в сторонку. Только не говорите мне про безгрешных младенцев, не выучившихся различать зло и добро и не смыслящих в одиннадцать лет, что это больно, когда бьют. Когда самого, тут, небось, каждый сразу смекает. Вытянется, выдурится? Пожалуй. Видали мы таких. Иным и шею сворачивали…
Смолистые поленья, разорванные колуном, со звоном били в бревна забора. Тилорн, которого терзал в подземелье толстомордый палач, по крайней мере хоть знал, за что терпел. А этот малыш, замученный юными дерьмецами ради забавы? Что скажет он Старому Псу, когда зашумит над ним крона вечного Древа?..

Волкодав поднимался по всходу, натянув рукава на ладони, чтобы не так жгла пузатая миса, доверху полная тушеного гороха со свининой. Волкодав не слишком удивился бы, раздайся из-за двери безутешное всхлипывание Ниилит… Но когда из комнаты долетело жизнерадостное щенячье тявканье, а потом – дружный смех в два голоса, он чуть не выпустил мису из рук. Как назло, дверь открывалась наружу. Обжигаясь, Волкодав прижал мису к груди и распахнул дверь свободной рукой.
Ниилит и Тилорн сидели рядком на деревянной кровати, а на полу у их ног возились Нелетучий Мыш и щенок. Бестолковый кутенок припадал на передние лапки и весело прыгал вперед, норовя ухватить Мыша. Тот, умудренный множеством драк, шипел и шлепал его здоровым крылом, отскакивая в сторону.
На мягкой шкуре щенка не было не то что ран – даже и пятнышек крови.
– Знаешь, за что его хотели утопить? – спросил Тилорн. – У него животик был слабый… пачкал без конца. Теперь больше не будет.
– Так, – сказал Волкодав. Поставил мису на столик возле окна и повернулся к Тилорну. – Значит, ты и в самом деле колдун.
Тот отмахнулся:
– Да ну, какой из меня…
– А почему у тебя руки дрожат? – спросил Волкодав. Действительно, ученый выглядел так, словно это он, а не Волкодав только что наколол целую поленницу дров.
– Я… – замялся Тилорн. – Видишь ли, лечение… м-м-м… потребовало некоторых усилий. А поскольку я еще, к сожалению, не вполне…
– Ну так ешь, – сказал Волкодав и положил на стол ложки. Потом кивнул на Мыша: – Ты и его так же собираешься?
– С ним сложнее, – серьезно ответил Тилорн. – Его, как я понял, ранили много лет назад…
– Пять.
– Со старыми ранами всегда хуже, – вздохнул Тилорн. – Придется зашивать… Нет, нет, больно ему не будет, это я обещаю… А как вышло, что ему порвали крыло? Или ты его уже таким подобрал?
– Кнутом попало, – проворчал Волкодав.
– Никогда бы не подумал, – изумился Тилорн. – Летучие мыши настолько проворны и юрки…
Уважая своего защитника и кормильца, они ели по-веннски: в очередь зачерпывали из мисы, а потом клали ложки на стол чашечками вниз, чтобы не осквернила какая-нибудь нечисть.
– Меня защищал, вот и получил, – сказал Волкодав. Ему сразу пришлось пожалеть о вырвавшихся словах. Тилорну с Ниилит тут же понадобилось узнать, как это случилось. Рассказывать Волкодав не умел. И не любил. Но Тилорн, судя по всему, обладал способностью разговорить даже пень. Или венна, что было лишь немногим труднее. Миса опустела едва наполовину, когда Волкодав, к своему удивлению, довольно связно поведал ему о том, что в рудниках он вращал ворот, доставлявший воду из подземной реки. Воды для промывки руды требовалось много, и вороты скрежетали круглые сутки, заглушая даже писк летучих мышей, гнездившихся под потолком. Однажды в соседней пещере рухнула глыба, и докатившееся сотрясение сбросило с потолка целый клубок новорожденных мышат – прямо в механизм. Разогнанный ворот остановить было непросто, но Волкодав его остановил. И удержал. И не двигался с места, пока мыши не перетаскали детей. Первым ворвался в пещеру надсмотрщик по прозвищу Волк…
– Этот дурачок все крутился там, пока с меня шкуру спускали, – сказал Волкодав. – Ну и схлопотал.
– Я только сегодня узнал, что ты был на каторге, – помолчав, заметил Тилорн. Волкодав пожал плечами:
– Было бы чем хвастаться…
И, положив ложку, пододвинул мису Тилорну с Ниилит – доедайте.
Тилорн осторожно проговорил:
– Мне трудно представить, чтобы ты совершил преступление…
– А я и не совершал, – сказал Волкодав. Расспрашивать его далее ученый не стал. Решил, наверное, что я был взят в плен в бою, подумал Волкодав. Не хочет напоминать о бесчестье…
Он не стал разубеждать Тилорна и объяснять, как было дело. Зачем?..

Косой дождь, подгоняемый резким ветром, кропил в потемках заливные луга, шептал над кладбищем-буевищем, хранимым могучими стволами берез, и поливал мокрые дерновые крыши маленькой лесной деревни. В деревне жили венны рода Пятнистых Оленей.
В глухой предутренний час раскрылась набухшая дверь гостевого дома, и наружу воровато выглянули двое. Ни души! Двое выбрались вон и осторожно двинулись вдоль стены. Ничто не предвещало неудачи: к рассвету доверчивые Олени не найдут даже следа постояльцев, пущенных скоротать непогожую ночь. Потом кто-нибудь додумается заглянуть в клеть и найдет там выпотрошенные короба. Люди, самолично видевшие веннские вышивки бисером, сулили за них золотые горы. Только вот купить у веннов эти вышивки было не легче, чем девушек в рабство.
Еще, кажется, в клети спал кто-то из хозяйских детей. Не помеха! Дети не успеют и пискнуть…
Дойти, куда намечали, ворам не пришлось, впереди, в сырой тьме, вдруг загорелись два недобрых зеленоватых огня. Потом небо разорвала первая за всю ночь молния. Перед дверью клети, словно кого-то заслонял собой, стоял пес. Громадный, с крупного волка. Широкогрудый. И удивительно страшный. Он не лаял, даже не рычал, но жесткая щетина грозно стояла дыбом, и в свете мертвенной вспышки блестели, точно клинки, ощеренные клыки.
Двое бывалых и далеко не пугливых мужчин не помнили, как оказались там, откуда пришли, как мокрыми трясущимися руками задвинули щеколду. Когда дыхание перестало со всхлипами рваться вон из груди, они попытались вспомнить, что же их так напугало. Подумаешь, пес!.. Потом вспомнили, и по спинам вновь побежал холодок. ГЛАЗА. Они напоролись не на простую собаку. У страшного серого зверя были ЧЕЛОВЕЧЕСКИЕ ГЛАЗА.

Ночью он проснулся оттого, что мерзлячка Ниилит, зябнувшая даже под одеялом, прижалась в поисках тепла к его боку. Раньше она тоже просыпалась от этого, ужасно смущалась и, бормоча извинения, отодвигалась в сторонку. Потом привыкла, и теперь просыпался один Волкодав.
Да. А ведь поначалу он в самом деле начал было мечтать…
Ниилит не расставалась с дареными бусами, даже спала в них. Венн уже знал, что, сам того не ведая, необыкновенно ей угодил. В ее семье передавалось из поколения в поколение прекрасное сапфировое ожерелье. Умирающая мать оставила его Ниилит. Теперь его носила дочь родственника, продавшего Ниилит в рабство.
Волкодав повернул голову и посмотрел на полоску мутного синеватого света, сочившегося сквозь ставни. Над Галирадом медленно плыла бледная летняя ночь. Вот бы знать, снились ли кому в эту ночь такие же странные сны?.. Видел ли еще кто себя собакой у порога клети?..
Глядя снизу вверх, венн долго рассматривал точеный профиль Тилорна, спавшего на кровати, и впервые думал о том, что мудрец был красив. Мудрость, мужество, красота… И такого человека Людоед держал в клетке, пытками добиваясь… чего? Чтобы он ему алмазы вываривал из дерьма?..
Я выстрою дом, думал Волкодав. Ему и Ниилит. Мы уйдем в верховья Светыни, туда, где самый корень веннского племени… И там я выстрою дом.
Есть ли такое место на свете, где можно выстроить дом, и мужчина, уходя из него, не станет бояться, что в его отсутствие дом ограбят и спалят враги? Где не швыряют камнями в щенков, а красивая девушка, встретив в лесу незнакомого мужчину, безо всякого страха говорит ему «здравствуй»? Где цветут яблони и зреет малина, где шумит вековой бор, а ледяные ручьи с хрустальным звоном сбегают со скал…
Волкодав подумал о Богах, которые одни только, наверное, и знали ответ. ИДИ, сказано было ему. ИДИ И ПРИДЕШЬ…
Потом он вспомнил жрецов, встреченных на причале.

Было дело – в рудники приехал Ученик Близнецов. Приехал выкупать рабов на свободу. Золотом или дорогими каменьями хозяев самоцветного прииска удивить было трудно, но жрец привез нечто гораздо более ценное: невзрачные с виду, крохотные серенькие кристаллы. Знающие люди растворяли их в больших чашах вина и на сутки-двое погружались в блаженство.
Слух о жреце мгновенно распространился по подземельям. Когда же рабы проведали, что выкупал он только единоверцев, все кинулись расспрашивать почитателей Близнецов. Иные, не скупясь, учили друзей священным знакам своей веры и тому, как следовало отвечать на вопрос: «Почему, признавая Единого, мы молимся Близнецам?» другие, наоборот, отмалчивались. Они опасались, что жрец выкупит обманщиков, а истинно верующих освободить уже не сможет.
Серый Пес знать не знал о переполохе в пещерах. Он зыбко плыл между жизнью и смертью, и надсмотрщик не знал, стоило ли тратить на него ежедневную чашку воды.
Жрец пришел в сопровождении Волка, которому было поручено водить его по пещерам. Серый Пес не сразу заметил их, потому что перед ним шествовали вереницы черно-багровых теней, торжественно низвергавшиеся в мерцающую черно-багровую бездну. Волк ткнул его черенком копья, и раб медленно повернул голову.
Жрец оказался на удивление молод. Тогда ему было примерно столько лет, сколько Волкодаву теперь. Несмотря на молодость, его двухцветное одеяние отливало яркими красками, что говорило о немалом сане. Он внимательно посмотрел на раба. Тот был венном: жрец сразу понял это по прядям грязных волос, заплетенных в подобие кос и перетянутых обрывками тряпок. Факел ослепил раба, и он устало опустил веки. Жрецу показалось, будто возле покрытого струпьями плеча шевельнулись лохмотья, и оттуда на миг выглянули два крохотных светящихся глаза. Впрочем, это скорее всего блеснули при огне осколки руды…
«Святы Близнецы, чтимые в трех мирах!» – раздельно проговорил жрец. Волк предупреждал его, что полумертвый раб был диким язычником. Серый Пес действительно довольно долго молчал. Но потом все же ответил:
«И Отец Их, Предвечный и Нерожденный…»
Он хорошо помнил науку старого жреца и знал, как приветствовали друг друга Ученики Близнецов. Старик всегда радовался, когда боннские дети здоровались с ним именно так…
Волк молча стоял за спиной жреца, похлопывая свернутым кнутом по ладони.
«Нет Богов, кроме Близнецов и Отца Их, Предвечного и Нерожденного.» – провозгласил жрец.
Серый Пес ничего не знал о выкупе из неволи, но безошибочное чутье подсказывало ему – от его ответов на вопросы жреца зависело нечто очень важное. Может быть, даже свобода. И жизнь.
Много лет спустя он с неохотой и стыдом вспоминал охватившее его искушение и миг колебания, который – из песни слова не выкинешь – все-таки был.
«Я молюсь своим Богам…» – выговорил он медленно. И закашлялся, уткнувшись лицом в пол.
«Догнивай же в мерзости, ничтожный язычник!» – Ладонь жреца вычертила между ними в воздухе священное знамя – Разделенный Круг. Надсмотрщики видели, как, освобождая единоверцев, он сам промывал гнусные нарывы и перевязывал раны. Но от язычника он отошел, брезгливо подхватив полы двухцветного одеяния. Волк молча ушел следом за ним.
Откуда мог знать Серый Пес, что Боги, которых он не предал тогда, всего через год выведут его из подземного мрака…

