Слух у него был очень острый, но звериному все-таки уступал. Мыш, вернувшийся на плечо, встрепенулся и зашипел, и только тогда Волкодав уловил в лесной чаще шаги. Четверо, сейчас же определил он, по привычке накрывая ладонью воинственного зверька. Причем трое идут сами, а четвертого тащат насильно, и он, то есть она, пытается отбиваться, но мало что получается. Волкодав шугнул Мыша прочь, поскольку предполагал, что дело навряд ли обойдется без драки, и побежал навстречу.
Он увидел их гораздо раньше, чем они его. Им, с их обыкновенными глазами, света в ночном лесу едва-едва хватало, чтобы не заблудиться. Трое здоровенных громил, опричь которых Лучезара видели редко. Один из них вел рыжеволосую Ане – растрепанную, без плаща, в разодранной сверху донизу рубашке. Во рту у нее торчал кляп, а руки, умевшие так ловко подносить кувшины с напитками, были заломлены за спину и связаны веревкой. Два других отрока шагали по сторонам и от души лапали беспомощную пленницу, еле сдерживаясь, чтобы не загоготать на всю округу.
Волкодав вышел из-за деревьев на открытое место и сказал:
– Она не хочет с вами идти.
Для них он был черной тенью без лица, внезапно выросшей на дороге. Они признали его больше по голосу.
Парни остановились, но добычу свою, понятно, не выпустили. Ввязавшись в подобное дело, иди до конца, а иначе не надо было и браться.
– Э, да он тут один, – сказал тот из двоих, что стоял чуть впереди. Ведший Ане презрительно хмыкнул:
– П-шел отсюда, наемник!
Дружинные, даже отроки, редко уважают тех, кто служит за деньги. Они считают, и не без основания, что наемный воин рад переметнуться к тому, кто больше заплатит. Волкодав себя к наемникам не причислял никогда.
– Она не хочет с вами идти, – повторил он, не двигаясь с места. Он успел присмотреться к державшему Ане и уже понял, что Боги решили за что-то его наградить. Это был тот самый отрок, что замахивался на старую Киренн.
Дальше все происходило быстро. Много быстрее, чем можно про то рассказать.
– Да сказано же тебе, пошел… – досадливо прорычал кто-то из них. Двое, не обремененные пленницей, разом ринулись на Волкодава, выхватывая из ножен мечи. Венн вскинул руки навстречу опускавшемуся клинку первого и одновременно пнул ногой в грудь второго, чуть-чуть замешкавшегося впотьмах. Пинок был сокрушительный. Весной, в схватке с разбойниками на лесной дороге, точно таким ударом Волкодав убил человека. Лучезаров отрок отделался переломанными ребрами и ключицей: венн все-таки пощадил парня, исполнявшего боярский приказ. Хотя и полагал про себя, что двадцатилетнему верзиле, в охотку берущемуся за подобное, человеком уже не бывать. А значит, и цацкаться с ним незачем.
Тому, что успел выхватить меч, повезло не больше. Его клинок завершил свистящую дугу сверху вниз, но уже не по воле хозяина. Волкодав заставил отрока сунуться носом вперед и пробежать с разинутым ртом три лишних шага, а потом с силой прянул назад, взяв его вооруженную руку в живодерский захват. Что-то влажно затрещало и подалось, распадаясь под его пальцами, меч выпал наземь. Волкодав весьма сомневался, что эта рука, только что унижавшая несчастную Ане, сможет когда-нибудь удержать хотя бы ложку.
Двое тихо покоились на лесной травке, сложенные, как выразились бы веннские воины, в кучку. Третий не сразу и сообразил, что остался один. Его сотоварищи даже не закричали, потому что такая боль не сразу достигает сознания, потрясенное сознание успевает милосердно погаснуть. Ничего, еще наплачутся, когда придут в себя и поползут искать помощи. Волкодав шагнул к третьему, намереваясь и с ним поступить по справедливости, но тот проявил неожиданную прыть. Выдернул из поясных ножен нож, покрепче ухватил Ане и приставил лезвие к ее почти обнаженному животу;
– Не подходи!
Волкодав и не подумал останавливаться. Когда ему было надо, он умел двигаться быстро. Очень быстро. Он не сомневался, что успеет. Но в это время на голову его противнику, словно молчаливая смерть, откуда-то сверху беззвучно упал Мыш. Черные крылья залепили отроку глаза, острые зубы рванули бровь, когти задних лапок прошлись по щеке. Парень издал какое-то блеяние и отмахнулся ножом, но безнадежно опоздал. Мыш исчез столь же мгновенно, сколь и появился.
Волкодав одним прыжком покрыл три шага, отделявшие его от сольвенна. Его левая ладонь выстрелила вперед, разворачиваясь ребром, и с хрустом размозжила отроку нос. Придись удар на полвершка выше да чуть посильней, и не спас бы никакой лекарь. А так – ничего, отойдет, только вот смазливой рожей ему больше уже не выхваляться.
Ане, сбитая с ног, пыталась отползти прочь от побоища. У страха глаза велики: она едва не сходила с ума и уже не знала, кого больше бояться – троих насильников или телохранителя бан-рионы, искалечившего всех троих. Когда Волкодав поднял ее, она отчаянно забилась у него в руках, обливаясь слезами и мыча что-то сквозь кляп.
– Сейчас развяжу, только не беги и не кричи, хорошо? – сказал венн.
Девчонка, похоже, не услышала, и тогда он крепко встряхнул ее за плечи, так что голова мотнулась на шее. Он знал по опыту, что на перепуганную женщину это действует лучше ласковых уговоров. И верно, взгляд Ане обрел осмысленное выражение.
– Все, некого больше бояться, – проворчал Волкодав, распутывая тонкий шнур у нее на запястьях. – Только тихо, поняла?
Ане торопливо закивала. Глаза у нее все еще были величиной с блюдце. Волкодав вытащил добротно загнанный кляп, и она задышала, точно пойманная рыбешка. Венн не очень ждал, чтобы она сдержала обещание, и был готов ловить, если побежит, но девушка вскинула руки к лицу, поспешно отвернулась, и ее вырвало. Колени подламывались от пережитого ужаса, она хваталась за дерево, чтобы не упасть. Волкодав откромсал у одного из похитителей клок от рубахи, дал ей утереть рот. До нее, кажется, только тут как следует дошло, что бояться и впрямь больше некого. Она вдруг уцепилась за венна и отчаянно зарыдала, уткнувшись лицом ему в грудь и колотясь, словно в ознобе. Волкодав обнял ее, стал гладить ладонью мокрые от пота рыжие кудри. Чужая невеста. Кроткая, ласковая, домашняя. Чуть не рехнувшаяся в лапах у троих стервецов. Сквозь порванную рубашку Волкодав ясно ощущал жмущееся к нему теплое тело, нежную, едва прикрытую грудь.
– Плащ твой где? – спросил он негромко. Воображение успело нарисовать ему пугающую картину: рано по утру болотные вельхи, так и не дождавшиеся дочку домой, обнаруживают ее мятый плащ где-нибудь на кустах.
– У… у н-них он… – заикаясь, выговорила Ане. Плащ действительно отыскался в сумке у одного из мерзавцев, у того, которому Волкодав изуродовал руку. Отрок слабо застонал: венн без большого человеколюбия, ногой, перевернул его на спину. Когда эти трое начнут соображать, их жертва будет уже далеко.
– Все здесь? – спросил Волкодав. – Булавка там, платок, что еще у тебя было?
Утирая льющиеся слезы и судорожно кутаясь в плащ, Ане кое-как сумела поведать ему, что ее обидчики не только замели все следы неравной борьбы на тропинке, но еще и увели ее далеко в сторону по ручью, впадавшему в болото, – на случай, если пустят собак. Волкодав молча слушал ее рассказ, раздумывая, что делать дальше. При этом он вполглаза наблюдал за Мышом, который упоенно носился над поверженными телами, на лету оскверняя каждое по очереди.
– Тебя не хватятся дома, если до утра не придешь? – спросил венн наконец.
Тут бы ей соврать, что непременно хватятся, но она ответила правду. Ей и раньше случалось, навещая Кетарна, оставаться у его доброй матери на ночлег.
– Пошли, – сказал Волкодав и взял ее за руку. Мыш завис в воздухе, заглядывая ей в лицо, потом устроился у хозяина на плече.
Ане покорно поплелась за телохранителем, держась за его ладонь и стараясь поплотнее запахнуть на груди рубашку и плащ. Плащ был толстый и теплый, но девчонку продолжало трясти. Волкодав, подумав, снял кожаную куртку и заставил Ане в нее облачиться. Она подняла глаза и робко спросила:
– Мы теперь куда? К Кетарну?..
– Нет, не к Кетарну, – сказал Волкодав и увидел, что она снова приготовилась испугаться. Делать нечего, пришлось объяснять, что к чему. – Ты хоть знаешь, кто тебя тащил? – спросил он для начала.
Ане ответила:
– Л-люди… вельможи, который бан-риону везет… Вельможе этому, по мнению Волкодава, следовало бы выпустить кишки. И заставить измерять их шагами, пока не иссякнет в нем жизнь. Поступить так с Лучезаром было не в его власти. К великому сожалению.
– Если я отведу тебя домой или к жениху, будет переполох. А то вовсе драка, – сказал он Ане. – Здешнее племя галирадского рига руку двести лет держит… что ж, насмерть ссориться из-за одного говнюка? Так ведь и не вышло у него ничего… А за твою обиду я с ними довольно, кажется, поквитался…
Вельхинка посмотрела на него, явно вспоминая мгновенную и весьма жестокую расправу, которую он только что учинил у нее на глазах. Быть может, наказанные снова начнут задирать парней и пугать девок. Но будет это еще очень нескоро.
– Куда же? – шепотом спросила Ане, робея и боясь думать, не потребует ли заступник награды. Мало с веннами зналась, хмыкнул в бороду Волкодав. Потом вспомнил, что Волк тоже был венном.
– Во двор бан-рионы, – сказал он вслух. – Нам, телохранителям, там амбар отвели… Поспишь до утра, никто близко не подойдет. Свои спросят, где была, скажешь, вернулась государыне послужить. Поняла?
Они возвратились в Ключинку уже знакомым Волкодаву путем: через заливной луг, вверх по откосу, потом через тын. Молодая вельхинка оказалась невеликой мастерицей лазить по заборам. Пришлось венну подсаживать ее наверх, потом ловить на руки. Прикосновение теплого девичьего тела и смущало, и радовало его. Ане зацепилась подолом за острую верхушку обтесанного бревна и, соскакивая вниз, доконала без того изодранную рубашку. Волкодав далее в темноте разглядел, как она покраснела, пряча от него оголившиеся коленки.