Снаружи делалось все светлей. Вот медленно процокала копытами лошадь водовоза. Потом скрипнула, пропуская кого-то, калитка двора. Волкодав слышал, как заворчала свирепая сука, охранявшая двор, но ворчание почти сразу сменилось умильным повизгиванием. Должно быть, пришел кто-то знакомый. Хватит валяться, сказал себе Волкодав. Некоторые тут собирались работы искать. Хорош работник, который спит до обеда…
Беззвучно поднявшись, он накрыл своим одеялом свернувшуюся калачиком Ниилит и тихо двинулся к двери. Нелетучий Мыш тотчас раскрыл глаза и потянулся к нему со своего гвоздя. Вчера он в очередной раз убедился, что бывает, если хотя бы ненадолго оставить Волкодава без присмотра, и повторять оплошность не собирался. Попробуй не возьми его – небось переполошит весь дом. Заверещит, как блажной. Волкодав подставил ему руку, потом нагнулся и потрепал по загривку проснувшегося щенка. С кем, с кем, а с собаками он ладил отлично. Куда лучше, чем с людьми. Спи, мысленно велел щенку Волкодав. Пушистый хвостик вильнул туда-сюда по полу, и сонный малыш снова опустил голову на лапы. Подняв сапоги, Волкодав вышел и притворил за собой дверь.
Выбравшись на крыльцо, он немедля понял, кого приветствовала скрипучей песней калитка. На толстом бревне, уложенном вдоль забора нарочно для захожих гостей, сидел и грелся на ласковом утреннем солнышке старый Варох. Внучок, устроившийся у его ног, гладил собаку, тащил из мохнатого уха толстого, насосавшегося клеща. А на коленях у старика лежал сверток. Длинный, узкий сверток. Волкодав без труда догадался, что именно прикрывала от сглаза плотная рогожа.
Он остановился на верхней ступеньке крыльца, не очень понимая, как себя вести. Между тем старик открыл глаза и сразу посмотрел на него.
– Здравствуй, мастер, – без особой охоты поздоровался Волкодав. Был бы сегван помоложе, он, пожалуй, и вовсе бы промолчал.
– И ты здравствуй, – отозвался Варох. И добавил, помедлив: – Подойди, парень. Уважь старика. Делать нечего, Волкодав подошел.
– Сядь, – сказал мастер и похлопал ладонью по гладкому бревну рядом с собой. – Я хочу кое-что тебе рассказать…
Волкодав сел, искоса поглядывая на внучка, который тем временем оседлал псицу и дергал длинную шерсть, упрашивая встать и покатать его по двору. Собака вставать не хотела и только беззлобно морщила нос.
– Ты, верно, заметил, что мастерская моя не та, что была раньше, – начал старый сегван. – Когда-то рядом со мной трудились два моих сына. Даже витязи из крома приходили заказывать у нас щиты и ножны к мечам…
Волкодав молча слушал его, косясь на отблески бронзы между растрепавшимися кое-где нитями рогожи.
– Я пришел сюда, в Галирад, еще до великой битвы у Трех Холмов, когда жадности островных кунсов был положен предел, – продолжал мастер Варох. – Ты, парень, верно, сражался тогда?
– Нет, – сказал Волкодав.
– И я не сражался, – вздохнул старик. – Мои сыновья были наполовину сольвеннами, а сам я считал – раз уж мы со своего острова не на дикий берег пришли, так надо вежество понимать… – Варох снова вздохнул, потер ладонью колено и вдруг сказал: – Ну, про Жадобу-то ты все, поди, знаешь…
Волкодав покачал головой.
– Откуда мне, – ответил он мастеру. – Только то, что он вроде знатного рода… и вас, сегванов, не жалует.
– Не жалует, – усмехнулся старик. Нелетучий Мыш, спустившийся на бревно, любопытно обнюхивал его руку – на сей раз безо всякой враждебности или боязни. – Не жалует, – повторил Варох. – Его батюшка был из тех, кто после Трех Холмов встал за то, чтобы всех нас спровадить обратно за море. А не вышло – подался в лес и начал сам по себе воевать… Батюшка одних нас ненавидел, сын всех без разбору резать повадился… Узловатые пальцы Вароха теребили рогожку.
– Один раз мы поехали на ярмарку к западным вельхам, – выговорил он глухо. – У нас было целых три повозки… Сыновья взяли жен и детей, хотели… порадовать… И ведь не одни ехали, большой обоз был… Кто ж знал, что половина разбойников в охранники нанялась… Жадоба… Нас с внучком за мертвых сочли, зверям бросили на дороге…
Голос Вароха сорвался, старик не договорил. Волкодав молчал.
– Теперь ты понимаешь, почему вчера я… так хотел, чтобы ты оказался Жадобой, – справившись с собой, продолжал старый сегван. – Прости меня, парень. Вот, возьми… – Он откинул рогожу: на коленях у него лежали прекрасные ножны цвета старого дерева, перевитые длинным ремнем. – Я работал всю ночь, – сказал старик не без гордости. – Боялся… кабы ты к другому кому не пошел… Сделай милость, прими… не обижай…
– Сейчас меч принесу, – сказал Волкодав.
Тилорн, которому лечение щенка, видно, и впрямь недешево обошлось, спал по-прежнему крепко. Ниилит плела косу, присев на край деревянной кровати у него в ногах. Она улыбнулась Волкодаву и поклонилась ему, но тут же испуганно вскочила: он протянул руку к лежавшему на полке мечу.
Волкодав прижал палец к губам и помахал ладонью – нечего, мол, бояться. Забрал меч и кошелек с деньгами и вернулся во двор.
Узорчатый клинок вошел в ножны, как нога в хорошо знакомый сапог. Ни ноготка лишку, ни волоска недостачи. Крестовина легонько щелкнула о фигурную оковку устья, снабженную ушком для «ремешка добрых намерений». Волкодав перевернул ножны и с силой встряхнул их несколько раз. Меч и не подумал вываливаться. Волкодав перекинул ремень через плечо и застегнул пряжки. Потом завел руку, и рукоять легла в ладонь удобно и точно. Волкодав потянул меч наружу. Тот вышел спокойно и плавно, не застревая, одним движением, сулившим немедленный удар. Волкодав улыбнулся и вернул меч в ножны, без труда поймав устье кончиком лезвия.
– Ты настоящий мастер, Варох, – сказал он с уважением. – Хотя погоди! Вчера ты обмерил только меня, а меч, помнится…
Хромой сегван улыбнулся в ответ и покачал седой головой.
– Какая мерка? Мне один раз посмотреть… Волкодав развязал кошель:
– Полчетверти серебром, так?
Мастер проворно поднялся и удержал его руку.
– Не обижай, парень, – проговорил он негромко. – Ты зарубил троих разбойников и еще одного, говорят, застрелил, а у Жадобы меч отобрал и правую руку ему изувечил… которой он… За это я тебе не то что ножны… Всю лавку свою…
– Спасибо на добром слове, дед, – сказал Волкодав. – Только плату все же возьми. Тебе внучка растить… самому есть-пить надо… Не возьмешь, выйдет, опять тебя Жадоба ограбил.
Он отсчитал монеты и, не слушая уговоров, высыпал их Вароху в ладонь. Старый сегван долго смотрел на блестящее серебро, и белая борода вздрагивала все сильнее. Потом он вдруг шагнул к Волкодаву и обнял его.
– Ты заходи к нам… сынок, – сказал он и судорожно вздохнул, тщетно пытаясь скрыть подступившие слезы. – Заходи как-нибудь, а? Девочке твоей поясок справим… плетеный… с застежками…

Утратив в неволе надежду на солнечный свет,
Душа замирает, и сердце смолкает в груди.
И кто-то шепнет: «Все равно избавления нет…»
Кто сломленным умер в темнице – ты их не суди.

И тех не суди, кто, не вынеся груза цепей,
Спастись не умея и тщась досадить палачам,
Все счеты покончил в один из безрадостных дней…
Не лучше ли сразу конец – и себе, и цепям?

Не смей укорять их за то, что они не смогли
С таким совладать, что не снилось тебе самому.
На собственной шкуре попробуй сперва кандалы-
А впрочем, не стану такого желать никому.

Я знал и иных – кто оковы едва замечал,
Строку за строкой составляя в рудничной пыли
Трактат о любви и о битве вселенских начал…
Те люди – что солнца: они и во мраке светлы.

Я был не таков. Я был зол и отчаянно горд.
Я знал, для чего меня Боги от смерти хранят.
Сперва отомстить за измену, за лютый разор -
Тогда только пращуры примут с почетом меня.

Я смертью за смерть расплатился и кровью за кровь.
За всех, кто до срока ушел в беспредельную тьму.
За всех, превращенных в клубки из когтей и клыков…
Такого я тоже не стану желать никому.

5. ПЕРЕСПОРИТЬ ЖРЕЦА

Меч висел за спиной, прихваченный к ножнам за крестовину «ремешком добрых намерений». Нелетучий Мыш успел уже подробно исследовать ножны и нашел их малосъедобными, зато очень удобными для лазания туда и сюда.
Волкодав не спеша шел по улице, и настроение у него было вполне под стать небу, сплошь затянутому серыми облаками. Вот уже битых три дня он безо всякого толку обходил ремесленные мастерские. Кузнецы, кожемяки и мостники, подгонявшие один к другому деревянные горбыли мостовой, с уважением поглядывали на его широкие плечи и покрытые мозолями ладони. Но разбойничья, как выразился Бравлин, рожа и шрамы, оставленные оружием и кандалами, раз за разом делали свое дело. Никто не спешил брать к себе бывшего каторжника, человека наверняка беспокойного, а то и опасного… да еще венна. Волкодав знал, что всегда может разыскать седоусого старшину. Тот наверняка поможет, раз обещал. Но при мысли о том, чтобы куда-то бежать и по приказу того же Бравлина рубить какого-нибудь «вора», ни в чем, как потом, выяснится, не виноватого… Нет уж.
Волкодав шел по улице и думал о родных лесах, и делалось ему все тошней. Дома ему хватило бы с собой простого поясного ножа, ну там – лука со стрелами для охоты. Меч, оружие воинское, в лесу не потребен. А здесь?.. После происшествия у Вароха Волкодав без меча за ворота не выходил. И ремешок, перехлестнувший рукоять, был таков, чтобы в случае чего удара не задержал.
Еще он думал о том, как хорошо было бы приберечь оставшиеся деньжата, купить парусную лодку и уйти на ней в верховья Светыни, в коренные веннские земли… кабы не замок Людоеда, обугленные развалины которого поганили берег в самом начале пути.
Будь он, как прежде, один, он легко обошел бы замок лесами. Со спутниками вроде Тилорна и Ниилит придется ждать осени, когда купцы поедут из Галирада назад.
Нет, все же слава Богам, что он был теперь не один…
Иногда Волкодаву казалось – он так и не придумает выхода. Иногда же – все как-нибудь образуется, надо лишь чуть-чуть подождать.

Сегодня утром Тилорн в очередной раз осмотрел крыло Мыша и велел Волкодаву купить крепкого вина, убивающего заразу. Шагая вперед, венн неспешно высматривал харчевню почище, и было ему, правду сказать, слегка жутковато. Как если бы покупка вина таила в себе нечто необратимое, вроде первого надреза ножом. Тилорн обещал, что Мышу больно не будет. Но кто поручится наверняка?..
Нелетучий Мыш чувствовал его состояние, и, не понимая причины, ластился к человеку. От этого совесть мучила Волкодава еще больше. Наконец, облюбовав дверь, из которой вкусно пахло свежими пирожками, Волкодав нагнул голову и вошел.
Он сразу заметил стражников, добрый десяток которых – с Бравлином во главе – расположился за столом возле двери. Молодые стражники баловались рукоборством. Закатывали рукава, утверждали локти на столе и мерились силой, ругаясь и хохоча.
Волкодаву, точно мальчишке, захотелось немного поглазеть на борцов, однако сначала следовало исполнить задуманное. Он ограничился поклоном Бравлину и сразу прошел к стойке.
Корчмарь ему не понравился. Посмотрев на него один раз, Волкодав понял, что до Айр-Донна этому типу было далеко. Случается, человек, привыкший иметь дело по преимуществу с иноземцами, задумывается о неоглядной ширине мира и обретает мудрость, а с нею и доброту. Бывает и наоборот: иной начинает драть нос и вроде бы даже стесняться кровной родни.
И не поговоришь с таким, и путешественника, попавшего в беду, он удавится, а даром не приютит…
– Что подать, почтенный? – спросил он Волкодава.
Спросил вроде вежливо, но так, что венн сразу вспомнил и свою рубаху, залатанную на локтях, и уродливый шрам на левой щеке, и пыльные сапоги. Он сказал:
– Маленькую склянку прозрачного вина. Очень крепкого, такого, чтобы горело.
Корчмарь слегка поднял брови. То ли просьба Волкодава показалась ему странноватой, то ли веннское оканье уж очень резало слух. Так или иначе, он кивнул и скрылся в низенькой двери позади стойки.
– …жрецы Богов-Близнецов, – коснулся ушей Волкодава обрывок случайного разговора. – Проповедуют на площади. Сходим, что ли, послушаем?..
Волкодав повернулся к стойке спиной, и, облокотившись, стал смотреть, как боролись стражники. Верх держал белоголовый верзила с плечами, проходившими, должно быть, не во всякую дверь. Могучие парни громогласно подбадривали схлестнувшихся в единоборстве друзей. Кто-то вгорячах уже бился об заклад на вынутую из уха серьгу…
Седоусый Бравлин поймал взгляд Волкодава и, казалось, хотел что-то сказать, но не успел: вернулся корчмарь и с легким пристуком поставил на стойку изящный пузырек, в котором плескалось с полчашки бесцветной жидкости. Волкодав вытащил пробку и понюхал. Как раз то, что надо. Любопытный Мыш тоже сунул нос к отверстию скляночки и, чихнув, брезгливо отпрянул.
– Сколько с меня? – спросил Волкодав.
– Шесть медных монет. Надеюсь, ты умеешь считать до шести, – ответил корчмарь чуть-чуть громче, чем следовало. Волкодав заметил краем глаза, что головы начали поворачиваться в их сторону. – Но я, – продолжал хозяин заведения, – с удовольствием отдам тебе даром это вино, если ты покажешь нам прямо здесь, как пьют его у вас, в веннских лесах. Поистине лишь дикарская глотка способна…
– Я бы показал, только мне оно не для питья, – медленно и очень спокойно выговорил Волкодав. – Ты человек просвещенный, знаешь, наверное, что значит "продезинфицировать "…
Развязал кошелек и принялся отсчитывать монеты. Судя по выражению лица корчмаря, он ждал, что лесной житель расшумится, а то и грохнет скляницу об пол, – десять стражников, надо думать, вмиг его утихомирили бы.
Или вправду попытается проглотить содержимое на потеху гостям…
– Не знаешь, – удовлетворенно кивнул Волкодав. И посоветовал: – Книжку почитай, может, найдешь где.
Аккуратно выложил на стойку одну подле другой шесть медных монет, взял пузырек и направился к двери.
На сей раз, однако, он не смог преодолеть искушения и задержался возле стола, у которого сгрудились стражники. Один из молодых воинов сейчас же заметил:
– Ишь какой славный меч у этого венна. А драться им он, интересно, умеет?
Длинные языки немедленно завертелись:
– Да вряд ли: он, как все венны, больше дубиной…
– То-то ему нос на сторону и свернули. Бравлин счел за благо предостеречь молодцов:
– Потише, ребята. Что толку попусту ссориться. Волкодав молча повернулся и пошел прочь, а Нелетучий Мыш презрительно плюнул в обидчиков.
– Эй, венн! – немедленно раздалось сзади. – Ты куда? Волкодав остановился. Потом не спеша повернулся к ним лицом.
– Морды вам бить пока вроде не за что, – задумчиво проговорил он, пожимая плечами. – Да только и все слушать, что вы несете…
Кто-то из стражников захохотал, хотя, по мнению Волкодава, ничего смешного в его словах не было. Еще один весело бросил:
– Чего ждать, если у них бабы верховодят. Дружный смех сопроводил это замечание, и Волкодав призадумался, не слишком ли поспешным было его замечание насчет битья морд.
– Иди сюда, парень, – сказал ему Бравлин. – Покажи моим дуралеям, каких мужчин рожают ваши женщины.
Уйти сделалось невозможно. Волкодав нахмурился и шагнул обратно к столу.

Ноги сами собой понесли его на торговую площадь, к изваянию Медного Бога. Все-таки ему часто вспоминался седобородый жрец, с которым когда-то давно, в детстве, свела его жизнь. Послушать старика, так на всех девяти небесах не было никого великодушнее, милосерднее и мудрее его Близнецов. Он говорил о них точно отец о рано умерших сыновьях. Вот уже одиннадцать лет Волкодав тщетно силился понять, какое отношение имели Боги старика к тем злопамятным и недобрым созданиям, которыми пугали людей другие носители двухцветных одежд…
Площадь была запружена любопытным народом, но высокий рост, позволявший смотреть поверх большинства голов, в который раз выручил Волкодава.
Неподалеку от Медного Бога возвышался дощатый помост, сколоченный плотниками накануне. Перед помостом плечом к плечу стояли стражники, и за их спинами, в окружении отцовской дружины, сидела в резном деревянном кресле кнесинка Елень. Насаждение новой веры часто начинают с правителей. Что примет вождь, то рано или поздно примут и люди. А кроме того, хмыкнул про себя Волкодав, в присутствии кнесинки возмущенные горожане все же вряд ли набросятся на жрецов и побросают их, как водилось в Галираде, с пристани в воду.
На помосте стояло несколько священнослужителей, но Волкодав первым долгом посмотрел не на них. Его внимание привлек воин, державшийся позади жрецов и как бы ожидавший своего часа. Это был настоящий гигант, облаченный в двухцветную броню. Лицо скрывала кованая личина, повторявшая черты усатого человеческого лица и тоже разрисованная в две краски. Волкодав знал, что Ученики Близнецов весьма придирчиво отбирали воинов, достойных носить двухцветные брони. И выбирать было из кого. Наемники слетались к ним, как мухи на мед. Еще бы! Платили жрецы хорошо, а кроме того, стоило надеть освященную кольчугу, и любой удар кулака становился подвигом в святой битве за веру.
Что он тут делает? Охраняет жрецов?..
Потом Волкодав разглядел на помосте еще одного человека. Этот был одет по-аррантски – в сандалии да тонкую льняную рубаху без рукавов, длиной по колено. Человек был примерно ровесником Волкодаву, но, в отличие от него, очень хорош собой. Вот только выглядел он заморенным и голодным; Волкодаву бросились в глаза синяки на голых ногах и подозрительные пятна на грязной рубахе. Юноша стоял неподвижно, низко опустив кудрявую голову и крепко прижимая к груди несколько толстых растрепанных книг…
А у переднего края помоста стоял проповедник. Он тяжело дышал – видимо, только что кончил вдохновенную речь. Волкодав с сожалением понял, что опоздал. Что ж, вряд ли они приплыли сюда ради одной-единственной проповеди. Подождем, услышим еще.
– Скажи пожалуйста, досточтимый Ученик, – заговорила кнесинка Елень. – Я, наверное, недослышала. Ты рассказывал, что твой Бог един. Как же вышло, что вы поклоняетесь Близнецам?
– Это я, в скудости разума своего, не сумел внятно выразиться, госпожа, – с поклоном ответствовал жрец. – Когда Бог решил явить себя людям, человеческая плоть была измерена и найдена слишком хрупким сосудом, неспособным вместить Его дух. И была избрана женщина, ожидавшая рождения двойни. И воссияло над нею…

Дальше Волкодав не слушал. Он ощутил, как над губой выступил внезапный пот, и торопливо провел рукой по усам. Он никогда не забывал мест, увиденных хотя бы однажды. Лица он запоминал куда хуже. Но этот голос остался в его памяти навсегда. «Догнивай же в мерзости, ничтожный язычник…»
Нелетучий Мыш взъерошил черную шерстку и негромко, но с вызовом зашипел. Всякому, кто вздумает обижать Волкодава, придется сперва иметь дело с ним!
Волкодав снова посмотрел на арранта. Тот вдруг поднял золотоволосую голову, и взгляды их на мгновение встретились. Только на мгновение, но Волкодав вздрогнул. В зеленых глазах парня ему почудился отчаянный призыв, чуть не вопль: «Помоги!» Вопль, впрочем, тут же оборванный. Аррант знал, что выручать его было слишком опасно.
Волкодав немного подумал и начал протискиваться вперед.
Спустя некоторое время дошла очередь до юноши с книгами. Его толкнули в спину, и он обреченно шагнул вперед, оказавшись подле жреца.
– А вот живое свидетельство того, до какой низости может докатиться пренебрегший священными истинами Близнецов, – указывая на молодого арранта, провозгласил жрец. – Этот человек пытался спасти от очистительного костра книги лжепророков и лжеучителей, дабы смущать и вводить в искушение умы и души непосвященных… – Проповедник осенил себя знамением Разделенного Круга. – Вот эти книги: он сам носит их, ибо людям благочестивым грешно до них даже дотрагиваться…
– Каждое учение драгоценно! – неожиданно громко и убежденно перебил пленник. Зеленые глаза непокорно блеснули: – Уничтожь их, и мир обеднеет!
– Учения, о которых глаголешь ты, неразумный, – что грязь на ногах, – едва ли не с жалостью покачал головой жрец. – Ее трудно избежать, пока идешь по дороге. Но прежде нежели входить в дом и ступать на прекрасные ковры, грязь следует смыть.
– Ты называешь грязью золотую пыль, по крупице собранную человеческим разумом! – не сдавался аррант.
– С каких это пор божественные истины собираются нашим разумом, темным и бедным? – спросил жрец.

Волкодав, успевший достичь передних рядов, только вздохнул. Когда заходила речь о какой-нибудь бредовой, совершенно невыполнимой затее, венны предлагали натаскать воды решетом, сегваны советовали вычерпать море, арранты же – переспорить жреца. Парень, похоже, забыл поговорку. А может, просто нечего было терять…
Проповедник взирал на книжного юношу со скорбью и сожалением, словно на опасно больного:
– Если к божественным откровениям подходят с убогими мерками разума, значит, можно подходить к ним и со столь же убогими мерками силы… Осмелюсь назвать это последнее даже более оправданным, ибо Боги в своем всемогуществе даруют победу не тому, кто крепче телесно, а тому, за кем правда. Вот наш воин…
Рука в красном рукаве вытянулась в сторону окованного сталью верзилы. Все правильно, подумал Волкодав. Боги могущественны и справедливы, однако все-таки лучше, если правдоборец сноровист, сыт и силен.
– На его благородном клинке пребывает благословение Близнецов, – продолжал жрец. – Я знаю, ваше племя чтит праведность поединка. Найдется ли здесь кто-нибудь, кто дерзнет…
– Найдется! – почти сразу отозвались из толпы. К помосту уже проталкивался светловолосый детина в тяжелой сольвеннской кольчуге. Если он чем и уступал полосатому, то ненамного.
– Я не хотела бы осквернять убийством сегодняшний день, добрый Ученик, – заметила кнесинка.
– Мы проехали уже семь городов, государыня, – с поклоном ответствовал жрец. – Наш воин всего только даст твоим подданным убедиться в могуществе истинной веры. Для этого нет нужды отнимать жизнь.
Светловолосый миновал стражников и забрался на помост. Развязав ремешок, он вытащил из ножен длинный прямой меч. Невежа, поморщился про себя Волкодав. Меч у парня был хорошей нарлакской работы, красивый и дорогой, с двумя красными камнями, вделанными в рукоять.
– Доброго слова не стоят твои Близнецы! – дерзко бросил жрецу сольвенн. Проповедник усмехнулся:
– Посмотрим, как ты это докажешь…
И отошел благословить своего воина на праведный бой.

Волкодав покосился на галирадских волхвов, сидевших чуть позади резного кресла кнесинки Елень. Волхвы слушали молча, с непроницаемыми лицами. Они не вмешивались в спор. Вероучений в Галираде бытовало бессчетное множество – по числу стран, откуда прибывали в город купцы, а уж съезжались сюда воистину со всего света. И никто не посягал изгонять или свергать чуждых Богов, и даже Медный Бог, аррантский Морской Хозяин, терпеливо сносил не всегда почтительное обращение…
Вот начался поединок, и Волкодав сразу понял, что противники были вполне достойны друг друга. Тяжелые мечи невесомо порхали в крепких руках, мелькая, точно серебристые рыбки, играющие в пруду. Волкодав слышал, как неподалеку от него шепотом переговаривались две девушки. Обеим хотелось, чтобы сольвенн изловчился и сшиб с двухцветного шлем. Вот бы глянуть, хорош ли собой?..
Волкодав внимательно смотрел на поединщиков, придерживая одной рукой кошель с деньгами. Он всегда так делал, когда оказывался в толпе.
Между тем происходившее на помосте нравилось ему все меньше и меньше. Сначала он сам толком не понимал почему. Потом понял. И снова начал потихоньку проталкиваться вперед.
Бой был подстроен. Подстроен от начала и до конца. Но подстроен здорово. Волкодав это заметил только потому, что сам полных четыре года немногое видел, кроме сражений и поединков.
Он еще додумывал эту мысль, когда великан ударил. Рослый, тяжелый телом, он был быстр. Очень быстр. Зато сольвенн как будто вообще не заметил угрожающего движения. Волкодав, которого самого тысячу раз выручала именно быстрота, распознал смертоносный замах в самом зародыше. Он видел, как вспыхнул на солнце, чертя великолепную дугу, отточенный меч. И как этот меч в последний миг обернулся плашмя, и удар, которому полагалось бы рассечь хулителя Близнецов пополам, только швырнул его на колени.
Стало тихо. Ни стука клинков, ни выкриков зрителей. Сольвенн охнул и выронил оружие. И опустил голову, униженно стоя на четвереньках. Боги-Близнецы восторжествовали.
– Лишь чистая вера святит меч воина, даруя победу! – торжественно провозгласил жрец. И обратился к толпе: – Пусть этот человек идет с миром. Не гибели людской мы ищем, но лишь вразумления. Дерзнет ли еще кто-нибудь из вас сразиться с воителем, осененным…
– Дерзнет, – проворчал Волкодав. Раздвинул плечом обернувшихся стражников и оказался лицом к лицу со жрецом.
Тот со спокойным презрением смотрел на него с высоты помоста:
– Кто ты, восстающий на Тех, чьи имена прославлены в трех мирах?
Не узнал, подумалось Волкодаву. Еще он не отказался бы выяснить, почему жрец обошел этим вопросом первого поединщика. А впрочем, не все ли равно.
– Я молюсь своим Богам и не восстаю на чужих, – сказал он мрачно. Потом кивнул на арранта: – Скажи лучше, отдашь ты его мне, если побью твоего молодца?
Жрец окинул его оценивающим взглядом.
– Не слишком ли ты самонадеян, язычник? Волкодав промолчал.
– Ты не победишь, – сказал жрец. – Хотя… мне ли, неприметному, судить о путях Близнецов? Победи, – тут он улыбнулся, – и твори над ним, что пожелаешь.
Волкодав кивнул и, расстегнув нагрудную пряжку, снял перевязь с ножнами. Подошел к кнесинке и с поклоном протянул ей рукоять:
– Развяжи, государыня, ремешок.
Кнесинка Елень распутала узел и тихо сказала:
– Не погуби себя. Волкодав.
Запомнила, радостно поразился он. А вслух сказал:
– Как уж получится, госпожа.
Потом он посмотрел на то место в толпе, где только что стоял сам, и не слишком удивился, увидев там Бравлина. Волкодав сунул ему в руки ножны и скляночку с вином:
– Подержи!
Склянка могла разбиться, а к новым ножнам он еще попросту не привык и боялся, что они ему помешают. Бравлин взял то и другое и неуверенно протянул руку к Мышу:
– Зверюшку-то…
Мыш громко щелкнул зубами, и седоусый старшина поспешно отдернул ладонь. Вокруг с облегчением засмеялись. Бравлин сперва нахмурился и покраснел, но затем разгладил усы и тоже улыбнулся.
– Давай, парень! – сказал он Волкодаву. – Не посрами!
Тот уже шел к помосту, и привычный Мыш хватался за косы, перебираясь с его плеча на затылок.
Взобравшись на возвышение, Волкодав всей шкурой ощутил взгляды толпы. Не самое большое удовольствие, когда на тебя таращится полгорода. Дикий венн, как всегда лезущий не в свое дело. Волкодав нахмурился и погнал лишние мысли прочь.
Вытащив из поясного кармашка кусок тесьмы, он повязал им лоб, чтобы пот не тек в глаза и не мешал драться. Двухцветный воин преклонил колени, и жрец, что-то шепча, начертал в воздухе над его шлемом Разделенный Круг. Волкодав повернулся лицом к солнцу, проглянувшему в разрыве туч.
«Око Богов, Податель Всех Благ, пресветлое Солнце, – мысленно обратился он к небесному пламени. – Пускай Близнецы мирно правят теми, кто им поклоняется. Но зачем этот человек говорит мне, будто Тебя – нет?..»
Кое-кто потом утверждал, будто серебристый узор на лезвии его меча блестел удивительно ярко.
– Зови, зови своих божков, – прервал его молитву насмешливый голос жреца.
Толпа ответила обиженным гулом, а кнесинка Елень, нахмурившись, покосилась на могучих бояр, стоявших слева и справа от ее кресла. Не пора ли, мол, намекнуть заезжему проповеднику, чтобы выражался учтивей?..
«Благослови мой меч, прадед Солнце, – не снисходя до перебранки со жрецом, молча попросил Волкодав. – Я хочу вызволить этого парня: ну разве дело – силой заставлять верить в Богов…»
– Он не мешал тебе, когда ты заклинал Близнецов, – бесстрашно подал голос аррант.
– Когда говорят с истинными Богами, помешать не может ничто, – сказал жрец и отступил в сторону, освобождая место для поединка.
Переспорить жреца, зло подумал Волкодав и повернулся к сопернику. Человек, способный согласиться на подставной бой, ни доверия, ни уважения ему не внушал. Но с ним по крайней мере можно поспорить на понятном языке, без зауми и словесных кудрей…