Когда они добрались до двора, выяснилось, что он успел-таки кое-чему научить своих подопечных. Стороннему взгляду могло показаться, будто двор был вовсе безлюден, только возле амбара теплился кем-то оставленный костерок. Но стоило подойти поближе, и у ворот неслышно сгустились две рослые тени.
При виде спутницы Волкодава, выглядевшей так, словно ее дикие звери кусали, у братьев округлились глаза. Они, конечно, сразу признали в ней рыжеволосую невесту Кетарна и загорелись разузнать, что же случилось. Но венн, не вдаваясь в объяснения, повел девушку к амбару, и близнецы остереглись расспрашивать.
Волкодав притворил дверь и зажег в углу светец. Лучина разгорелась, озарив чистые мазаные стены, опрятный берестяной пол и три разложенные меховые постели. Ане выйдет замуж за Кетарна и много лет будет входить сюда как хозяйка, и всякий раз ей будет вспоминаться самая, самая первая ночь, проведенная в этих стенах.
Волкодав без большого восторга оглядел свое ложе, нашел его не вполне подходящим для молодой девушки и, дотянувшись, снял с деревянного гвоздика свой серый, на мягком меху, дареный замшевый плащ.
– На, устраивайся, – сказал он вельхинке, протягивая ей плащ. – Сейчас одеться принесу.
Ане, достаточно успокоившаяся, чтобы начать думать на сей счет, встрепенулась и хотела поблагодарить. Но венн уже закрыл за собой дверь.
Вельхи не устраивали в своих домах внутренних перегородок, предпочитая плотные тканые занавеси, которые они искусно и с большой выдумкой расшивали. При этом особенно ценились те, что не имели ни лица, ни изнанки: вышивка получалась двусторонней. Такие-то занавеси, изделие лучших мастериц, разгораживали хоромину кнесинки на две половины. Главную, где помещалась сама госпожа, и прихожую, где ночевали служанки. Ни одна из девушек не проснулась, когда тихо отворилась дверь и вошел Волкодав. Только старая нянька, у изголовья которой не погасал масляный светильничек, сразу открыла глаза, а потом встревоженно приподнялась на локте. До сих пор у телохранителя не было привычки врываться в покои кнесинки по ночам. Значит, что-то случилось. Потоп, пожар, враги!..
Волкодав приложил палец к губам и успокаивающе кивнул старухе, потом подошел к ней, перешагивая через мирно посапывающих служанок, и опустился рядом на корточки.
– Бабушка, – сказал он ей шепотом, – не найдется ли запасной рубахи, которая не особенно нужна госпоже?
– Тебе-то зачем? – тоже шепотом подозрительно осведомилась Хайгал. Волкодав пояснил:
– Тут хорошей девушке одежку порвали, одарить надо бы.
Старуха проворно выбралась из-под одеяла, явив неизменные чернью шаровары, и прошуршала босыми пятками к большому лубяному коробу, поставленному возле стены.
– Что за девушка? – деловито спросила она Волкодава.
– Рыженькая… невесткой будет старейшине. Ане зовут.
Бабка что-то проворчала себе под нос, порылась в глубине короба и спустя некоторое время развернула перед ним нарядную новенькую рубаху, шелковую, ярко-зеленую, на сольвеннский лад вышитую по рукавам и вороту бледно-голубой ниткой:
– Довольно ли хороша?
Может, кнесинка надевала ее один раз, а может, вовсе не знала, что у нее есть еще и такая.
– Спасибо, бабушка, вот уж выручила, – поблагодарил Волкодав, забирая рубаху.
Нянька вдруг хитровато повела на него блестящими, как уголь, глазами:
– Тем, кто на девку зарился, небось головы поотрывал?
Волкодав усмехнулся;
– Головы не головы, но поотрывал. Не то, правда, что надо бы.
Старуха хихикнула, но убоялась разбудить служанок и замахала на него рукой:
– Ступай, ну тебя!..

Волкодав принес вельхинке рубашку и дал переодеться, потом отобрал порванную и унес во двор. Там он сел возле костерка, оживил его парой поленьев и стал бросать в огонь кусочки измызганной ткани. Он подумал о том, что трое увечных, скорее всего, только-только выбирались из лесу, скрежеща от боли зубами и предчувствуя, как еще наградит их Лучезар. Волкодав улыбнулся. Чужая невеста, целая и невредимая, лежала, свернувшись калачиком, в амбаре у него за спиной. Он пообещал ей, что будет недалеко. И, кажется, беспокоиться пока было не о чем.
Его улыбка не ускользнула от внимания близнецов. Скоро они присели рядом с ним у огня, и Лихобор спросил:
– Кто же это ее так, Волкодав?
– Лучезаровичи, – ответил наставник.
– И много их… было? – спросил Лихослав. Венн пожал плечами:
– Да не особенно. Трое. У парней разгорелись глаза:
– И ты их… один? Всех?
– Если бы не всех, здесь бы не сидел, – сказал Волкодав. И спохватился: – Ни полслова чтоб мне никому!
Близнецы обиженно переглянулись: наставник все еще держал их за несмышленых юнцов, которым надо напоминать самые простые истины. И разом кивнули льняными лохматыми головами.
Позже выяснилось, что один шестилетний мальчишка все-таки видел, как телохранитель бан-рионы «тот страшный, с косами, у которого летучая мышь…» вел задворками Ане, одетую в его куртку. Да еще и обнимал за плечо! По счастью, мальчишка попался не очень сообразительный и притом трусоватый. Он не только не побежал полошить взрослых – какое! Он с перепугу забился в собачью конуру и там, обняв теплого кобеля, просидел до рассвета. Жуткий чужак, без сомнения, собирался съесть Ане, а потом вернуться за ним. Но, когда рассвело, возле конуры появился Кетарн, победивший в геройском стоянии на копьях и наконец-то шедший вздремнуть. Мальчишка выкатился ему под ноги:
– Ой, а кто твою Ане ночью с собой увел… Славно нагулявшаяся деревня в большинстве своем еще крепко спала. И юный Бог Солнца, только что показавшийся в небе, явил свою милость, направив людские дела. Горячий молодой вельх, ошеломленный несусветным известием, тоже не побежал скликать народ на подмогу. Он сразу все понял. Вчера он поцапался с Волкодавом и уличил ею в малодушии. И тот вознамерился ему отомстить. И отомстил. Гнусно, подло, исподтишка. Как и положено трусу. Кетарн ощупал неразлучный кинжал в ножнах на поясе и, не сказав ни слова, во весь дух кинулся ко двору бан-рионы. К тому самому двору, где он думал прожить жизнь с Ане. Со своей Ане. Он казнит негодяя сам. Своей рукой располосует ему глотку и добавит его голову к тем двум, что бережно сохранялись у него дома, забальзамированные в кедровом масле. И никакой помощи ему в том не понадобится.
Мальчишка же, избавившись от жгучей тайны и вместе с нею от страха, зевнул и полез назад в конуру – досыпать. Кобель лизнул его в щеку и подвинулся, давая приятелю место.