Они приветствовали друг друга взмахом меча, потом сошлись, и народ загудел снова. Двухцветный был до того здоров и могуч, что жилистый, как ремень, Волкодав рядом с ним казался щуплым подростком.
– Куда ему, – раздавалось из толпы. – Да полосатый его живьем съест!
– Мыслимо ли, против этакой силы…
Молодой аррант горестно покачал головой и крепче прижал к себе книги…
Сыт и силен, думал Волкодав, ловя и отбивая удар за ударом. Очень силен. И всегда был сыт. Вот только силушкой привык тешиться все больше над безответными. Как этот книгочей. А когда-то, небось, был доблестным воином…
Волкодав медленно пятился вдоль кромки помоста, оценивая соперника, привыкая и приспосабливаясь к нему. Площадь за его спиной разочарованно вздыхала. И правда, мол, – мыслимое ли дело?.. Волкодав знал: на взгляд обычного человека, он выглядел куда менее проворным, чем светловолосый сольвенн. Потому что тот заранее знал, каким будет каждый удар, а он дрался по-настоящему, без подсказки, и полосатый был противником, каких поискать. Помалкивали только опытные рубаки да немногочисленные венны, стоявшие в толпе. Они-то видели: двухцветный злился и вкладывал в свои удары все большую силу, нападал все стремительней и опасней. Вот только цели его удары почему-то не достигали.
Потом Волкодав отчетливо услышал голос Бравлина, обращавшегося к кому-то из горожан:
– На сколько бьемся, что венн победит?
– Никак лишние деньги завелись, старшина, – прозвучало в ответ. Волкодаву некогда было рассматривать, с кем там договаривался его нечаянный знакомец.
– Вчера жалованье получил за две седмицы, – усмехнулся Бравлин.
Собеседники начали спорить и наконец сошлись на полутора четвертях серебра, из чего Волкодав заключил, что стражники жили не бедно. Или Бравлин просто рассчитывал, что отдавать не придется…
Двухцветный между тем свирепел. Сумасшедшему венну с великолепным мечом просто неоткуда было взяться. Но ведь взялся же. И дрался всерьез. Очень даже всерьез. Полосатый хорошо знал себе цену. Вдобавок он загодя усвоил приемы, любимые галирадскими витязями, и вполне был готов если не к легкой победе, то к равному спору с любым здешним воителем. Белобрысый Плишка был тоже силен, но он побил бы его и в настоящем бою. Что за нелегкая принесла сюда венна? Этот венн дрался, словно забытый Богами хулитель веры был его родным братом. И дрался мастерски! Весь натиск гиганта точно проваливался в пустоту, только на мече неведомо каким образом возникали зарубки.
Два тяжелых клинка взлетали, кружились, ткали в воздухе стремительную паутину. Потом все кончилось.
Полосатый злился все больше, теряя терпение и осторожность. Каждый раз, соприкасаясь с клинком Волкодава, его меч выходил из повиновения и словно по собственной воле чертил в воздухе кренделя, норовя выскочить из ладони. Воин жрецов был готов сожрать венна живьем. Все уговоры насчет непролития крови были давно и прочно забыты. Он убьет этого дикаря, так унижавшего его своим мастерством. Беда только – после каждого выпада приходилось заново отыскивать венна взглядом: тот всякий раз успевал пропасть неизвестно куда. Глаза начала затягивать багровая пелена бешенства. Никогда еще двухцветный не ведал поражения в поединке. Очередной свистящий замах канул в никуда, полосатого развернуло кругом. И прямо перед собой он увидел испуганные глаза пленного книгочея, следившего за схваткой. Из-под расписной личины донесся сдавленный рык. Меч стремительно и кровожадно взмыл над головой…
Волкодав возник между ним и аррантом, как по волшебству. Узорчатый меч взвился в его руке, встречая страшный удар.
Веннский кузнец, живший давным-давно, не подвел далекого внука. Раздался звон и хруст. В руках у двухцветного осталась рукоять с обрубком в полпяди длиной. Не разобравшись в горячке, обезоруженный воин еще попробовал замахнуться. Потом с руганью швырнул бесполезную рукоять Волкодаву в лицо.
Узорчатый меч перехватил ее в воздухе – не ровен час, еще поранит кого – и уронил наземь в двух шагах от помоста. Потом змеей метнулся вперед и, приподняв кольчужную бармицу, свисавшую с личины на грудь, уперся в подбородочный ремень шлема.
– Снимай рукавицы, – негромко приказал Волкодав. Рубаха на нем промокла насквозь. Он тяжело дышал, но старался говорить ровно. Ни у кого не должно быть сомнений относительно того, кто победил.
Двухцветный, надо отдать ему должное, заколебался… Но меч Волкодава передвинулся с ремня, коснувшись податливой кожи, и в голубых глазах за прорезями личины ярость и непокорство сменились жалостью к себе. Удивительное дело, подумалось Волкодаву, до чего дорожат собственной жизнью люди, привыкшие с безнаказанной легкостью отнимать ее у других…
Двухцветный медленно стащил одну рукавицу, потом другую. Бросил их на помост.
– А теперь шлем, – сказал ему Волкодав. Из-под шлема появилась копна кудрявых черных волос, слипшихся от пота, и густые усы. Побежденный был весьма недурен собой. Небось, в самом деле нравился девкам. Волкодав отвел меч от его шеи и повернулся к проповеднику. Нелетучий Мыш успел вернуться на плечо и гордо раздувал пушистую грудку, считая победу по крайней мере наполовину своей.
– Так я забираю этого человека, – сказал Волкодав. И кивнул на арранта, Тот смотрел на него широко распахнутыми глазами, явно не веря случившемуся.
Волкодав низко поклонился кнесинке, спрыгнул с помоста и пошел за ножнами и пузырьком. Бравлин встретил его широченной улыбкой: полторы четверти коня серебром были деньгами вовсе не маленькими. Аррант пугливо оглянулся на своих недавних мучителей, потом судорожно прижал к груди книги и неуклюже слез наземь следом за Волкодавом.
Толпа весело шумела и улюлюкала, отпуская малопристойные шуточки по поводу Богов-Близнецов и их слуг. Надобно думать, жрец произнес достаточно грозную проповедь. Люди всегда рады посмеяться над тем, чем их собирались пугать.
Однако мир неизбежно перевернулся бы, если бы Ученик Близнецов позволил кому-нибудь другому оставить за собой последнее слово. Вот он торжественно воздел руки к небу, и голос, привыкший к гулкой пустоте храмов, без труда разнесся над площадью:
– Благословенна премудрость Близнецов, прославляемых в трех мирах, и Отца Их, Предвечного и Нерожденного! Внемлите же, маловерные, что за кару назначили Они отступнику, который предпочел сумерки отречения свету истинной веры. Они сделали его рабом дикого варвара, коснеющего в язычестве. Может ли выпасть худшая доля еретику, мнящему себя просвещенным?..
Да, устало сказал себе Волкодав, застегивая нагрудную пряжку и пряча в кошель хрупкую скляночку. Переспорить жреца!
Они шли по улице.
– Куда мы идем? – спросил аррант. Волкодав ответил не сразу, и юноша, метнув на грозного избавителя опасливый взгляд, сокрушенно поправился: – Куда ты ведешь меня… хозяин?
– На постоялый двор, – проворчал Волкодав. – Вымоешься, поешь… а там оставайся или иди, не держу.
Арранту понадобилось время, чтобы переварить эти слова. Потом он нерешительно проговорил:
– Брат Хономер отдал меня тебе в…
Голос его дрогнул.
Брат Хономер, мысленно повторил Волкодав.

…Потом он спрашивал себя, уж не его ли злая досада сглазила Эвриха. Они были в двух шагах от гостиного двора Любочады, когда навстречу им попался прохожий: среднего роста человек с удивительно незапоминающейся внешностью, каких в любой толпе с избытком. Он миновал их, пройдя с той стороны, где шел со своими книжками Эврих…
Сперва Волкодаву показалось, будто аррант остановился, споткнувшись. Он покосился на неуклюжего спутника… и тотчас крутанулся всем телом, оборачиваясь назад. Незаметного прохожего нигде не было видно. А Эврих неподвижным взглядом смотрел сквозь Волкодава, и на лице у него было изумление, смешанное с какой-то детской обидой. Он медленно клонился вперед, и верхняя книга из стопки, которую он нес, уже готова была упасть. А по низу его короткой рубахи быстро растекалась и капала на деревянную мостовую густая алая кровь.
Вездесущие мальчишки прыгали на месте, указывая за угол:
– Туда, туда побежал!..
Догнать, ошпарила Волкодава мгновенная мысль. И убить. Да, он догонит убийцу. И тот пожалеет, что родился на свет. Но вот аррант к тому времени изойдет кровью уже наверняка.
Упасть Эвриху так и не пришлось. Волкодав подхватил его на руки. Эврих слабо застонал и затих. Кровь толчками уходила из широкой раны внизу живота. Книги в тяжелых кожаных переплетах рассыпались по мостовой…
– Соберите! – рявкнул Волкодав мальчишкам. И сломя голову кинулся в раскрытые ворота, потом через двор. Постояльцы, попадавшиеся навстречу, в ужасе шарахались прочь.
Волкодав взлетел по всходу, прыгая через ступеньки, и с силой пнул ногой дверь. Ударившись о косяк, она отошла наружу, и Волкодав ворвался в комнату. Тилорн, стоявший у залитого солнцем окна, испуганно обернулся.
– Спаси его, если можешь, – тяжело дыша, сказал Волкодав.
Из коридора, ненамного отстав от него, появилась Ниилит. Она уже второй день трудилась на кухне, помогая то стряпухе, то судомойке. Увидев во дворе Волкодава, она сразу бросила все дела и побежала за ним. Ниилит подхватила свернутое покрывало, – то самое, унесенное из замка Людоеда, – и живо расстелила на полу. Волкодав опустил на него умирающего. Лицо Эвриха казалось прозрачным, губы посерели, и лишь на шее слабо трепыхался живчик.
Тилорн уже стоял подле него на коленях. Длинные пальцы ученого коснулись лба арранта – бледного, в холодных бисеринах пота.
– Спасти можно, боюсь только, мне не справиться одному, – сказал он. – Помогите, друзья…
– Что делать-то? – хрипло выговорил Волкодав.
– Обнимите меня. И ни в коем случае не разжимайте рук…
Волкодав и Ниилит бросились рядом с ним на пол и крепко обхватили его с двух сторон. Ладони Тилорна легли на окровавленный живот Эвриха, справа и слева от раны.
Сейчас будет молиться, понял Волкодав. Позовет кого-нибудь на подмогу… Он ошибся: Тилорн молиться не стал, по крайней мере вслух. Зато у Волкодава вдруг замелькали перед глазами огоньки. Так бывает, если долго сидеть на корточках, а потом сразу вскочить. Он почувствовал, как холодеют уши и нос. Тилорн забирал у него часть жизненной силы, чтобы каким-то образом перелить ее в тело Эвриха. Точно так же он, наверное, поступил и со щенком. Вот только песий малыш помещался на ладонях, а сегодня они пытались спасти человека.
Волкодав хотел было оттолкнуть прочь Ниилит, но для этого требовалось высвободить по крайней мере одну руку, и он не отважился.
Огоньков перед глазами становилось все больше. Ну уж нет, подумал Волкодав, стискивая зубы и чувствуя, как бежит по вискам пот. Только попробуй мне помереть. Еще чего выдумал. Я тебя для этого у жрецов отнимал?.. Где Правда ваша, Боги?.. Почему всякий говнюк, напяливший жреческое облачение, может от вашего имени…
– Все, – слабым и бесконечно усталым голосом выговорил Тилорн. – Если это не помогло… Ниилит, девочка моя, посмотри…
Волкодав открыл глаза. К его ужасу, рука ученого, перемазанная запекшейся кровью, слепо шарила в воздухе. Ниилит схватила ее своими двумя.
– Посмотри, как он, – попросил ее Тилорн.
– Ты… – начала было она, но Тилорн перебил:
– Со мной ничего не случится. Взгляни, как его рана. Ниилит склонилась над Эврихом. Вдвоем с Волкодавом они приподняли арранта и стащили с безвольного тела рубаху. Волкодав отметил про себя, что Эврих дышал уверенно и ровно, и губы из серых сделались просто бледными. Аррант выглядел голодным, измученным и ослабевшим, но никак не умирающим. Волкодав нахмурился. Может, это пережитое напряжение шутило с ним шутки, давая увидеть то, что ему хотелось увидеть?.. Ниилит проворно размотала набедренную повязку арранта. Нагота больного мужчины для нее мало что значила.
Широкая рана, только что зиявшая в тощем животе Эвриха, почти затянулась. Глубокая царапина, слегка сочившаяся сукровицей, – и ничего больше. Если не считать отпечатков ладоней Тилорна, выделявшихся на бледной коже, как два красных солнечных ожога. Шкурка слезет, решил про себя Волкодав…
Он обернулся к ученому, и весьма вовремя: тот потихоньку оседал на пол. Волкодав сгреб его в охапку и ощутил немалое искушение влепить горе-чародею какую следует затрещину. Как ни смутно было для него сделанное Тилорном, он понял одно: прежде чем прибегнуть к жизненной силе друзей, мудрец вычерпал свою собственную чуть не до дна.
– Ты что над собой учинил?.. – зарычал Волкодав. Видят Боги: будь он вполовину так зол во время поединка с двухцветным, лежать бы тому на помосте разрубленным на сорок девять кусочков. – Я тебя спрашиваю! Опять ослеп?..
– Нет. То есть я… – оправдывался Тилорн. – Несколько дней, и я буду в порядке…
– Сейчас, – сквозь зубы сказал ему Волкодав. – Ты сделаешь это сейчас.
Больше всего он боялся, что Тилорн скажет нет, и этим все кончится. Тилорн ведь не из тех, кого можно заставить.
– Потом… – просящим голосом ответил ученый, безуспешно силясь разжать на своих плечах пальцы Волкодава. – Потом… Когда ты выспишься и как следует поешь…
– Я сказал, сейчас, – повторил Волкодав. Он знал, что делает глупость, что Тилорн был прав… что такими делами тоже лучше заниматься, когда сыт и силен… Но ничего с собой поделать не мог. Только подумать, что едва начавшего оживать Тилорна снова ждала беспомощная слабость… слепота… – Я сказал, сейчас!
Если он что-нибудь понимал в людях, Тилорну стало стыдно. Сообразил, наверное, что заставлять друзей заново возиться с бессильным – это уж слишком. Слабые пальцы оплели запястья Волкодава… Когда-то на руках у Серого Пса умирал человек, которого венн считал своим другом. Тоже, между прочим, аррант. Умирал, замученный непосильной работой и рудничным кашлем, выевшим легкие. Как же молил Богов Серый Пес, упрашивая взять частицу его силы и отдать двадцатилетнему старику, так и не посмотревшему перед смертью на солнце… Он и сам кашлял после побоев, но умирать не собирался. И, уж конечно, ни лечить волшебством, ни с небесами разговаривать он не умел до сих пор. Но допустить, чтобы Тилорн… чтобы он опять…
На этот раз он не стал зажмуриваться и увидел, как мало-помалу прилила краска к бледным щекам Тилорна, как начали разгораться живым светом глаза. Сам он, кроме нарастающей слабости и холодка в позвоночнике, ничего особенного не ощущал. Видно, Тилорн до смерти боялся ему повредить. Вот сейчас он откроет рот и скажет: «Все, хватит». Поняв это, Волкодав покрепче стиснул его запястья и напряг, как умел, волю, силясь перелить, передать Тилорну… неведомо что…
– Все, хватит, – тихо проговорил Тилорн. – Я же не упырь какой-нибудь. И отпустил руки.
– А ну встань, – велел Волкодав. – Пройдись. Тилорн послушно поднялся, шагнул к окну и вернулся.
– Ты и с самого начала так мог? – сидя на полу, спросил Волкодав. Вставать ему не хотелось. – Что же ты сразу-то?..
– Я… – замялся Тилорн. – Я не счел удобным…
– Предпочел ехать на мне верхом, – хмыкнул Волкодав.
Тилорн сперва смутился и покраснел, но потом мотнул головой.
– Я думаю, друг мой, – сказал он, – это отняло бы у тебя куда больше сил, нежели обуза моего бренного тела.
Волкодав презрительно скривил губы. Вставать с полу ему, однако, по-прежнему не хотелось. Собственно, он даже не был вполне уверен, что сумеет подняться. Последний раз с ним было подобное, когда он выбрался из замка Людоеда – с помятыми ребрами и в пузырях от ожогов. Тогда ему тоже хотелось только одного… закрыть глаза и спать, спать…
Внезапная мысль обожгла его: если с ним такое, то что же с Ниилит?.. Он разодрал успевшие склеиться веки. К его удивлению, Ниилит была на ногах и бодро сновала по комнате. Он услышал, как в дверь постучала детская рука, и повернул голову. Ниилит приоткрыла дверь. В щели мелькнули сразу три любопытные мальчишеские рожицы, но жадное любопытство мгновенно стер ужас. Дети любят страшные сказки, любят, чтобы их слегка попугали. Но когда страшное приключается в жизни… Книги тяжело бухнули об пол, и топоток босых пяток стремительно удалился по коридору. Потом послышался голос Авдики. Молодой сегван помог Ниилит собрать книги и внес их в комнату. Внутренность комнаты больше походила на поле брани, но Авдике было не привыкать. Ниилит схватила тряпку и исчезла за дверью. Подтирать побежала, сообразил Волкодав. Там же всюду пятна – и по всходу, и во дворе, и на мостовой… Авдика проводил девушку глазами.
– Да нет, ничего, – донесся голос Тилорна. – Теперь им обоим только выспаться и…

Во сне все воспринимаешь как должное, и Волкодав не особенно удивился, увидев себя самого. Однако потом разглядел, что на том, другом, была больно уж смешная одежда: сплошь кожаная, не разделенная на штаны и рубаху, да к тому же неподпоясанная.
– Ну? – усмехнулся неведомый гость. – Узнаешь? Волкодав молча смотрел на него, не зная, как отвечать. И надо ли вообще отвечать.
Тот вздохнул, сделал какое-то движение… и перед волкодавом оказался его меч, вдетый в новенькие кожаные ножны.
– Теперь узнаешь? – снова делаясь человеком, поинтересовался меч.
Волкодав только и нашелся спросить:
– Почему ты похож на меня?..

Еще не проснувшись толком, Волкодав понял, что остался в комнате один. И еще, что час был не ранний. Пахло стряпней, доносился скрип половиц, голоса, чей-то смех, время от времени – лай собак и крик петуха. Жизнь гостиного двора шла своим чередом.
Вставать до смерти не хотелось, и Волкодав позволил себе редкое удовольствие: несколько блаженных мгновений между бодрствованием и сном…
И тут же на него навалился кашель.
Он сел, торопливо вскидывая ладони к лицу, и сразу подумал, что вчерашняя самонадеянность грозила дорого ему обойтись. Это был совсем не тот кашель, которым наказывает человека случайно подхваченная простуда. Это подавала голос рудничная сырость и темнота. Волкодав знал: еще год-два на каторге, и лежать бы ему где-нибудь в отвалах, на вековечном горном морозе. Ему повезло. Боги вывели его на свободу. Но те, чье искусство отогнало от него смерть, предупреждали, почти как кнесинка Елень: побереги себя, Волкодав. Он только кивал. Дел в жизни у него оставалось немного. Стать воином. И разыскать Людоеда. А дальше…
Он провел рукой по губам и посмотрел на ладонь. Ладонь была чистая. Пока.
Стало быть, вчера он все-таки надорвался. Причем по собственной глупости. Дрался на поединке. Помогал колдуну тащить с того света раненого арранта. Приводил в божеский вид самого колдуна. И все в одно утро. Жаловаться не на кого.
Нелетучий Мыш спрыгнул с насеста, которым служил толстый деревянный гвоздь, и жалобно запищал, прижимаясь к груди Волкодава. Венн усмехнулся и погладил зверька, пытавшегося поделиться с ним теплом. Совсем как когда-то.
– Вот так, – сказал он Мышу. – Надо будет крыло тебе поскорее поправить.

Как он и ожидал, Тилорн с Эврихом и Ниилит обнаружились внизу. Они сидели за столиком возле окна, распахнутого на залитый солнцем двор, и о чем-то увлеченно беседовали. Щенок лежал на полу у ног Ниилит. Волкодав кивнул и вышел наружу.
Он мылся с остервенением, раз за разом обливаясь холодной колодезной водой и докрасна надирая кожу обтрепанным полотенцем. Потом вернулся в корчму.
– Ели? – остановившись у стола, спросил он своих.
– Спасибо!.. – хором отозвались Ниилит и Тилорн. Эврих нерешительно улыбнулся. Он еще не взял в толк, как вести себя с Волкодавом.
Венн ссадил Мыша на стол и направился к стойке. Когда-то он долго раздумывал, позволительно ли пускать зверька на стол, почитавшийся у его народа Божьей Ладонью, или следовало кормить его на полу. Потом насмотрелся, как в придорожных кабаках эту самую Ладонь били спьяну кулаком, царапали ножами, а то и попросту оскверняли… и решил, что от чистоплотного маленького Мыша ей уж точно никакой обиды не будет. Да и не с Божьей ли Ладони питалась всякая живая тварь…
Служанка за стойкой стояла к нему спиной, облокотившись на гладкую вощеную доску и болтая с судомойкой, выглянувшей передохнуть.
– Лес привезли с Зеленых Озер, – поясняла она подруге, видимо, пересказывая слышанное от кого-то из постояльцев. – Гуляют, говорят, страсть! Хоть бы нас обошли. Возчики тамошние…
Волкодав порылся в кошеле и негромко сказал:
– Сделай милость, красавица, покорми.
– Господин не показывался с позавчерашнего утра, – поворачиваясь к нему, игриво хихикнула розовощекая молодая служанка, и Волкодав запоздало сообразил, что проспал почти двое суток. – Господин, наверное, был занят чем-нибудь… весьма утомительным…
– Дай кружку молока, если есть, – сказал Волкодав. – Еще кусок хлеба и блюдце.
– Может быть, яичницу с салом? – спросила служанка.
При мысли о пузырящихся яйцах и сале, жарко шкворчащем на сковороде, у Волкодава потекли слюнки. Он мысленно взвесил свой кошелек. Деньги, что отсчитал ему Фитела, таяли медленно, но неотвратимо.
– Молока и хлеба, – повторил он. – На два медяка.
Держась за край когтистыми сгибами крыльев и опустив мордочку в блюдце, Нелетучий Мыш уплетал любимое лакомство: хлеб, размоченный в молоке. Волкодав жевал свою краюху, запивая из кружки. Он очень любил молоко. И всегда вспоминал, как впервые вволю напился его, выйдя из рудника. Молоко было замечательное, с роскошных горных лугов, – парное, целебное, жирное. Но что после этого делалось в его животе, отвыкшем от человеческой пищи!..
– Как ты себя чувствуешь? – спросил Тилорн. Волкодаву не надо было смотреть в зеркало. Он сам знал, что выглядит скверно. Он пожал плечами. Врать он так и не выучился, а значит, разговор следовало направить в другое русло. Он приподнял пальцем дальний край блюдечка, чтобы Мышу было удобней, и сказал:
– Иголку с ниткой я купил, вино принес. Когда шить будешь?
Тилорн провел рукой по бороде, и Волкодав отметил про себя, что ногти у него на пальцах почти совсем отросли. Тилорн подумал и кивнул:
– Пожалуй, хоть сегодня.
Волкодав молча кивнул в ответ. Не сознаваться же, что глубоко в животе вдруг стало пусто и холодно.
– Позволь спросить… – осторожно кашлянул Эврих. – О каком шитье идет речь?
– Речь идет о том, чтобы вот этот маленький храбрец снова начал летать, – сказал Тилорн. – У него, если ты заметил, крыло порвано. Сейчас доест, и я тебе покажу.
Мыш вправду не выносил, когда его беспокоили за едой. Но вот с блюдца исчезла последняя капелька, и зверек благодушно позволил ученому растянуть на столе покалеченное крыло. Тилорн стал водить пальцем по разорванной перепонке, объясняя Эвриху, каким именно образом он собирался перекроить и составить лоскутки кожи. Эврих слушал внимательно и с явным знанием дела, только время от времени напряженно хмурил блестящие золотистые брови.
– Просвещеннейший Аледан, – заметил он наконец, – советует умащивать раны, во имя скорейшего их заживления, медом.
– Особенно старые и неизлечимые, – вдруг подала голос Ниилит. От волнения саккаремский акцент был заметней обычного. – А к только что нанесенным Зелхат Мельсинский советует прикладывать свежую печень, дабы ток крови не распространил лихорадку по всему телу…
Она выпалила это единым духом и смущенно покраснела. Волкодав посмотрел на Эвриха и увидел, как на его лице промелькнула тень раздражения. Стоит ли, дескать, пригожей юной девушке встревать в разговор двоих ученых мужей? Девушки должны быть красивы. И хватит с них.
Потом раздражение пропало, сменившись изумлением и любопытством.
– Тебе знакомо имя великого Зелхата, дитя? – спросил Эврих. – Но откуда?..
Ниилит залилась румянцем гуще прежнего и даже придвинулась поближе к Тилорну, рядом с которым сидела. Не ко мне, подумал Волкодав, сидевший по другую сторону. К Тилорну. А если бы перед ней был не безобидный ученый спорщик, а настоящая, опасность? Что-то подсказывало Волкодаву, что и в этом случае она кинулась бы к Тилорну. И, пожалуй, заслонила бы его собой. Вот только Тилорн вряд ли это позволил бы. Мудрец обнял девушку за плечи, и его движение никто не назвал бы чисто отеческим.
– Я читала книги благородного Зелхата… – чуть слышно выговорила Ниилит.
– Наверное, что-нибудь из «Родника Исцеления»? – допытывался Эврих.
– Да, и эту тоже…
Тилорн улыбался с такой гордостью, как будто это он сам научил Ниилит грамоте и приохотил ее к книгам. Книги, подумал Волкодав, молча слушая, как увлеченно болтали между собой три спасенных им человека. Сам он ни одной книги в своей жизни не прочитал. А они? Штук по десять каждый, наверное. Может, даже и больше. Из вежливости они говорили по-сольвеннски, но Волкодав, знавший этот язык не хуже своего родного, в скором времени потерял нить разговора, а потом и вовсе перестал что-либо понимать.
Глубоко внутри, точно хищный сом под корягой, пробудилась глухая обида. Так, наверное, обижается юный отрок, когда могучий боярин, прошедший сотню сражений, небрежно выбивает у него из руки меч и спешит сойтись в потешном поединке с равным себе по искусству.

Нелетучий Мыш лежал кверху брюшком, нежась под ласковыми и осторожными руками людей. Волкодав поставил кружку на стол и ушел на крыльцо. Странно. Он никогда не завидовал богачам и знатным вельможам, у которых ему доводилось служить. Зато этим троим, которых он, вообще говоря, одевал и кормил… он был едва ли не зол на них оттого, что они запросто рассуждали о чем-то, ему решительно недоступном…
Спустя некоторое время сзади пискнула дверь, и на крыльце появился Эврих.
– Куда же ты ушел, благородный варвар? – весело спросил он Волкодава. – Тебе, верно, показался неинтересным наш разговор?
Волкодав не ответил, но у той его половины, которая считала себя собакой, шевельнулась на загривке щетина. Эврих глубоко, с наслаждением вздохнул и сел рядом с ним на теплые, удивительно гостеприимные доски.
– Какой человек!.. – проговорил он и положил руку Волкодаву на колено. – Если бы ты только знал, варвар, какому светочу знаний тебе выпало счастье служить!.. Подобные умы приходят раз в пятьсот лет, чтобы оправдать существование мира…
Волкодав опять промолчал, неприязненно поглядывая на руку Эвриха на своем колене. Тот ничего не видел и не замечал, вдохновенно продолжая:
– …И подобного человека дремучий дикарь держал в клетке и всячески истязал! Друг мой варвар, ты не знаешь, что такое неволя и пытки. Моли же своих Богов, чтобы тебе никогда…
– Почему ты называешь меня варваром? – мрачно спросил Волкодав.
Эврих оторопело умолк.
– Я… – Он заметно смутился, на скулах выступил неровный румянец. – Поверь, я ничего плохого… Я аррант, а у нас принято называть этим словом всех, кто не принадлежит…
– Ну да, – по-аррантски, со столичным выговором сказал ему Волкодав. – А также тех, кто принадлежит, но горазд только драться, пить вино и бегать за женщинами. Я не прав?
Эврих неподдельно изумился:
– Где ты так овладел нашей божественной речью?.. Волкодав не ответил.
Эврих поерзал на месте, помолчал и наконец предложил извиняющимся тоном:
– Хочешь, я тебя читать научу?
– Нет! – сказал Волкодав. Эврих не удосужился для начала спросить его, был ли он грамотен. Ниилит с Тилорном он этого тоже, между прочим, не говорил.
Эврих тяжело вздохнул, помолчал еще какое-то время, потом поднялся.
– Я, наверное, злоупотребил твоим гостеприимством, благородный воитель, – проговорил он негромко. – Я надеюсь, ты позволишь мне забрать с собой книги…
Волкодав поднял голову и хмуро посмотрел на нею снизу вверх.
– И далеко собрался? – спросил он арранта. – До первого угла? Или до второго?
– Я учился воинскому искусству, – обиженно выпрямился Эврих. – Я умею…
Волкодав не спеша поднялся и отряхнул кожаные штаны.
– Давай, – сказал он. – Показывай, что умеешь. Если живот не болит. Сойдешь мимо меня с крыльца – отпущу.
…Давай, давай, думал он, разглядывая переминавшегося арранта. Отощал в плену у жрецов и наверняка ослаб, но сложен отменно. Сразу видно, этот народ не только поколениями воспевал телесную красоту, но и старался облагородить дарованное природой…
Волкодав попробовал мысленно сравнить себя с Эврихом и нашел, что они различались примерно так же, как пушистый домашний любимец – и лютый цепной зверь, которого боится даже хозяин. Кудрявый беленький песик тоже может попасть в беду, исхудать и завшиветь. Но подкорми его, расчеши, приласкай – и он прежний. А ведь, казалось бы, и клыки есть, и когти на лапах…
Эврих нерешительно двинулся вниз, перешагнул ступеньку и попробовал оттолкнуть Волкодава с дороги. Венн вскинул руку, и его пальцы несильно ткнули Эвриха в шею, по обе стороны горла.
– Никуда ты не пойдешь, – безразлично проговорил Волкодав. – Ты убит.
Возле крыльца, радуясь дармовому развлечению, уже стояло несколько любопытных.
– Как это убит?.. – отшатнулся аррант. Волкодав пожал плечами, не убирая руки.
– А как по-твоему, что будет, если я хорошенько сожму? А потом дерну к себе?
Эврих слегка позеленел и попытался отвести его пальцы. С таким же успехом он мог бы двигать стену.
– Это нечестно, – обиделся он. – Я не успел… Волкодав кивнул.
– Скажи это убийце, который там тебя дожидается. Эврих закусил губу. Венн был прав, но сдаваться юноша не собирался. К тому же он действительно знал кое-какие ухватки. Если бы вместо меня перед ним стояло соломенное чучело, подумалось Волкодаву, этому чучелу, вероятно, пришлось бы несладко. Он поймал мелькнувшую руку Эвриха и, обхватив кисть, слегка повернул ее внутрь. Аррант тихо ахнул и согнулся в три погибели, уложив голову на сгиб свободной руки Волкодава.
– Опять убит, – сказал венн. В настоящем бою у Эвриха уже трещали бы позвонки. Волкодав выпустил арранта и усмехнулся: – Хоть бы через перильца высигнул, что ли. А то прешь напролом, как…
Он не особенно ждал, чтобы Эврих поспешил воспользоваться советом. Но тот сразу стрельнул глазами в сторону и тем себя выдал.
Молоденькая служанка, выглянувшая из дому, сперва испугалась, потом прыснула смехом: красивый молодой аррант застыл в нелепой позе, пригвожденный к резным перильцам жестким коленом Волкодава. Венн посторонился, давая девушке пройти, и не спеша выпустил Эвриха.
Тот чуть не плакал от бессильной ярости и унижения.
– Хватит? – спросил Волкодав. – Или еще куда-нибудь идти собираешься?
– Ты… – задохнулся Эврих. – Ну да, ты сильней… И думаешь, что от этого…
Ага, сильней, подумал Волкодав. Причем, намного. А еще я быстрей. И выносливей. И драться учен. Именно поэтому они до тебя не очень-то доберутся…
– Поди к хозяйке, дров ей наколешь, – сказал он вслух. Добрый труд и сытная еда – вот что, по его понятиям, нужно было Арранту.
Эврих с ненавистью выкрикнул ему в лицо:
– Не пойду!
Повернулся и убежал в дом.
Волкодав вздохнул и пошел рубить дрова сам. Нравились они с Эврихом друг другу или не нравились, а лишний рот следовало кормить.