Ночь выдалась не холодная, и Волкодав даже поспал у костра, возле двери амбара, пока близнецы несли стражу. Когда стало светать и закричали первые петухи, во дворе появилась большая полосатая кошка. Волкодав вспомнил, как мать учила его отличать котов от кошек по форме мордочки, и рассудил, что к ним в гости пожаловала именно кошка. Любопытная, зеленоглазая, она пришла поближе посмотреть на незнакомых гостей, а заодно и проверить, не завелись ли уже в новом доме крысы и мыши.
Кошка с благожелательным достоинством шествовала через двор, подняв трубой роскошный пушистый хвост. Волкодав посмотрел на царственную красавицу и вдруг вспомнил свои то ли сны, то ли не сны, в которых ему доводилось знать себя серым псом. Кошки не больно ладят с собаками, и венн загадал: если она почует в нем зверя, испугается и не захочет подойти, значит, он в самом деле помаленьку становится оборотнем. Такая будущность его не то чтобы очень печалила. Боги, в конце концов, знали, что для него лучше. И что он заслужил, а что нет. Однако человеческая внешность и разум были как-то привычнее, и он предпочел бы их сохранить. Он поскреб ногтем порожек амбара, на котором сидел, и кошка, к некоторому его облегчению, подбежала. Если от Волкодава и пахло зверем, то не собакой, а самое большее Мышом, но Мыш спал на гвозде, с которого был снят серый плащ.
Кошка скоро поняла, что с ней просто играют и охотиться особо не на кого, но не обиделась. Когда Волкодав осторожно опустился на колени и протянул руку, она уткнулась в его ладонь головой, замурлыкала и подставила белую грудку – почесать. Потом вовсе перевернулась на спину, стала ловить мягкими лапками его проворную руку.
Вот так он стоял на коленях и, посмеиваясь, забавлялся с кошкой, когда во двор прямо через плетень метнулся Кетарн.
Молодой вельх даже не закричал, вызывая Волкодава на поединок. Он просто бросился на него, не глядя ни вправо, ни влево. Ему было плевать, есть ли кто еще во дворе и что сделают с ним самим. Он пришел убивать. В его руке светился кинжал, лицо свела судорога, превратив его в неподвижную страшноватую маску. Только глаза горели сумасшедшим огнем.
Кошка, сипло мяукнув, спаслась под амбар, а Волкодав понял, что вряд ли успеет даже подняться с колен. Другое дело, вставать было вовсе не обязательно. Зачем, если можно просто крутануть бедрами, разворачиваясь на левом колене, и привычно вскинуть руки вверх и вперед. Герой Трех Холмов проехал щекой по остаткам травы, не до конца вытоптанной во дворе, и от удара о землю воздух с шумом вырвался из его легких. Пока он силился осознать, что же случилось, и подобрать под себя руки-ноги, чтобы вскочить, – Волкодав сел на него верхом. И прижал. У Кетарна вмиг отнялась правая рука, сжимавшая великолепный кинжал.
– Так, – сказал Волкодав, вынимая из безвольной ладони позолоченную рукоять и броском всаживая кинжал в амбарный косяк. – Может, поговорим, как приличные люди?
Вельх застонал и яростно дернулся, но ничего не достиг. Какова бы ни была ярость, очень трудно заставить собственную плоть ломать себя самое.
Стук кинжала, воткнувшегося в дерево, разбудил Ане, и без того спавшую чутко. Дверь была прикрыта неплотно: Волкодав намеренно оставил щелку, чтобы девчонка не решила, будто ее запирают. В щелку проникал свет и холодный утренний воздух. Ане села, разглаживая по коленям шелковую рубашку, и увидела у себя на запястьях отчетливые полосы, оставленные веревкой. Девушка зябко передернула плечами, закуталась в плащ, как следует протерла глаза и решила выйти наружу.
Кетарн лежал лицом к амбару. Он сразу увидел свою невесту, появившуюся на пороге. На ней была красивая зеленая рубашка, совсем не та, что накануне, и… теплый серый плащ, в котором полдеревни видело вчера волкодава. На руках багровели синяки, но в остальном было отнюдь не похоже, чтобы Ане удерживали здесь силой. Значит… значит…
Можно ли выразить словами всю бездну унижения несчастного жениха? Кетарн рванулся еще раз и, вновь остановленный болью, закусил зубами мятые травяные пеньки. Потом уткнулся в них лицом… и заплакал.
Ане громко ахнула, уронила с плеч плащ и устремилась к нему. Подбежав, она принялась отдирать пальцы Волкодава, державшие руку Кетарна:
– Пусти его!
С таким же успехом она могла бы разгибать подкову.
– Повремени, кайлинь-ог, – негромко сказал Волкодав. – Я ничего ему не сделаю.
Близнецы уже стояли подле наставника, и Лихобор весело подтвердил:
– Не сделает. Хотел бы, давно душу бы вытряхнул. Лихослав согласно кивнул.
– Я только хочу, чтобы твой жених меня выслушал, – сказал Волкодав. – Отпущу, он же опять воевать полезет. Отойди, кайлинь-ог.
Кетарн приподнял голову, открыл рот… Волкодав заподозрил, что парень собирался наговорить невесте такого, в чем сам потом будет каяться до смертного часа. Да и вообще лучше было ему пока помолчать. Волкодав легонько двинул рукой. Кетарн сейчас же забыл, о чем собирался говорить, брыкнул ногами и снова ткнулся лбом в пыль.
Ане шагнула к нему, но натолкнулась на взгляд Волкодава, как на стену. И безошибочное женское чутье подсказало ей: хочешь добра – поступай, как велит этот человек. Чужой, до вчерашнего дня ни разу не виданный и, чего уж там, страшный. Ане всю жизнь учили не доверять чужакам. Никто не знает, что там у пришлого на уме, никто не поручится, что это не злой дух, принявший человеческое обличье…
Она не стала поднимать шум, призывая односельчан на подмогу. Просто растерянно закивала – и отошла.
– А теперь послушай взрослого человека, – поудобнее устраиваясь на спине у Кетарна, сказал Волкодав. Жених был, может, на год младше него, но это не имело никакого значения. Волкодав нагнулся пониже и продолжал очень тихо, чтобы слышал только Кетарн: – Тебе сказано было проводить девчонку до дома? Отцу с матерью с рук на руки передать? Ты передал?.. Тебе назад надо было скорее, на копьях сноровкой хвастаться. Не то, не приведи ваш Трехрогий, кого другого первым молодцом назвали бы. У тебя такой случай был за свою Ане с троими сразу схватиться… которые ей руки связали… Ты мне оставил ее избавлять, а теперь еще недоволен?
Трое, которых он мало не поубивал, Кетарна скорее всего бросили бы в болото, но Волкодав предпочел о том умолчать. Для него это была необыкновенно длинная речь. И, как с ним чаще всего и бывало, не слишком толковая. Волкодав сам почувствовал, что исчерпал запас говорливости на седмицу вперед, а толку не добился. И раздумывать, как бы еще вставить ума Кетарну, было некогда: из дому доносились приглушенные голоса и осторожная возня просыпавшихся служанок. Волкодав поднялся и рывком поставил на ноги охнувшего Кетарна.
– Ты сейчас пойдешь в амбар и будешь там тихо сидеть, – сказал он, вталкивая молодого вельха внутрь и пропуская туда же Ане. – Твоя невеста будет говорить, – продолжал Волкодав, – а ты будешь слушать ее и помалкивать. Она девка мудрая, так что советую. А если ей хоть одно слово грубое скажешь, я тебе язык узлом завяжу. Вокруг шеи.
Учтивостью тут и не пахло, и Кетарн, привыкший считать, что не боится никого и ничего, мгновенно вскипел бешеным гневом. Но так же быстро остыл. Волкодав произнес свое обещание очень спокойно, скучным будничным голосом. И Кетарн, как многие прежде него, отчетливо понял: венн его отнюдь не стращал. Он действительно собирался исполнить обещанное. И был вполне на это способен.
Кетарна даже замутило: так восстает желудок против пищи, которую не в состоянии переварить. У Ане блестели на глазах слезы. Ей хотелось броситься к любимому жениху, обнять, успокоить его… так ведь оттолкнет. Кетарн тоже чувствовал, что между ними впервые что-то стояло, и от этого было вдвое больней. Волкодав, окончательно исчерпавший свое небогатое красноречие, стоял за спиной Ане и хмуро смотрел на несчастного жениха. Проснувшийся Мыш высунул голову из-под свернутых крыльев и переводил светящиеся бусинки с одного на другого, соображая, не требуется ли вмешательство.
Рука Кетарна, помятая в короткой схватке, мало-помалу снова обретала чувствительность. Вместе со способностью осязать вернулась и боль, и некая часть его разума, не чуждая осторожности, стала искать причину не нападать больше на Волкодава. Достойную причину, не вызванную боязнью…
Венн не стал дожидаться, пока он эту причину найдет.
– Не все так просто, как тебе кажется, – буркнул он и вышел во двор, оставив жениха и невесту наедине. Мыш отцепился от своего гвоздя и выпорхнул следом, легко скользнув в щель уже закрывавшейся двери.
Выйдя наружу, Волкодав подставил крылатому приятелю руку и пощекотал зверька, в то же время прислушиваясь к происходившему в амбаре. Он очень боялся, что петушиная гордость все-таки толкнет Кетарна на какой-нибудь трудноисправимый поступок. Однако за дверью сперва было совсем тихо, потом раздался голос Ане. Негромкий, но очень настойчивый и убедительный. Если бы Волкодав захотел, он бы, наверное, сумел разобрать слова. Он не стал этого делать.