Он встал возле колоды так, чтобы одновременно видеть ворота и дверь, и принялся за работу. Никто не войдет во двор незамеченным. И не выйдет. Еще не хватало, чтобы аррант, оскорбившись, в самом деле сбежал. И остался валяться где-нибудь под забором, получив в живот еще один нож. Или стрелу в затылок…
Насчет черного хода, ведшего через кухню, Волкодав не беспокоился: по заднему двору днем и ночью разгуливала злющая и очень чуткая псица. Сам он подружился с нею сразу и прочно. Он умел, как учили в его роду, мысленно облекать себя в песью серую шкуру. Благодаря этой способности самые злые собаки на него не только не бросались, но даже не лаяли, угадывая вожака. Бывало и так, что он собакам приказывал, и они понимали…

В полдень Тилорн попросил у Волкодава нож и, попробовав пальцем, убедился в его отменной остроте. Крепкие нитки из халисунского шелка вместе с тонкой иглой уже плавали в маленькой чашке, опущенные в вино. Устроившись за столиком, Тилорн взял Нелетучего Мыша на ладонь, пристально посмотрел ему в глаза, потом слегка дунул в мордочку. Светящиеся бусинки сейчас же закрылись. Зверек сладко зевнул, но, вместо того чтобы повиснуть вверх лапками и закутаться в крылья, попросту обмяк у Тилорна на ладони. Положив Мыша на чисто выскобленный стол, ученый расправил его больное крыло и, велев Эвриху придерживать, начал протирать перепонку мягкой тряпочкой, обмакнутой все в то же вино…
Волкодав полагал, что успел-таки насмотреться в своей жизни всякого. Он убивал. Он спасал от смерти. Он наносил раны и зашивал раны. В том числе на своей собственной шкуре. Но при мысли о том, как отточенное лезвие вот сейчас рассечет тонкую, беззащитную кожицу Мыша…
– Я… могу как-нибудь?.. – выговорил он сипло. – Ну… как тот раз…
– Да нет, – сказал Тилорн. – Мы справимся, он ведь маленький.
«Мы»,- подумал Волкодав.
– Мы с Ниилит, – ни дать ни взять подслушал его мысли Тилорн. И покосился на смущенную девушку: – Если бы ты знал, какие силы ей доступны…
Волкодав вышел из комнаты и притворил за собой дверь.
Некоторое время он неподвижно стоял, прижимаясь к двери лопатками, и ждал, холодея, чтобы изнутри вот-вот раздался отчаянный крик Мыша. Такой же, как тогда, когда ему попало кнутом. Однако Мыш молчал. В комнате было почти совсем тихо, только время от времени негромко говорил что-то Тилорн. Волкодав слышал голос, но слов разобрать не мог. Он пожалел о том, что не спросил мудреца, долго ли они провозятся. Но в комнату возвращаться не стал.

Между тем внизу, в корчме, нарастал подозрительный шум. Волкодав невольно прислушался, и шум ему не понравился. Для вечерней пирушки еще рановато. Значит, просто кто-то кого-то не полюбил. Бывает, сказал себе Волкодав и покосился в сторону всхода. Для того, чтобы поссориться, великого ума обычно не надо. Если сейчас еще и скамейки падать начнут… На пол с тяжелым стуком опрокинулось сразу две скамьи. Послышался истошный визг служанок, невнятный мужской рык и глухие шлепки, какие производит кулак, с маху врезавшийся в тело. Волкодав вздохнул, нахмурился и пошел на шум. У госпожи Любочады было двое здоровенных работников, но нарочитой охраны она не держала. Ее постоялый двор любили и знали. У нее останавливались торговые гости и при них – оружные, умеющие драться ватажники. Всегда найдется кому унять забияк, выставить вон не в меру расходившегося буяна…
Волкодав еще не успел достичь лестницы, когда навстречу ему, подхватив подол, опрометью взлетела перепуганная служанка. Та самая, что сватала ему яичницу с салом. За девушкой, ругаясь, гнался незнакомый мужчина, крупный, сивобородый, раза в два старше самого Волкодава. Бес в ребро, хмыкнул тот про себя. Давай, приятель. Попугал девку, и будет. Теперь меня пугай.
Заметив венна, служанка пискнула и спряталась у него за спиной. У ее преследователя поблескивал в кулаке нож, а на поясе висел свернутый кнут. Возчик, сообразил Волкодав. Из той ватаги, про которую он слышал утром в корчме.
Вообще-то он был не против молодецких потех. Хотя сам в них участия не принимал никогда. Если такой уж зуд в кулаках, почему бы, в конце концов, по доброй охоте и не почесать их друг о друга. Но чего ради при этом крушить скамьи и переворачивать столы, топча по полу добрую еду и пугая людей? А уж гоняться с ножом за девчонкой – это вовсе ни в какие ворота не пролезало.
– Остынь, – посоветовал он мужчине. Волкодав не очень надеялся, что тот послушает, и заговорил больше в знак того, что убивать задиру не собирался. Возчик ринулся на него, грозя ножом. Широкоплечий бугай, захмелевший ровно настолько, чтобы Светынь была по колено. Не удивительно, что девочка бежала, как от смерти. Волкодав и сам испугался бы. В давно прошедшие времена.
Он не стал бить – просто без большой спешки отступил в сторону и чуть-чуть подправил буяна за рукав, чтобы тот уж точно не промахнулся лбом мимо стены. Бревна оказались крепче. Врезавшись в них с разбегу, возчик обвалился на пол и остался лежать.
Так ли я использую твою науку, Мать Кендарат?..
Волкодав поднял укатившийся нож, снял с забияки пояс с ножнами и все вместе отдал служаночке:
– Побереги для меня.
Оружие, отобранное в драке, по праву переходило к отнявшему. Что с бою взято, то свято.
Оседлав оглушенного возчика, Волкодав сноровисто обмотал ему запястья длинными завязками от его же собственных башмаков. Чтобы не мог ни высвободиться, ни встать. Оставив его на полу, венн пошел к лестнице.
Он сразу увидел внизу Авдику и Аптахара. Отец с сыном держались вблизи стойки, не подпуская разгулявшихся молодцов к кухонной двери, за которой, как все хорошо знали, сохранялись запасы выпивки и еды. И прятались молоденькие стряпухи. Двое сегванов действовали ловко и слаженно – любо-дорого поглядеть. Авдика заметил Волкодава и обрадованно махнул ему рукой. За городскими стражниками наверняка уже побежали, но, пока суд да дело, любая подмога кстати.
Подумав немного, Волкодав спустился вниз, но от лестницы далеко отходить не стал. Еще не хватало, чтобы буяны забрались наверх и начали безобразничать, пугая жильцов…
Между тем ко всходу устремился крепкий парень, нисколько не уступавший Волкодаву ростом. Наверное, решил разузнать, куда это запропал пустившийся за девчонкой приятель. А может, просто увидел нового человека и на всякий случай решил для начала влепить ему между глаз?.. Волкодав знал свою внешность. Трезвые люди обычно остерегались с ним связываться. Пьяные же, наоборот, принимались его задирать. По крайней мере, когда видели его впервые. Он давно отчаялся понять почему.
Волкодав перехватил кулак, устремившийся ему в лицо, и слегка провел детину вперед, помогая потерять равновесие и опереться подмышкой на выставленное плечо. И отправил возчика мимо себя в проход между лестницей и столами, хорошенько приложив об пол. В бою он, пожалуй, грохнул бы парня о ступени и наверняка сломал ему спину, но нынче боя не было – обычная потасовка. Ему случалось подрабатывать вышибалой в придорожных корчмах. Местные драчуны довольно быстро усваивали, что кулаками махать лучше где-нибудь в другом месте. Хотя ни одной проломленной головы на его счету не было.
Волкодав по-прежнему держался у лестницы, решив ее постеречь. И правильно сделал: спустя некоторое время поверженный возчик зашевелился на полу и начал вставать. И не просто вставать. Рука его упорно тянулась к ножнам на поясе.
Удивительное дело, вздохнул про себя Волкодав, ну почему большинство людей воображают, что делаются вдвое значительней и грознее, стоит им схватиться за нож?.. Волкодав успел бы убить парня тридцать три раза, пока тот вставал. Причем голыми руками. Ладно, пусть идет, ежели ума нет….
И тот пошел, безбожно ругаясь и – как казалось ему самому – очень умело метя снизу вверх нешуточных размеров ножом. Вот такие детинушки и творят в пьяном угаре неведомо что. А когда улетучивается хмель и настает пора отвечать, ревут белугой и сами ужасаются собственным лиходействам. Которых и припомнить-то толком не могут. А жалостливый народ с готовностью роняет слезу и просит судей не брать греха на душу, не губить саженное «дитятко», молодость его пожалеть, не бесчестить родительские седины.
Положим, тот, связанный наверху, успел бы сцапать служанку…
Увечить громилу Волкодав все же не стал, хотя и считал, что следовало бы. Он выгнулся в сторону, уходя от удара (а был бы не так проворен, получил бы все шесть вершков железа прямо в кишки), после чего перегнул парню локоть и подхватил выпавший нож. «Черно-белая ласточка пьет на лету из горной реки». Возчик взвыл от боли и попытался достать венна кулаком, но короткое движение обеих рук вновь угомонило его на полу. Теперь уж надолго.
Волкодав снял с пришибленного возчика пояс и забросил его наверх лестницы, откуда уже неслось неразборчивое рычание связанного. Венн видел, как из потемок коридора выглянула бледная растрепанная служаночка и забрала ремень. Интересно, сколько поясов она соберет, покамест наконец не явятся стражники. Или они не всюду поспевали так споро, как тогда в мастерскую Вароха, за мнимым Жадобой?..
Он судил несправедливо. Едва он успел подумать о стражниках, как они с топотом ввалились внутрь через кухню: видимо, с улицы, по которой они прибежали, так было быстрей. Их примчалось не меньше десятка, все молодые, крепкие и настроенные решительно. Гуляк вынесло во двор, точно волной. Волкодав проводил глазами тех и других и подумал, что теперь уже дело как-нибудь завершится и без него. Он повернулся ко всходу, собираясь подняться наверх и проведать, как дела у троих лекарей… И остановился, холодея от самого настоящего страха. Драка ненадолго отвлекла его; а вдруг там… а вдруг Мыша уже…
В это время со двора послышались крики. В криках звучала злоба и боль, и Волкодав оглянулся. Выкрики сопровождались громкими хлопками, которые мог производить только кнут. Кнут, заносимый многоопытной и умелой рукой. Волкодав нахмурился. Потом мрачно сжал зубы и пошел на крыльцо. Кнутов он очень не любил. И когда под кнутом кричат – тоже.

Во дворе действительно оборонялся один из пьянчужек. Взятый стражниками в кольцо, возчик не подпускал их к себе, стращая тяжелым длинным бичом из тех, что даже на щите оставляют отметину. Пьяный или трезвый, владел он им как собственной рукой. Стражники, конечно, могли бы смять его числом, но для этого кто-то должен был шагнуть первым. И получить как следует. Кровавую полосу через все брюхо, если не выбитый глаз. Все это понимали, и желающих было немного. Вот отскочил в сторону Аптахар и тяжело сел наземь, ругаясь по-сегвански и по-сольвеннски: на его штанине возле колена проступила кровь. Авдика тоже помянул волосатые Хегговы шульни и кинулся было мстить за отца, но граненый конец кнута тут же разорвал рубашку на его боку. Молодой сегван закричал в голос и, упав, поспешно откатился прочь. Аптахара и Авдику Волкодав считал своими друзьями. Не особенно близкими, но все же. Он увидел, как один из стражников поднял с земли лук и потянул из тула стрелу.
Волкодав молча пошел вперед, и стражник опустил лук, а остальные заинтересованно обернулись. Возчик явно способен был снять кнутом слепня с уха любого из своих упряжных коней, не потревожив при этом ни шерстинки. Стегал ли он когда-нибудь самих коней, подумал Волкодав. Нет, вряд ли. Наверное, он их любил и берег. В Самоцветных горах надсмотрщики, случалось, тоже баловали приблудившуюся живность…
Волкодав почувствовал, что звереет. Он понимал, что сейчас опять сделает глупость, но эта мысль прошла каким-то краем сознания, а ноги уже несли его вперед, навстречу громко щелкавшему кнуту. Бывало, надсмотрщик выходил на поединок с крепким рабом, не имея иного оружия, кроме кнута. И этого обычно хватало. Если бы возчик был менее пьян, он, возможно, присмотрелся бы к лицу Волкодава и удрал без оглядки. Но он присматриваться не стал. Он расхохотался и стегнул венна кнутом. Вернее, то место, где венн был мгновение назад. Волкодав уже летел к нему, распластываясь в прыжке. Левая рука, выброшенная вперед, мертвой хваткой стиснула кнутовище. Между тем как правая сложилась в кулак и…
Перед его умственным взором предстала маленькая старушка верхом на смирном, мышастого цвета ослике.
Она строго смотрела на Волкодава и грозила ему пальцем, укоризненно покачивая головой.
Венн остановился, понимая, что был очень близок к убийству. Еще хуже, чем тогда, на причале. Что-то жуткое рванулось наружу и, остановленное у самого края, снова уползло в потемки души. Стыд и срам. И наука на будущее.
Кажется, один только возчик так и не понял, что едва не погиб. Ему, правда, было особо и некогда поразмыслить об этом, потому что Волкодав обошелся без кулака – попросту пнул его в колено и сшиб с ног. Подскочившие стражники в один миг скрутили гуляку.
– А ты, венн, и убить можешь, – задумчиво сказал Волкодаву старшина. Тот запоздало сообразил, что дышит точно вытащенная рыба, и задумался, как надлежало понимать эти слова. Как похвалу? А может, как предостережение? Ни в том ни в другом Волкодав не нуждался. А впрочем, наверное, не зря порядочные люди не хотели брать его на работу.
– Может, и могу, – буркнул он сквозь зубы и повернулся идти.
– Погоди, венн, – остановил его старшина. Волкодав оглянулся, и воин передал ему снятый с возчика пояс:
– Держи. Ты побил, тебе и владеть.

Волкодав мыл пол. Это был еще один надежный способ изрядно скостить плату за стол и постой. Волкодав знал, что хозяйка навряд ли оставит его добровольный труд без милостивого внимания. Еще он знал, что рано или поздно начнутся почти неизбежные смешки по поводу мужчин, до того привыкших слушаться женщин, что им уже и женская работа нипочем. Замечаниями насчет неподходящей работы бывалого каторжника пронять было трудно. Если же ядовитые языки слишком распускались, он их укорачивал испытанным средством, столь же нехитрым, сколь и надежным. Поворачивался лицом и вставал во весь рост. Действовало безотказно. Во всяком случае, на трезвых людей.
Сняв рубаху и закатав штаны по колено, Волкодав вымел наружу солому, которой по сольвеннскому обычаю усыпан был пол. Обмакнул тряпку и принялся тереть половицы в углу, под одним из столов. И почти сразу же, совсем некстати, через порог шагнул человек.
Волкодав скосил глаза и признал в нем одного из вчерашних гуляк. Того крепкого, которого пришлось успокаивать дважды. Под глазом у парня красовался великолепный синяк, да и шеей по сторонам он старался особенно не крутить. Что он здесь потерял? Сквитаться решил?.. Волкодав равнодушно отвернулся от него и вновь принялся за работу.
Некоторое время возчик молча переминался с ноги на ногу, глядя, как равномерно двигается его спина. Волкодав не оглядывался, и наконец сзади послышалось робкое:
– Эй, венн…
Волкодав не спеша повернул голову. Здоровенный парень тискал в ладонях кожаную шапку, и чувствовалось, что одна рука у него болит до сих пор. То есть вид у детинушки был совсем не задиристый. Скорее наоборот: смущенный и даже просящий. На всякий случай Волкодав не стал отвечать, но тряпку положил. Послушаем, что скажет.
И парень, не поднимая глаз, попросил:
– Отдай мне мой пояс с ножом, венн. Сквозь бурый загар на его лице проступала яркая малиновая краска. Он помялся еще и добавил совсем тихо:
– Пожалуйста…
Волкодав сел на корточки, сложил руки на коленях и поинтересовался, глядя на него снизу вверх:
– А с какой стати мне его тебе отдавать? Тот так и не отважился посмотреть ему прямо в глаза и Волкодав подумал, что краснеть подобным образом можно было только от стыда.
– Мне… от батюшки он… – глядя в сторону, ответил сольвенн.

У Волкодава на дне заплечного мешка хранилось сокровище: старый-престарый молот, которым некогда работал его отец. Единственное наследие, чудом перешедшее ему от родни. Волкодав скорее согласился бы отрубить себе руку, чем его потерять. А этому вот дурню предстояло вернуться домой и рассказывать там, как сберегал родительскую памятку. Что утратил ее не в правом бою, защищая жизнь друга или добро. Что напился пьяным и сдуру замахнулся заветным ножом на встречного венна, как выяснилось, слишком ловкого драться…

Волкодав едва не велел молодцу выкатываться подобру-поздорову вон из харчевни. Но посмотрел еще раз на густо-малиновую рожу молодого сольвенна… и передумал. Парень, как видно, стыда еще не забыл, и у Волкодава, человека далеко не мягкосердечного, что-то шевельнулось внутри. Бросив тряпку, он поднялся на ноги, отметив про себя, как попятился горе-драчун, и ушел по всходу наверх. Благо помнил, который из трех поясов отнят был у просителя.
Нелетучий Мыш спал на подушке, целиком запеленутый в чистую тряпочку. Наружу выглядывала только ушастая голова да задние лапки. Зашивание крыла увенчалось отменным успехом, но на всякий случай Тилорн почти не позволял зверьку просыпаться: только для еды, да и то не полностью. Полусонный Мыш глотал хлеб с молоком и вновь сладко засыпал, не обращая ни малейшего внимания на повязку. Волкодав хотел погладить пальцем черную мордочку, но не отважился. Взял пояс и вышел так же тихо, как и вошел.
Самое обидное, нож был заметно лучше двух оставшихся: длинный, с крепким, хорошей работы клинком и гладкой костяной рукоятью. Рукоять эта, правду молвить, ввела Волкодава в некоторое сомнение. Выглядела она не отцовым наследием, а скорее так, будто ее купили на торгу седмицу назад. Скажем, поставили вместо старой, надтреснутой. Волкодав пригляделся к лезвию. Умелый кузнец расположил между железными полосами тонкую стальную пластину: снашиваясь при работе, такие клинки сами себя точат. Вот только лезвие вовсе не было стерто или выедено возле основания, как случается у старых ножей.
Волкодав пожал плечами. Вряд ли парень соврал ему. Если он врал, значит, либо сам был глупцом, либо его держал за беспросветного дурака. И на то и на другое было мало похоже. Скорее, старый батюшка действительно подарил наследнику нож. Только не прадедовский, а еще тепленький, с наковальни. Мало ли что в жизни бывает. Волкодав взял пояс и спустился по лестнице вниз.
Он шел по ступенькам и думал о том, что, наверное, должен был что-то сказать. Что-нибудь насчет того, чтобы больше не срамился. Он знал, что промолчит. Такое говорить без толку. Рожоного ума нет, не дашь и ученого. А есть, сам все поймет.
Он отдал парню нож, и тот только что не бухнулся перед ним на колени:
– Спасибо, венн…
Волкодав повернулся к нему спиной и вытащил из ведра тряпку.

В крохотной комнатушке, предназначенной для одного-единственного человека, оказалось уже четверо постояльцев. Погода держалась теплая, и Волкодав решил, что кому-то придется уйти ночевать во двор. А лучше, если двоим. Волкодав рассудил, что одним из двоих будет он сам. Вторым же… Он снял с деревянного гвоздя свой старый шерстяной плащ и позвал Эвриха:
– Пошли.
Молодой аррант двинулся следом за ним послушно, хотя и без большого желания. Но едва он успел сделать шаг, как мимо него проскользнула Ниилит.
– Лучше я… – сказала она и, смутившись почти до слез, низко опустила пушистую голову. Эврих уставился на нее в немом изумлении. Волкодав посмотрел на девушку, потом на весело щурившегося Тилорна. Коротко кивнул и повесил на руку плащ.
Эврих проводил их глазами…
– Какое сокровище! – сказал он, полагая, что Волкодав уже не мог его слышать. – Какое сокровище! И какому зверю досталось!..

Где ты. Мать?
Как мне встретить Тебя, как узнать?
Почему далеко до родного крыльца?
Почему не могу даже толком припомнить лица?..
Кто обрек нас друг друга по свету искать?

Где наш дом?
Отражаются звезды в реке подо льдом.
Я утраты считать разучился давно.
Не сыскать ни следа, и на сердце темно…
Кто судил нашу жизнь беззаконным, жестоким судом?

Отзовись!
Может быть, мы у разных племен родились?
Может, разных Богов праотцы призывали в бою?
Все равно я узнаю Тебя. И колени склоню.
И скажу: Здравствуй, Мать. Я пришел. Вот рука – обопрись.

6. СТАРИК И СТАРУХА

Волкодаву везло.
Во-первых, крыло у Мыша заживало надежно и быстро и обещало стать крепче нового. Тилорн сулился вскоре снять швы и утверждал, что зверек снова сможет летать.
Во-вторых, Волкодав выбрал время и наведался в мастерскую Вароха. Он ведь пообещал старому сегвану, что непременно заглянет ею навестить: данное слово требовалось сдержать. Был и достойный предлог – он собирался попросить мастера приделать к ножнам особый насест для Мыша. Кончился его поход в мастерскую тем, что Варох не только притачал треугольную петельку из жесткого негнущегося ремня, но и пригласил Волкодава переехать к нему жить:
– Дом большой, а семья – сам видишь… С внучком вдвоем, точно в могиле…
Волкодав поразмыслил и принял приглашение, понимая, что старику это было едва ли не нужнее, чем им четверым. В тот же день он распрощался с госпожой Любочадой – добрую хозяйку искренне огорчил уход постояльцев, – и, захватив скарб, по-прежнему легко умещавшийся в заплечном мешке, отвел свое, так сказать, семейство в дом к старику.
Тилорн, для которого это была первая за долгое, долгое время прогулка, радовался, как мальчишка. Любопытство ученого не знало предела. Дай ему волю, он, пожалуй, добрался бы до мастерской через месяц. Волкодав прекрасно понимал это и неумолимо влек друга вперед, не давая разговориться ни с уличным продавцом каленых орешков, ни с меднолицым всадником из страны Шо-Ситайн. При этом от венна не укрылось, с каким раздражением поглядывал на него Эврих. Ну еще бы. Невежда, неграмотный варвар, взявшийся указывать мудрецу. Интересно, думал Волкодав, что ты запоешь, если снова появится тот убийца с ножом. Хотя нет, ничего ты, скорее всего, не запоешь. Ты его и увидеть-то не успеешь. А я успею. Может быть. Потому что я, в отличие от тебя, настороже…

К его немалому облегчению, до мастерской они добрались без каких-либо приключений. Варох принял их со всем радушием, и Волкодав, которому случалось время от времени жить у добрых людей, в очередной раз сравнил про себя жизнь в доме с жизнью на постоялом дворе. Двор, он и есть двор, сказал себе венн. Кто-то уехал, кто-то приехал, никому до остальных нету ни малейшего дела. А дом, на то он и дом, чтобы каждый стоял за всех. И все вместе – за каждого… Ниилит мигом вымела с кухни расплодившихся пауков. Волкодав, помогавший ей убирать, лишний раз подивился тому, как быстро дичают мужчины, оставшиеся без мудрой женской руки. Вскоре в доме, кажется, впервые за полтора года, запахло пирогами. А Тилорн с Эврихом, посовещавшись, уговорили хозяина привесить рядом с прежней вывеской новую, поменьше и поскромнее: чернильницу да перо. И на другой день уже принимали первого посетителя – купца, надумавшего составить письмо. После его ухода они чуть только не плясали, потрясая двумя большими серебряными монетами.
На радостях ученые принялись вразумлять грамоте дедова малолетнего внучка. Смышленый мальчишка, всего на четверть сегван, носил сольвеннское имя: Зуйко.
– Ты не выгонишь нас, если другие дети станут ходить?.. – спросил Вароха Тилорн. Варох, насидевшийся в одиночестве, не возражал. Волкодав же смотрел на шустрого внучка, постигавшего хитроумное искусство читать, и молча завидовал. Он и сам сел бы с ним рядом. Если бы там был один только Тилорн. Без Эвриха. Который немедленно отмочит что-нибудь такое, после чего останется только голову ему оторвать. Или не скажет, но велика радость все время сидеть на иголках и ждать…
Впрочем, везение продолжалось, и вскоре Волкодаву попался кольчужник, согласившийся обменять две разбойничьи брони на одну веннскую, по его мерке.
Надо было бы радоваться, но Волкодав все больше мрачнел. Он по опыту знал, что подобное везение ничем хорошим у него не кончалось.

С самого дня стычки на лесной дороге он не вытаскивал взятых кольчуг. Теперь он осмотрел их и обнаружил следы ржавчины и спекшейся крови. Прежде чем нести к броннику, кольчуги надлежало хорошенько почистить. Волкодав запасся мелом и древесным углем и отправился на морской берег, думая устроить костер. Город изрядно-таки ему надоел.
– Можно мне с тобой?.. – запросилась Ниилит.
Волкодав не стал возражать. Отчего бы и не побаловать девчонку, так любившую море?
Они шли по городской улице среди кишащего, суетящегося, снующего люда. Волкодав поглядывал на вывески, пестревшие справа и слева и обозначавшие то корчму, то скобяную лавку, то пекарню, где можно разжиться свежими калачами. Волкодав только повел носом, втягивая сдобный аромат, и вздохнул. Одно из веннских проклятий гласило: «Чтоб тебе всю жизнь есть хлеб, не матерью испеченный»…
Он давно уже обратил внимание, что на иных вывесках, кроме ярко раскрашенных, всякому внятных знаков из дерева или кованой меди, красовались еще и буквы. И неожиданная мысль осенила его. Ниилит ведь тоже умела читать. И не только по-саккаремски. Айр-Доннов «Белый Конь» стоял уже в сольвеннской земле, а значит, и надпись на вывеске была сделана по-сольвеннски…
– Ниилит, – попросил он. – Читай мне вывески. Все, где буквы есть…
Ниилит удивилась его просьбе, но послушно стала читать. Волкодав хмурился, напряженно запоминая. Запоминать оказалось неожиданно тяжело, хотя на память он не жаловался никогда. Буквы – это не следы в лесу и не силуэты птиц, летящих над головой. Наука грамоты напоминала ему скорее ухватки рукопашной или приемы с оружием, которые тело усваивает само и само же пускает в ход, когда приходит нужный момент. Волкодав видел, как читали ученые люди. Они не задумывались над каждой закорючкой в отдельности, а сразу схватывали полстраницы. Точно так же он сам отражал вражеский наскок, с мечом или без меча, не задумываясь над каждым движением руки или ноги…
Но самое скверное, – очертания сольвеннских букв были начисто лишены какого-либо понятного смысла. Волкодаву доводилось видеть всевозможные письмена, в том числе и такие, что обозначали сразу целое слово. Наверное, рассудил он, их было не в пример легче запоминать. Эти же…
– Сколько всего букв? – спросил он Ниилит.
– Сольвеннских? Тридцать шесть.
Волкодав подумал и переменил свое мнение. Во всех известных ему языках было не тридцать шесть слов, а гораздо, гораздо больше. Он стал было прикидывать, сколько разных слов можно составить из тридцати с лишним букв… но сразу понял, что этого ему не сосчитать до гробовой доски.
Ниилит искоса поглядывала на своего спутника и медленно, внятно читала ему все новые вывески, особенно стараясь в тех случаях, когда произносилось не так, как было написано. Она сразу поняла, зачем ему все это понадобилось. Поначалу она едва не ляпнула глупость и не присоветовала ему обратиться к Эвриху или Тилорну, но, благодарение милостивой Богине, вовремя прикусила язык. Волкодав был горд и очень упрям, это она уже поняла. Если он решил поучиться именно у нее, значит, была какая-то причина. Ниилит хотела расспросить его, но не решалась. С Волкодавом надо бояться только небесного грома, но и запросто обо всем с ним не поговоришь, это все-таки не Тилорн. Волкодав больше напоминал ей растение сарсан, водившееся в ее родных местах. Тронь его, и плавучий лист сейчас же свернется в зеленый, утыканный колючками шар…
Волкодав вдруг остановил ее, поймав за плечо:
– Погоди… попробую сам.
Он не дал себе поблажки. Вывеска над дверью корчмы состояла аж из двух слов, а рядом был изображен здоровяк с огромным ножом, схвативший за крутые рога упирающегося барана.
– «Бараний Бок», – осторожно, точно идя по болоту, прочитал Волкодав. – Правильно?
– Правильно! – радостно подтвердила Ниилит, заглядывая ему в глаза. И добавила искренне: – У тебя очень хорошо получается – Ты такой умный!
Только Эвриху этого не говори, подумал венн. Упадет ведь. Воодушевленный успехом, он с ходу прочитал еще две вывески и ни разу не ошибся, хотя в одной из надписей встретилась незнакомая буква. Вот только чувствовал он себя так, будто полдня греб, и все против течения. Он вспомнил, как Эврих колол дрова и с непривычки сразу нажил мозоли. Ум тоже можно намозолить, оказывается.
– Ты мне как-нибудь потом нарисуй все буквы, – попросил он Ниилит. – Хорошо?
– Сама-то ты как грамоте обучилась? – спросил он немного погодя, когда оба сочли, что для первого раза более чем достаточно.
Ниилит почему-то опустила голову.
– Меня научил наш почтенный сосед… да прольется дождь ему под ноги, если только Лан Лама еще не унес его душу на праведные небеса…
Волкодав вспомнил:
– Тот самый, что еще хотел купить тебя в жены?
Ниилит только кивнула.
Ну ничего себе сосед, подумалось венну. Ниилит как-то рассказывала о нищем городишке между плавнями и океаном, где ей довелось вырасти. В подобной дыре сойдет за великого грамотея любой, кто способен кое-как нацарапать свое имя. А уж учить… Да кого – соседскую дочку! Волкодав знал Саккарем, страну робких женщин и спесивых мужчин, мнивших о себе гораздо больше, чем следовало бы. Нет, тут определенно крылась какая-то тайна. Волкодаву и прежде случалось об этом задумываться, другое дело, сперва ему было все равно, а потом стало не до того.
– Нечасто, наверное, встречаются такие соседи, – заметил он осторожно. Сам он до смерти не любил, когда его заставляли рассказывать о себе. Значит, и другому вполне могло не понравиться его любопытство.
– Он был похож на Тилорна, – печально ответила Ниилит. – Если бы они встретились, они бы обязательно подружились. Они даже похожи немного… бороды, волосы… Только Тилорн на самом деле молодой, а Учитель был старым…
– И хотел купить тебя в жены? – подозрительно спросил Волкодав.
Ниилит порозовела под его взглядом.
– Все… совсем не так, как ты думаешь, – сказала она венну. – Он жил у нас в ссылке, не имея ничего, кроме своих знаний. Он сам так говорил. Он хотел многому меня научить. Он просто не мог иначе забрать меня у родни…
– Уж не он ли и книги тебе давал? – спросил Волкодав. – Того великого лекаря. Белката… как там его?
– Зелхата, – сказала Ниилит. – Благородный Зелхат отбывал у нас ссылку после того, как молодой шад изгнал его из Мельсины…
– Вот как, – проворчал Волкодав. И надолго замолчал.