Государыне кнесинке снился сон. Нехороший, тягостный сон. Веселые ее, правду молвить, последнее время посещали нечасто. Но об этом она поразмыслит наяву. А во сне все принимаешь, словно так тому и следует быть.
Кнесинка Елень стояла на узкой каменистой тропе, по бокам, которой не росло ни кустика, ни травинки. Справа и слева вздымались неприступные серые скалы. Над зубчатыми вершинами медленно плыло навстречу косматое серое небо.
А из-за скал… наступало, подкрадывалось, ползло… нечто безымянное и безликое, пока еще невидимое за поворотом тропинки, но такое, что кнесинка знала: стоит ей хоть мельком увидеть это, и она сейчас же умрет.
Она была не одна, она видела рядом с собой Волкодава. Его спину в кольчуге, казавшей вороненые кольца из-под кожаного чехла. Он медленно пятился по тропе, яростно с кем-то рубясь, принимая неравный, отчаянный бой. Ее Неведомый Ужас был для него просто врагом из плоти и крови, которого вполне можно было достать ударом меча…
Потом кнесинка заметила, что на ней самой тоже были кольчуга и шлем, а в руке блестел меч. С которым она обращаться-то как следует не умела.
«Беги, госпожа!» – не оборачиваясь, прохрипел Волкодав.
И кнесинка почувствовала, что в самом деле может убежать и спастись. Просто повернуться и убежать. Что-то подсказывало ей, что она здесь была вроде стороннего зрителя: можно спокойно уйти прочь.
«А ты как же?..» – закричала она. Волкодав не ответил. Он действовал мечом с той убийственной силой и быстротой, что так часто завораживала ее на заднем дворе крома.
«За меня не бойся», – наконец бросил он через плечо.
Повернуться и спокойно уйти… Кнесинка не могла ни спасти Волкодава, ни бросить его здесь одного. Только умереть вместе с ним. Чего ее телохранитель как раз хотел бы меньше всего.
Кнесинка собралась сказать ему, что нипочем его не оставит, но не успела. Волкодав начал падать. Падая, он обернулся: девушка увидела искаженное, залитое кровью лицо. А из-за скалы – и тут у кнесинки волосы поднялись дыбом – к нему уже тянулись какие-то мохнатые щупальца…
Елень Глуздовна стиснула в мокрой ладони рукоять меча, дико закричала и неуклюже бросилась на выручку…
И все изменилось.
Во сне всегда так. Натолкнувшись на непереносимое, человек либо просыпается, либо вываливается из слишком страшного сновидения в другое, поспокойнее.
Кнесинка была на той же тропе, но в другом месте и откуда-то знала, что это происходило уже «потом». Она бежала со всех ног, петляя между серыми валунами и страшась оглянуться. Потом она увидела себя на мосту. Мост был длинный, составленный из множества дощечек, соединенных веревками. Он тянулся через ущелье, на дне которого плавали клочья тумана и раздавался глухой медленный рокот. Кнесинка бросилась бежать по мосту и почувствовала, что он внезапно просел. Но не так, как под чрезмерной тяжестью: его словно бы подрубили у нее за спиной. Кнесинка обернулась. Какой-то человек с берестяной личиной вместо лица силился еще раз полоснуть мечом толстый канат, а Волкодав не давал ему этого сделать, теснил в сторону, не подпускал ко входу на мост…
Кнесинка побежала к людям, ожидавшим ее на той стороне, а мост под ней опускался и опускался, теряя опору…
И опять прервался сон, забредший в слишком жуткий тупик. Только на сей раз кнесинка проснулась. Она не вскочила с криком, пугая служанок. Просто ощутила, что нет никаких скал, никакого моста, а есть только подушка и одеяло. И между расшитыми занавесями заглядывает веселый утренний луч.

Первым движением девушки было перевернуться на другой бок и с облегчением погрузиться в блаженную дрему. Так она и поступила: натянула одеяло повыше и не стала раскрывать глаза. Но час был уже не особенно ранний, молодое тело успело достаточно отдохнуть и больше не нуждалось в покое. Зато сновидение, только что посетившее кнесинку, еще плавало у самой поверхности, не успев окончательно погрузиться в забвение.
Волкодав, подумала она, и глаза открылись сами собой. Я его не бросила. Меня… унесло. А он, наверное, погиб.
Ей стало страшно. Когда случается увидеть во сне кого-то из близких, потом, наяву, ощущаешь к нему особенное родство.
С ним что-то случилось ночью. Его убили, и я это почувствовала…
Кнесинка, задохнувшись, села и спустила ноги на холодный глиняный пол, нащупывая на груди оберег. Подумаешь, сон. То есть, конечно, бывают вещие сны. О которых сто лет потом вспоминают. Потому что и снятся они раз в сто лет. Одному человеку из тысячи. Да кто сказал, что именно этот сон – обязательно в руку?..
Елень Глуздовна встала, схватила широкий плащ, набросила его поверх просторной рубахи, в которой спала, и отодвинула занавесь.
В прихожем покое уже не было никого из служанок, только на пороге сидела и умывалась большая полосатая кошка. Дальше виднелся залитый солнцем двор, и во дворе кнесинка сразу увидела Волкодава.
Ее телохранитель играл со своим крылатым любимцем. Он высоко подбрасывал зверька на ладони, и тот переворачивался в воздухе несколько раз, а потом, не раскрывая крыльев, падал обратно. Мыш хорошо знал, что знакомая рука обязательно подхватит его, не дав коснуться земли.
Кнесинка прислонилась плечом к ободверине и стала смотреть на Волкодава. Откуда ей было знать, что эту игру они выдумали давным-давно, еще когда Мыш не мог летать. Кнесинке вдруг вспомнилось, как она ездила на Светынь вдвоем с Волкодавом. И как ее перепугал безобидный глухарь, взвившийся из-за куста. И как телохранитель мгновенно прижал ее к земле, загораживая собой. А потом гладил по голове и что-то говорил, утешая, помогая развеять испуг…
Вот и теперь Елень Глуздовна смотрела на него и чувствовала, как уходит, подергивается дымкой приснившееся сражение. Волкодав был здесь. С ней. Целый и невредимый. Случись что, и он подоспеет на помощь. Не плачь, скажет, государыня. Некого больше бояться. Да ведь и не случилось ничего.
Кнесинка была далеко не дурой и к тому же привыкла раздумывать о людских словах и поступках, доискиваясь причин. И ей было отлично известно, что это значит, если женщине хочется смотреть мужчине в глаза и встречать его взгляд. Заговаривать с ним и слушать его голос. Протягивать ему руку и ощущать ответное прикосновение. Например, когда он сажает ее на коня. Или учит оборонять себя от врагов…
Как все легко и просто, когда речь идет о ком-то другом. Как легко давать другому умный совет. Разум советчика спокоен и ясен, чужие бури не смущают его. Зато к