Галирадцы, избалованные щедротами Морского Хозяина, с давних пор привыкли пополнять запасы дров на морском берегу. После каждого шторма волны исправно выбрасывали то ободранные коряги, то обломки разбитых корабельных досок, а то и целые бревна. Все это до последней щепки сгорало в прожорливых очагах и печах Галирада и служило горожанам немалым подспорьем. Дрова в Галирад привозили издалека, потому что рубить лес вблизи города давным-давно воспретили волхвы.
А еще город помнил, как пять лет назад в прибрежных валунах застрял громаднейший ствол в ошметках черной коры, до того неподъемный, что вытащить его не смогла даже упряжка могучих тяжеловозов. Тогда ствол начали пилить, но пилы и топоры с трудом его брали. Древесина же оказалась цвета кленового листа осенью. Породу дерева опознал чернокожий мономатанский торговец:
– Это благословенный маронг, драгоценный, как слоновая кость. Он не гниет, почти не горит и отгоняет болезни. Он черен снаружи и красен внутри, как истинный человек. Срубить его – все равно что убить человека. Тот, кто срубит маронг, целый год живет в отдельной хижине, не ест за общим столом и не смеет прикоснуться к жене…
Все лето до осени плотники разделывали чудовищный ствол, точно китобои тушу пойманного кита, а волхвы с молитвами обходили каждую доску посолонь, отгоняя возможное зло. Ибо никто не может быть полностью уверен в неведомом.

В тот год купеческий Галирад натерпелся немалого страха. Что сталось бы с городом, кончись по-иному великая битва у Трех Холмов, так и осталось никому не известным. Уж верно, сидел бы теперь в городе какой-нибудь сегванский кунс, приехавший с далекого острова, и всем заправлял по-своему, по-сегвански. Иные теперь ворчали, что, может, было бы не так уж и плохо. Но это теперь, когда пережитый страх отодвинулся и стал забываться. Известно, после драки всякий умен, особенно если самому не досталось. А тогда, пять лет назад, те же самые люди последнего ратника готовы были носить на руках, не говоря уже о дружинных витязях и о самом кнесе. Посовещавшись, галирадские старцы решили свезти драгоценный маронг в крепость и подарить государю Глузду – хоромам на обновление…

Вблизи города бережливые галирадцы подметали берег, словно метлой. Волкодаву и Ниилит пришлось довольно долго шагать вдоль края воды, прежде чем на глаза им попалось несколько более-менее сухих деревяшек, пригодных в костер. Городские башни были еще отлично видны, но в эту сторону местные старались не забредать. Волкодав знал почему. Море здесь врезалось в сушу узким заливом; в сотне шагов от того места, где он растеплил свой костерок, прибрежные валуны превращались в самые настоящие скалы. Чем дальше в глубь залива, тем выше и неприступней делались поросшие густым лесом кручи. А в самой вершине вздымался исполинский каменный палец, величественный даже на фоне островерхих снежных хребтов. Говорили, во время штормов прибой там вздымался на страшную высоту. Волкодав пригляделся: несмотря на ясное солнце в теплых голубых небесах, у основания пальца, где он вырастал из скальной гряды, белесыми клочьями плавал туман. Он клубился там всегда – не зря же приметчивые галирадцы испокон веку прозывали голый каменный монолит Туманной Скалой. И со времен столь же отдаленных почитали это место как странное. Тоже, наверное, не зря. Уже на памяти нынешнего поколения сразу два человека пропали там без следа. Вошли в туман и не вышли. Хотя другие люди проходили насквозь безо всякого вреда для себя. Отчаянные парни обследовали утес от основания до самой макушки, цеплявшей облака. Но так и не обнаружили ни трещин, ни глубоких пещер. Волхвы же, по их словам, чувствовали присутствие силы. Еще волхвы говорили, что иные пещеры, мол, видны не всем и не всегда.
Словом, благоразумные галирадцы старались обходить Туманную Скалу стороной, и, наверное, правильно делали. Есть святые места. Есть недобрые. А есть и такие, что попросту предназначены не для людей. И все тут.

Волкодав обжигал кольчугу над огоньком костра и думал о том, что вполне мог бы сделать это и дома. Причем даже с большим удобством. Решил, видите ли, погулять. Зато Ниилит, радуясь свободе, разделась за валуном и немедленно полезла в воду. Волкодав присматривал вполглаза за тем, как скрывалась в мелких волнах и снова показывалась ее черноволосая голова. Скрывалась она надолго: Ниилит ныряла на удивление отважно, ничуть не боясь глубины. Море здесь было далеко не такое теплое, как у нее в Саккареме, но девчонка блаженствовала. С нее станется натаскать морских звезд, объявить их съедобными и немедленно зажарить на костре. Волкодаву тоже хотелось в воду. Он непременно окунется, но только погодя, когда доделает дело.
Он сразу заметил всадников, выехавших из леса между ними и городом. Трое мужчин на рослых, сытых конях. Волкодав оглянулся на Ниилит: та как раз вынырнула, держа в каждой руке по двустворчатой раковине с миску величиной. Всадники ехали шагом. Они ехали в их сторону, но явно никуда не спешили. Лиц было не разглядеть, и Волкодав присмотрелся к плащам. Не витязи. И не городская стража. Жадоба с разбойниками?.. Комесы Людоеда?..
– Ниилит, – негромко позвал Волкодав. Она стояла по шею в воде: он видел только ее голову, белые плечи, обвитую бусами шею и руки, занятые раковинами. Все остальное – смутным пятном сквозь прозрачную рябь.
– Возьми одежду, – ровным голосом сказал Волкодав. – И плыви на ту сторону. Доплывешь?
Залив здесь был около полуверсты шириной. Случись что, вряд ли там они ее легко достанут из луков.
– Я попробую испугать лошадей… – отозвалась Ниилит. – Мне Тилорн объяснял. У меня получится…
– Получится, но лучше не надо, – сказал Волкодав. – Посмотрим еще, что у них на уме.
Ниилит бросила добытые раковины на берег:
– Может, они не со злом?..
– Может, и не со злом, – сказал Волкодав. – Плыви давай.
Ниилит зашла за валун… Венн не особенно удивился, когда она появилась оттуда одетая. Пожалуй, он швырнул бы ее обратно в воду, если бы не знал, что это все равно бесполезно. Вот уж верность хуже всякой измены. Ниилит жалобно посмотрела на него голубыми глазами, в которых плескался отчаянный страх. Подобрала свои раковины и, усевшись подле костра, принялась ковырять щепочкой крепко сжатые створки. От мокрой косы, по рубахе между худеньких лопаток уже расплывалось сырое пятно. Волкодав протянул ей нож. В случае чего он всегда успеет его схватить…
Всадники между тем приближались. Двое – здоровенные мужики, явно понимавшие толк в рукопашной. Третий, сухопарый старик, был почти безоружен, если не считать короткого кинжала на поясе, но и тот казался скорее драгоценной игрушкой, чем оружием воина. Такие не для серьезного дела. Разглядев это, Волкодав несколько успокоился. Вельможа с телохранителями, скорее всего. А коли так, следовало ждать не стычки, а разговоров.
По крайней мере вначале…
Он посматривал на подъезжавших, продолжая невозмутимо чистить кольчугу. Только передвинулся на самый край камня, на котором сидел, и поставил ноги так, чтобы можно было сразу вскочить. Луков при незнакомцах не было видно, кони по таким камням близко не подойдут. А пешком, да на мечах, троих он не очень боялся.
– Здравствуй, Волкодав, – вежливо остановившись в десятке шагов, сказал ему старец. Волкодав, помедлив, отозвался:
– И ты здравствуй, добрый человек. Только, не сердись, что-то я тебя не припомню.
Ниилит уже вскрыла обе раковины и ловко резала упругое бледно-розовое мясо, насаживая кусочки на прутик.
– Зато тебя, Волкодав, многие знают, – улыбнулся старик. – Многие наслышаны о том, как ты рубил головорезов Жадобы, а потом одолел воина, которому платили жрецы… они, кстати, выгнали его и теперь ищут на его место кого получше. Они еще не приходили к тебе?.. Впрочем, все это не важно. Важно то, что немногие сравнятся с тобой один на один, Волкодав.
– Спасибо на добром слове, – медленно проговорил венн. Подобная известность его не слишком устраивала, но об этом следовало поразмыслить как-нибудь потом, на досуге.
Вряд ли старый козел приехал сюда только затем, чтобы меня похвалить, подумал он, тщась определить, к какому племени принадлежал его собеседник. Широкие сегванские штаны, сапоги доброй вельхской работы, сольвеннская безрукавка из крашеного сукна… а поверх всего – дорогой плащ, вытканный в Аррантиады. И говорит по-веннски, как венн, даром что волосы стриженые. Тем-то и плох большой город, что народ в нем весь перемешивается, не разберешь по человеку, кто таков и откуда. Гадай тут, как себя с ним вести. Разве это дело?..
– Многие наслышаны и о том, как люди Жадобы предлагали тебе перейти на их сторону и сулили долю в добыче, но ты отказался, – продолжал между тем незнакомец. – Верность достаточно дорого ценилась во все времена…
– Садись к костру, – сказал Волкодав. – Угощайся, чем Боги миловали, да и поговорим… если найдется о чем… – Старик немного промешкал в седле, оглядываясь на телохранителей, и венн усмехнулся: – А еще говоришь, будто что-то про меня слышал…
Один из молодцов спешился подержать хозяину стремя, а потом, когда тот подошел к костерку и сел против Волкодава, встал за спиной старика. Волкодав же посмотрел, как прыгал с камня на камень могучий телохранитель, и понял, что в случае чего это будет страшный противник. Сильный, как медведь, и притом легкий, как кот.
– Я знаю твой народ, – сказал вдруг старик. – У вас считают невежливым, если кто-то сразу заговаривает о деле, не побеседовав сперва о том и о сем. Твой народ мудр, но его обычай хорош, если никуда не спешишь, а нового человека видишь раз в полгода…
Зачем уж так-то, подумал Волкодав. Хватил тоже, полгода. Раз в месяц, а может, даже и чаще!
– Какова жизнь, таков и обычай, – продолжал старик. – Я вот каждый день встречаюсь со многими людьми и с каждым должен договориться. Так что не суди меня строго… Я приехал сказать тебе, венн, что в этом городе есть люди, знающие, как оковать золотом твой меч.
– Что за люди? – спокойно спросил Волкодав. А сам подумал: честный человек, которому понадобился, скажем охранник, мог бы прийти нанимать его прямо на постоялый двор или к Вароху, ни от кого не таясь.
– Это люди, умеющие обогатить себя и других, – ответил старик. – Очень, очень разумные люди. – И добавил, помолчав: – Надеюсь, венн, твоя верность еще не принадлежит никому, кроме этой красавицы?
Ниилит застенчиво улыбнулась.
– Принадлежит, – сказал Волкодав. – Моим друзьям и человеку, давшему мне кров.
– А теперь послушай меня, – сказал незнакомец и слегка наклонился вперед. – На свете много влиятельных и богатых людей, которым докучают враги. Ты понимаешь о чем я говорю?
– Понимаю, – спокойно сказал Волкодав. Он не первый раз слышал о себе, что ему, вздумай он пойти в наемные убийцы, цены не было бы.
– Кроме того, – продолжал старик, – есть немало знатоков воинского искусства, готовых выложить изрядные деньги, только бы увидеть, как сражаются настоящие бойцы. Зрители бьются об заклад, и воинам достаются щедрые награды. Особенно победителю…
– Я знаю, – кивнул Волкодав. – Я благодарю тебя и надеюсь, что скоро сыщутся воины, готовые тебе послужить.
– Но не ты?