Молодая государыня гостила в Ключинке еще три дня, и за это время никаких ссор между хозяевами и гостями не произошло. Никто ни на кого не начал коситься, но надо ли говорить, что до самого отъезда галирадцев местные девушки, ключинские и с болот, ходили по лесным тропинкам не иначе как в сопровождении отца, братьев и жениха. Волкодав сильно подозревал, что благодарить за это следовало не Кетарна, а его невесту, сумевшую что-то шепнуть на ухо матери и подругам. Потом поезду кнесинки настала пора двигаться дальше.
Волкодав уже вывел из конюшни Серка и смотрел, как слуги и охочие помощники из вельхов укладывали в повозку лубяные короба с имуществом госпожи. Работа была в самом разгаре, когда к нему подошла Ане и с нею Кетарн, почему-то прятавший руку за спиной.
– Уезжаешь, – поздоровавшись, проговорил вельх. – Что ж, заглядывай, когда мимо случишься.
– Может, и загляну, – сказал Волкодав. Ему казалось, что за эти несколько дней Кетарн повзрослел лет на десять. По крайней мере, превратился из драчливого юнца в справного молодого мужчину.
– Вот, возьми на память, – вдруг сказал ему сын рига. – Чтобы вправду дорога не позабылась.
Вынув руку из-за спины, он протянул Волкодаву вдетый в ножны кинжал. Тот самый, с рукоятью в виде позолоченного человечка. Привезенный с поля сражения у Трех Холмов.
Волкодав покачал головой:
– Больно дорогой подарок, отдаривать нечем. Ане лукаво заглянула ему в глаза:
– А ты разве не отдарил? Кетарн же добавил:
– Не обижай, возьми. Я его хотел поднять на хорошего человека… Руку мне жечь станет, когда выну из ножен.
Делать нечего, пришлось взять и повесить на пояс. Волкодав едва управился с этим, когда Ане решительно подошла к нему вплотную. Дотянувшись, она обняла рослого венна за шею, заставила нагнуться и, ничуть не стесняясь глазевшего народа, крепко поцеловала в губы. Ошарашенный Волкодав посмотрел поверх ее головы и встретился глазами с Кетарном. Ревнивый жених подмигнул ему, а потом заговорщицки улыбнулся. Историю, выдуманную Лучезаром, знали все. Правду – только они трое да еще, может, старейшина.
Ане отступила на полшага, и Волкодав спросил ее:
– Ожерелье-то где?..
Девушка засмеялась, вновь заставила наклониться и поведала на ухо:
– Богу Болотному подарила!..

Было время когда-то. Гремело, цвело… и прошло.
И державам, и людям пора наступает исчезнуть.
К непроглядной трясине лежит потонувшее Зло
И герой, что ценой своей жизни увлек его в бездну.

Что там было? Когда?.. По прошествии множества лет
И болото, и память покрыла забвения тина.
Только кажется людям, что Зло еще рвется на свет:
До сих пор, говорят, пузырится ночами трясина.

До сих пор, говорят, там, внизу, продолжается бой:
Беспощадно сдавив ненасытную глотку вампира,
До сих пор, говорят, кто-то платит посмертной судьбой
За оставшихся жить, за спокойствие этого мира.

11. НЕ ТА!

Сивур испокон веку считался пограничной рекой. Здесь кончались владения галирадского кнеса. Дальше до самых велиморских Врат тянулись сумежные земли, населенные племенами, никому не платившими дани. Были кое-где в лесах и деревни, но рассчитывать на такой прием, какой оказали кнесинке луговые вельхи, больше не приходилось. Хуже того: всем было отлично известно, что здешний народ промышлял как умел и отнюдь не чурался разбоя. В скором будущем, когда между двумя державами пойдет бойкая торговля и зачастят туда-обратно купеческие обозы, сами собой возникнут вдоль оживленного тракта сторожевые городки, появятся вооруженные разъезды. Однако пока этого не было и в помине.
Переправляться через полноводный Сивур предстояло на плоскодонном пароме, приводимом в движение веслами. Этот паром спускали на воду в основном ради приезжих с их изнеженными, непривычными к трудам и опасностям лошадьми. Сами вельхи, если случалась нужда, вытаскивали из сараев верткие круглые лодки, обшитые бычьими кожами, а закаленные кони переправлялись на другой берег вплавь. В Ключинке еще помнили, как герои давно прошедших времен выбирали себе для будущих подвигов скакуна. Загоняли в реку табунок жеребят и примечали того из них, кто не выскакивал в испуге обратно на берег, а, наоборот, отважно выплывал на глубину.
Переправа через реку вроде Сивура – дело не вполне безопасное. Это не какая-нибудь лесная речушка, которую лошадь переходит вброд, не замочив брюха. Старшины охранного воинства собрались на совет возле вытащенного на берег парома. Явился с ближайшими подручными Лучезар, пришли предводители отрядов, выставленных галирадскими землячествами – сольвеннами, вельхами и сегванами.
Пришел и Волкодав. В вожди он не лез никогда, но старшему телохранителю кнесинки полагалось хотя бы знать, что вожди затевали. Аптахар дружески с ним поздоровался. Мал-Гона, рыжеусый вельхский старшина, вежливо поклонился, сольвенн Мужила равнодушно кивнул.
Боярин Лучезар недовольно хмурился, похаживая вокруг парома и время от времени гулко пиная ногой толстые просмоленные доски. Черная смола пачкала зеленые, расшитые цветным шелком сапоги, но Левый не обращал внимания: не ему оттирать, на то слуги есть и рабы.
– Лапоть дырявый, – ругнулся он, оставив паром и возвращаясь к остальным. – Хорошо, если один раз до того берега доберется, не развалившись посередине!.. Значит, так: первым делом, чтобы не вымочить, перевезем сестру со служанками и десятком воинов для охраны. Потом станем возить моих молодцов и велиморцев… доколе лохань эта по досочке не рассядется. Вы, городские, после дружины. А не захотите ждать – сами на лодках или вплавь вместе с конями. Ничего, небось не размокнете.
Трое витязей-Лучезаровичей со скучающим видом переминались у боярина за спиной. Им, что он ни реши, все хорошо, все любо. Волкодав быстро посмотрел на старшин ратников; не станут ли возражать. Они не стали. Их дело – хорошо воевать, если придется, а решения пускай принимают кто познатней. Волкодав спросил себя, удосужились ли эти трое, как он, загодя осмотреть паром и убедиться, что плоскодонная посудина была пускай не нова и весьма неказиста, но отнюдь еще не отжила век. Да и плавала последний раз не так уж давно, а посему и рассохнуться не успела…
– Решили, значит, – проговорил Лучезар.
– Нет, – глядя под ноги, сказал Волкодав. Все повернулись к нему.
– Как это нет? – раздраженно удивился боярин, и на скулах у него выступили красные пятна. – Как это нет?
– Вначале должна переправиться половина воинов. Или даже больше. Причем сколько дружинных, столько и городских, – сказал Волкодав.
Он смотрел за реку. Там, куда предстояло причалить парому, виднелась чистая поляна около стрелища в поперечнике. А за ней и кругом – сплошная стена леса. Да не красного бора, как по сю сторону, а густого ельника пополам с несоразмерно вытянувшимися березами. Дорога с поляны уходила в этот лес и сразу куда-то сворачивала. Чаща, конечно, была хорошо разведана и местными, и охотниками из отряда. Но переправить туда кнесинку и оставить со служанками и жалким десятком бойцов?..
– Когда они сядут в седла, – продолжал Волкодав, – перевезем госпожу. Потом остальных.
– Что?.. – задохнулся боярин. – Это кто рот раскрыл? Полководец прославленный? Над двумя отроками начальник?..
Витязи радостно изготовились, но Волкодав не сдвинулся с места и ничего не ответил.
– Ладно! – сказал Лучезар. – Сделаем, как я сказал, а кто недоволен, может в Галирад возвращаться.
Волкодав, по-прежнему глядя за реку, раздельно проговорил:
– Пока я жив, государыня на первый паром не взойдет. Витязи призадумались, поскучнели. Старшины начали переглядываться. Первым, покашляв в кулак, подал голос Аптахар:
– По мне, так послушал бы ты его, государь Лучезар. Хегг меня съешь, не так уж он и неправ.
Сольвенн Мужила на всякий случай отступил от него в сторону, чтобы не выглядеть причастным к дерзким речам. Зато Мал-Гона подергал себя за усы и решительно присоединился к сегвану:
– Наши братья, ключинские вельхи, не стали бы предлагать бан-рионе дырявый паром. Телохранитель дело говорит, государь.
– Этого ты хотел? – дрожащим от ярости голосом обратился Лучезар к Волкодаву. – Чтобы мы между собой перессорились? А то и драку затеяли, пока разбойники лесные сестру мою в мешок сажать будут?
Волкодав посмотрел в глаза сегванскому старшине и сказал:
– Передай боярину, Аптахар, что я ссорить никого ни с кем не хочу.. Но на первом пароме кнесинка не поедет.
Он по-прежнему не смотрел на боярина, но краем глаза видел, что того затрясло. Еще он видел подходившего к ним велиморского посланника. Благородный нарлак чем-то неуловимо напоминал ему Фителу: то ли черными с серебром волосами, то ли спокойным достоинством человека не воинственного, но умеющего за себя постоять.
– О чем спор, господа мои? – подойдя и поздоровавшись, спросил велиморец.
Мужила, видно, понял, что отмалчиваться больше нельзя, и стал объяснять:
– Да вот, государь Дунгорму, Лучезар Лугинич говорит, что паром хлипок, и хочет сперва Елень Глуздовну перевозить, а телохранитель, вишь, упирается, сказывает, вначале половину отряда…
Посланник Дунгорм обвел спорщиков внимательным взглядом. За боярской любовью он особо не гнался, а вот невесту своему господину хотел доставить живую и невредимую. Он пожал плечами и предложил:
– Я со своими людьми рад буду испытать крепость парома. Мы можем переправиться прямо сегодня, а завтра, в самом деле, отчего бы первым паромом не перевезти госпожу…
Делать нечего, пришлось Лучезару ответить согласием. Понял, наверное: возьмись он упорствовать, и это показалось бы странным. Волкодав, однако, расслышал, как заскрипел зубами боярин, и спросил себя: почему тот так стоял на своем? Из одной спеси? Пусть, мол, я неправ, но как сказал, так и станется?.. Или ему надо было зачем-то, чтобы кнесинка почти одна оказалась на том берегу?..
Сперва эта мысль показалась телохранителю слишком чудовищной. Все же он заставил себя не отмахиваться от нее. Он в своей жизни повидал всякого. И успел усвоить: хочешь прожить на свете подольше, всегда будь готов к самому худшему. И еще. Есть люди, которых не обязательно подводить к самому краю, чтобы они собственную мать предали.
Или сестру.

Надо ли говорить, что в последнюю ночь Лихослав неотлучно торчал у парома, а Лихобор то и дело навещал его там. Когда дошло дело до переправы. Волкодав сам возвел кнесинку на паром и дальше чем на шаг от нее не отходил. Когда же до того берега осталось полтора стрелища, он сказал Елень Глуздовне:
– Сделай милость, государыня, надень кольчугу. Кнесинка смерила его взглядом:
– Вот еще… Не стану, незачем.
– Надень, госпожа, – повторил Волкодав. Кнесинка вскинула глаза; он смотрел на нее спокойно и хмуро, и было видно, что этому человеку давно уже не удавалось как следует выспаться. Наняла охранять, так хоть не спорь, написано было у него на лице. Кнесинке стало стыдно. Она опустила голову и взяла у него блестящую кольчугу, которой не могла повредить даже морская вода.
Она не стала спрашивать венна, что там было у него на уме, но заметила, что он неотступно держался между нею и берегом. Вот паром с шорохом наехал плоским днищем на мелкий прибрежный песочек, стукнули о борт ребристые сходни из еловых досок, способные выдержать нагруженную повозку. Дунгорм позаботился загодя выстроить своих молодцов и сам вышел поприветствовать кнесинку, как раз пересекавшую предел сольвеннской державы. Торжества, однако, не получилось. Дунгорм недоуменно нахмурился, когда вперед государыни, закрывая и пряча ее широкими спинами, на берег спустились трое телохранителей. И каждый держал в руках снаряженный лук со страшненькой бронебойной стрелой на тетиве. Телохранители сразу провели девушку в шатер, заботливо раскинутый велиморцами. Следом туда же отправили служанок и няньку и, пока переправлялось остальное войско, никому не позволяли высунуться наружу.
Оскорбленный Лучезар всем видом показывал, что не верит ни в какую опасность. Он ушел со своими в дальний конец поляны, и вскоре оттуда донесся перестук деревянных мечей. Вот уж чем Левый не пренебрегал никогда, так это воинскими упражнениями.
Велиморский посланник, понятно, наведался в шатер засвидетельствовать свое почтение госпоже. Когда же вышел, то остановился переговорить с Волкодавом, сидевшим у дверной занавески. Дунгорм был знатным, родовитым вельможей, но молодость провел при войске, в боевых походах, и не привык считать разговор с простым воином за бесчестье. К тому же велиморец неплохо понимал в людях и за время путешествия успел убедиться: телохранитель-венн вовсе не был тупым звероподобным убийцей, которым считала его половина галирадской дружины.
– Мы оба хотим благополучно довезти госпожу, – начал Дунгорм. – И потому я не отказался бы знать, с какой стати ты так ведешь себя, Волкодав… тебя ведь Волкодавом зовут?
Венн отозвался безо всякой охоты:
– Может, и зовут.
На берегу суетился народ, с вновь причалившего парома осторожно выкатывали повозку, рядом приставали кожаные вельхские лодки. Воины выводили из воды устало отфыркивавшихся лошадей, одолевших Сивур. Волкодаву позарез нужны были Мал-Гона или Аптахар, но этим двоим предстояло переправиться еще нескоро. Поэтому венн на берег почти не смотрел. Он не сводил глаз с рослых елей, стеной обступивших прибрежную поляну.
– За что ты так не любишь боярина Лучезара? – спросил велиморец. – Он храбрый воин и к тому же родственник госпоже.
Волкодаву не хотелось на это отвечать, и он промолчал. Дунгорм же досадливо подумал, что галирадские витязи были не так уж неправы. Одно добро: свирепый и непочтительный венн действительно охранял государыню, как преданный пес.
– Зря ты думаешь, будто никто, кроме тебя, не хочет добра госпоже, – сказал Дунгорм и собрался уйти, но тут Волкодав быстро посмотрел на него и проворчал:
– Что там я думаю, это дело десятое. Просто, если бы я хотел убить кнесинку, я устроил бы здесь засаду. Дунгорм сердито хлопнул себя по колену:
– Засаду!.. Это верно, поезд богатый, но воинов!.. Да и кому бы?.. Уж не хочешь ли ты, Волкодав, показать, что не даром хлеб ешь?
При иных обстоятельствах Волкодав просто намертво замолчал бы и не стал дальше с ним разговаривать. Однако нынче ему было не до себя. И не до своей гордости. Вдобавок за время дороги он тоже присмотрелся к Дунгорму и понял: нарлак был далеко не глупец и искренне заботился о кнесинке. И потому Волкодав спросил его:
– Скажи лучше, почтенный посол, не видели ли кого твои люди, когда устраивали лагерь?
– Никого, – пожал плечами Дунгорм. Потом, подумав, припомнил: – То есть видели какого-то оборванца… охотника, наверное. Парни сказывали, он так перепугался их, что удрал без оглядки. А ты – засада!
Волкодав впервые повернулся к нему, светлые глаза сделались пристальными:
– А не свил тот охотник гнезда где-нибудь на дереве? Вон в той стороне?
И он мотнул головой туда, где здоровенные ели росли гуще всего, нависая над открытым пространством. Дунгорм ничего не ответил, но сразу куда-то заторопился. Волкодав слышал, как велиморский посланник звал к себе старшего над своими воинами. Если они там хоть что-нибудь найдут, сказал он себе, ни одному слову Левого я больше не верю. Ни одному.

У велиморцев нашлись справные воины, сумевшие раствориться в лесных потемках и незаметно слиться с тенями. День прошел тихо, но в сумерках они заметили человека, бесшумно кравшегося к огромному дереву. Трехсотлетняя ель стояла в некотором отдалении от поляны, зато превосходила всех своих соседок и высотой, и пышностью хвои. Велиморцы окликнули человека, когда он уже собирался на нее лезть. Услышав оклик, он вздрогнул, а потом подпрыгнул, подтянулся и с ловкостью кошки устремился вверх. Стрелы, однако, оказались проворней: одна из них угодила ему в ногу, намертво пригвоздив. Несколько воинов уже проворно карабкалось следом, надеясь изловить незнакомца и привести его на допрос. Поднявшись к нему, они убедились, что опоздали. Человек понял, что не уйдет, и чиркнул себя по руке маленьким, но очень острым ножом, смазанным какой-то отравой. Действовала отрава мгновенно: велиморцы спустили с дерева труп. Одет же человек был в одежду охотника, изорванную и бедную.
Велиморские воины взобрались на дерево и обнаружили там удобный помост из жердей, с которого как на ладони был виден весь лагерь. На помосте нашли небольшой, но чудовищно сильный и дальнобойный лук с прочной кожаной тетивой. И стрелы к нему. Половина стрел была увита смоляной паклей и снабжена двузубыми наконечниками. Не больно-то отшвырнешь, прекращая пожар. У других на головках обнаружился яд. Тот же, что избавил от допроса стрелка.
Мертвое тело, не поднимая особого шума, закопали под елкой. Прежде чем хоронить, его тщательно осмотрели, но не нашли ничего, кроме маленькой татуировки. Под левой мышкой убитого синел Знак Огня, вывернутый лепестками вовнутрь.

Дорога впереди, как говорили, заблудиться не давала, но все же ключинские вельхи послали с кнесинкой проводника. Вернее, проводницу – сероглазую воительницу Эртан. Благо решительной девушке случалось путешествовать далеко от родных мест, в том числе и к Замковым горам.
Молодых воинов неудержимо притягивала гордая красота вельхинки. Многие пытались найти к ней подход, но наталкивались на ледяное презрение. А кто слишком уж разгорался страстью, – получал свирепый отпор и не знал потом, как скрыть синяки. Эртан сама выбирала, с кем ей дружить, с кем не дружить. Через несколько дней пути само собой сложилось так, что воительница держалась большей частью вблизи повозки кнесинки, стремя в стремя с Волкодавом, и без устали рассказывала венну о местах, которые они проезжали. Очень скоро к ним начали пристраиваться и Мал-Гона, и Аптахар, и даже Мужила. Занятные рассказы Эртан с любопытством слушала сама кнесинка, ехавшая то в возке, то верхом на Снежинке.
Им предстояло выехать к развилке, где дорога разделялась на две: Старую и Новую. Новая петляла среди каменистых холмов, где если и попадался родник, то непременно с невкусной, известковой водой. Не было там и мало-мальски приличного места для стоянки. Тому, кто пускался в путь по Новой дороге, предстояло не менее двух ночей (а промешкаешь – так и все три) спать на сквозных ветрах, непрестанно дувших между холмами, и притом везти с собой все дрова: там, среди серых скал и валунов, ничего пригодного для костра найти было невозможно.
Старая же дорога вела чудесными лесами, которые исстари славились богатой охотой и «непугаными», как выразилась Эртан, грибами.
– Понадобилось мне однажды… присесть, – вызывая улыбки мужчин, весело и без тени смущения рассказывала она о своей поездке туда. – А были там сплошь папоротники высотой мне вот по сюда, да такие разлапистые, земли не видать. Сажусь я, значит… а под папоротниками-то – подосиновик на подосиновике! Да какие – с бутылку! Забыла я про все свои дела, давай скорей собирать… и хоть бы один червивый попался!
…Тем не менее, Старая дорога была почти заброшена, и уже довольно давно. Благоразумные люди ездили все больше по Новой. Именно она и была обозначена красной краской у Волкодава на карте: сам Глузд Несмеянович, путешествуя в Велимор и назад, предпочел ехать холмами. Волкодав спросил вельхинку, почему так.
– Это все из-за болот, – ответила она неохотно, и венн заметил, как она сделала рукой знак, отгоняющий нечистую силу. – Старая дорога проходит краем болот… Нехорошие это места. Дурные.
– Почему дурные? – спросила кнесинка Елень. Она сидела на передке повозки и время от времени отбирала вожжи у старой няньки, правившей лошадьми. Эртан ответила не сразу, и кнесинка пожала плечами: – Разве могут быть в плохом месте такие грибы, как ты только что говорила? Да их еще в земле черви бы съели. И сама ты разве стала бы их собирать?
Эртан вздохнула и опять сложным образом перекрестила пальцы, чтобы не подслушал злой дух.
– У нас об этом рассказывают так… – начала она, покачиваясь в седле и задумчиво глядя вперед. – Я слышала это от деда, а ты, госпожа, сама решай, что тут к чему. Было дело во дни Последней войны, когда жили здесь совсем другие племена, а какие – никто теперь и не помнит. Случилось так, что по воле Темных Богов сюда забрел отряд из войска могущественного завоевателя, разбившего перед тем горцев-ирванов…
– Гурцата Великого, – сказала кнесинка Елень.
– Воистину тебе многое известно о тех временах, благородная бан-риона, – поклонилась Эртан. – Только мы, западные вельхи, больше называем его Гурцатом Жестоким. А ирваны, которых он частью истребил, частью увел в рабство, иначе как Проклинаемым его и не зовут… Говорят, тот отряд успел награбить несчитанные богатства, но полководцу все было мало. Он не щадил на своем пути никого, а чтобы ненароком не пропустить какую-нибудь лесную деревню, схватил одного юношу из местных, гостившего у друзей, и велел показывать путь. Да пригрозил посадить его на кол, если он утаит от них хоть маленькое Зимовье… Юноше не захотелось умирать, и он повел их от одной деревни к другой. У нас не помнят, как его звали, и не называют его героем.
Да уж, усмехнулся про себя Волкодав. Кому в здравом уме охота умирать на колу. И ведь откажешься – сейчас другого найдут. А впрочем, пока сам перед таким выбором не стоял, других не суди.
– Много дней двигалось войско, – продолжала Эртан. – И там, где оно проходило, люди, говорят, до сих пор не живут. Только настало утро, когда следующей должна была стать его родная деревня…
Так ведь это ж наша легенда, осенило вдруг Волкодава. Только у нас парень не врагов по лесу водил, а Морану Смерть таскал на плечах!
Про себя Волкодав был уверен, что два сказания связывало не больше родства, чем бывает у двоих случайно похожих людей. Еще он знал, что Тилорн, окажись мудрец здесь, до вечера объяснял бы ему, что никакой случайности не было и в помине.
– И тогда юноша понял, что не сможет отдать жестоким насильникам свой дом и родных, – рассказывала Эртан. – Уж лучше какой угодно смертью погибнуть. А раз самому жизни не будет, хорошо бы и недругов с собой прихватить. Решился он и повел вражье войско охотничьей тропой прямо в Кайеранские топи. А тропку ту, если тайных вешек не знать, умри – не отыщешь. Так ушли они, и больше их никто никогда не видал. Живыми то есть. Три тысячи было их, и ни один не вернулся.
Эртан замолчала, и уже Аптахар спросил ее:
– Так почему все же место недоброе? Ушли, сгинули, и Хегг их прибрал. Да и дорога не прямо же через топи ведет?

Солнце только перевалило полдень, когда отряд достиг росстаней. Где тут Старая, где Новая, разобраться оказалось нетрудно. Старая дорога вела прямо на юг, Новая резко сворачивала к востоку, обещая порядочный крюк. У Новой вид был хотя и запущенный, но все же проезжий. Старая сплошь заросла кустарником и молодыми деревцами, и над ней, в предупреждение несведущим путникам, висел знак запрета, смерти и скорби: белая тряпочка на длинном шесте. Такие вывешивают у избы, где недавно кто-нибудь умер.
Лучезар первым пустил своего коня по Старой дороге. Добравшись до знака, он встал в стременах, вытянул руку и сорвал белый лоскут. Выкрикнув сольвеннский боевой клич, боярин швырнул тряпочку под копыта вертевшегося жеребца, рванул из ножен меч и поскакал. Воодушевленное войско потянулось за ним. Кто, в конце концов, поручится, что об этом походе и о деянии храброго Лучезара не будет сложена песня?..
Нечистой силы Волкодав не боялся никогда. То есть он знал, конечно, что вокруг полным-полно всяких существ, только ждущих устроить человеку беду. Знать знал, но не боялся. Бояться, по его мнению, следовало врагов из плоти и крови. Живых, осязаемых и способных ко всяким неожиданным выходкам. С духами проще. Духи невидимы для обычного глаза, но и сами живого человека не видят. Если только он каким-нибудь поступком не нарушит эту невидимость. Пренебрежет обрядами очищения после убийства врага, не уважит древних костей, случайно найденных в яме… Так кусачие слепни набрасываются и больно жалят пыльное и потное тело. А на человека, только что выкупавшегося в реке, не обращают внимания.
Блюди себя в чистоте, учила веннская Правда, и никто зря не обидит. Волкодав считал себя далеко не праведником, но в то, что темная сила вот так ни с того ни с сего нагрянет по его душу, не верил. Особенно если он заранее побеспокоится кое о чем…

…А леса вдоль Старой Дороги и вправду были роскошные. Волкодав косился по сторонам и тщетно силился уразуметь, как, во имя Богов, столь дивное место умудрилось когда-то пустить в себя нечисть. Сколько он видел красивейших мест, непоправимо оскверненных насилием, преступлением и войной! Пора, кажется, было бы уже и поумнеть, но что-то в нем глубоко внутри все еще наивно дивилось: как же, мол, вышло, что чудесная красота никого не остановила и не спасла?..
В отношении грибов тоже все было в точности так, как предсказывала Эртан. Здоровенные тугие красавцы целыми семействами выглядывали из мха вдоль всей обочины, если не прямо посередине дороги. Молодые воины развлечения и похвальбы ради нагибались в седлах и подхватывали грибы, не придерживая ретивых коней. А чтобы зря не пропадало добро, сорванные грибы из рук в руки передавали в повозки, где ехали кашевары. Будет привал, повиснут над кострами котлы, станут повара чистить грибы и бросать их в кипяток. Что бы ни затевалось к вечере, не испортят подосиновики с моховиками ни кашу, ни лапшу, ни похлебку. И даже сегваны, испокон веку не собиравшие грибов и не привыкшие им доверять, вряд ли смогут справиться с любопытством. Наверняка ведь заглянут к кострам соседей-сольвеннов. Едите, мол, да похваливаете, так, может, оно и нам не отрава?..
Вначале лес был почти как те, в которых Волкодав провел детство. Мшистый, с редким подлеском, прозрачный сосновый бор, в котором как-то сама собой приходила мысль помолиться Богам. Потом дорога понемногу поползла под уклон, появились громадные, увитые седым лишайником елки. Волкодав забеспокоился, представив себе ночлег в подобном лесу. Но ельники тянулись недолго. Скоро по сторонам снова зашагали торжественные полчища сосен. Мыш то и дело срывался с плеча Волкодава и, стремительно петляя между деревьями, уносился далеко в чащу. Венн внимательно присматривался к нему, когда он возвращался. Но нет, никаких признаков беспокойства ушастый черный зверек пока что не проявлял…

О приближении к Кайеранским трясинам Волкодав догадался сначала по запаху. Дохнул навстречу ветерок, и перед мысленным взором раскинулись пышные торфяники, поросшие морошкой и клюквой, а чуть в отдалении встали густые тростники в рост человека и пролегли разливы черной воды с неподвижно застывшими плавучими островами. Волкодав увидел даже медленные пузыри, которые время от времени поднимались из глубины и лопались, распространяя запах тухлых яиц.
Он только собрался спросить Эртан, не померещилось ли ему и действительно ли скоро откроются топи, когда дорога повернула еще раз, и перед ними до самого небоската простерлись знаменитые Кайераны. Точно такие, как и представлял себе Волкодав. По левую руку виднелся кочковатый торфяник, в котором ближе к берегу виднелись даже чахлые скрюченные деревца. По правую – черным зеркалом расстилались непроглядные хляби. Туда не было ходу человеку, кроме как на лодке или на плоту, зато всю весну и все лето так и кишела хлопотливая пернатая жизнь.
Несколько плотных стай и теперь еще кружилось в отдалении, готовясь к долгому перелету… Есть ли на свете край, в который раз спросил себя Волкодав, где такому вот благодатному болоту равно радуются и зверь, и птица, и человек… И никто его призраками не населяет?..

Поляна, где решили заночевать, лежала как раз напротив разливов, над гранитными взлобками, с которых несколькими струями падал в болото чистый ручей. Здесь стояли редкие, кряжистые сосны, и между ними там и сям чернели пятна древних кострищ. Мимоезжие люди столько раз возжигали огонь на одних и тех же местах, что насмерть прогоревшая почва уже не могла прокормить ни семечка, ни корешка.
Пока ставили палатки и набирали воду в котлы. Волкодав обошел лагерь кругом, разведывая места. Так он поступал всякий раз перед ночлегом. Сперва воины подшучивали над ним, потом привыкли и перестали. Тем более что на подначки он не отзывался.
Люди в дороге, устраивая привал, ищут место ровное и сухое, да чтоб близ воды, да чтобы летний ветерок сдувал комаров, а осенняя буря или того паче вьюга, наоборот, достать не могла. Если бы Волкодаву дали власть распоряжаться по-своему, он выбирал бы место иначе.
Он велел бы останавливаться там, где, случись что, легко было бы отбиться. Поначалу, еще до Ключинки, он пробовал на чем-то настаивать. Но быстро понял, что, кроме намеков на веннскую трусость и тупоумие, мало чего добьется. Вот тогда-то и завел он привычку обходить кругом место ночлега, прикидывая, откуда стал бы подбираться к шатру кнесинки он сам, если бы того захотел.
Один раз, на берегу Сивура, это уже оправдалось…
Волкодав босиком шел по зеленому мху, радуясь, что выпала возможность отдохнуть от сапог. Пока при кнесинке, босиком ведь не постоишь: не принято. Лесной ковер ласкал ступни, не боявшиеся даже и снега, руки сами тянулись за черноголовиком, высунувшим на свет Божий темно-бурую шляпку. И такое-то место объявили недобрым, отдали под поганое игрище злобным теням?.. Ладно бы прошел здесь пожар, на годы вперед истребил все живое… А то..!
Еще некоторое время назад он расслышал сзади осторожные шаги и узнал походку Эртан. Волкодав решил было затаиться, пропустить девушку мимо и встать за спиной, но потом передумал. Незачем обижать. Ну и что, что крадется за ним, так ведь не со злом же. Венн шагнул прямо перед ней из-за елки:
– Давай походим вместе, Эртан.

Когда-то, наверное, круглая каменная площадка была выскоблена до чистоты, но теперь и ее заплел бело-зеленоватым ковром мох, покрывавший безлесную вершину скальной гряды. Толстые стены святилища не допускали вовнутрь холодные ветры, зато там, где камень день за днем ласкали солнечные лучи, по шершавому граниту карабкался зеленый вьюнок. Здесь было даже теплее, чем в других местах, и вьюнок еще цвел совсем по-летнему, доверчиво раскрывая бледно-розовые лепестки.
Волкодав посмотрел на нежные лепестки и окончательно уверился, что никакому злу здесь не было места.
Он ожидал найти в святилище изваяния Богов или какие-нибудь священные изображения, быть может, разбитые, оскверненные, – так обычно делают победители, чтобы по возможности ослабить Богов покоренного племени, – а то и полуистлевшие кости защитников. Но нет, ничего подобного он не обнаружил. Зато, как и полагалось в толковом укреплении, здесь была вода. Она струилась из трещины в скале, собиралась в каменной чаше, явно вытесанной человеческими руками, потом переливалась через край и вновь растекалась по трещинам. За родниковой чашей камень был стесан и выглажен, словно небольшой стол. Для чего предназначали этот камень давно ушедшие люди, спрашивать теперь было некого, но Волкодав рассудил, что скорее всего для приношений.
Порывшись в поясной сумке, венн вытащил сухарь и разломил его на несколько частей. Одну он обмакнул в чашу и положил на жертвенный камень, другую протянул Эртан, третью взял сам. Нашелся, конечно, кусочек и для Мыша, привлеченного видом съестного.
Если здешние Боги еще взирали с неземной высоты на свое заброшенное святилище, наверняка они подивились и обрадовались неожиданной жертве, хотя бы и принесенной чужеплеменниками.
– Ты хочешь убедить бан-риону перебраться сюда на ночлег? – дожевывая сухарь, спросила Эртан.
Волкодав посмотрел на нее и подумал о том, что немногие девушки, как она, отправились бы бродить по лесу вдвоем с мужчиной просто ради того, чтобы дружески поболтать. Поболтать, вовсе не замышляя увлечь его своей красотой. И уж подавно не боясь, как бы эта самая красота не подвигла его пустить в ход руки. Он вспомнил поездки с кнесинкой на Светынь и подумал, что Елень Глуздовна, видно, тоже была из таких. И Ниилит, считавшая его братом…
– Нет, – сказал он воительнице. – Не надеюсь. Просто, чтобы было куда удирать… мало ли вдруг…
– Я бы поговорила с нашими вельхами, – предложила Эртан. – Если тут устроится десяток ребят, ведь не лишними будут.
– Не лишними, – кивнул Волкодав. – Ладно, пошли… пока госпожа кнесинка за грибами в лес без спросу не собралась.
– Мне тут твои отроки порассказали… – спускаясь вместе с ним вниз по склону, начала вельхинка. – И Ане с Кетарном. Ты, говорят, неплохо дерешься…
– Может, и дерусь, – проворчал Волкодав.
– Еще говорят, будто ты однажды обмолвился, что тебя якобы женщина многому научила…
– Может, и научила.
– Кто она была, Волкодав? Я слышала, где-то за морями есть целый народ воинственных женщин. Она была родом оттуда?
Волкодав покачал головой.
– Она была жрицей Кан, милосердной Богини Луны. Богиню Кан чтут на юге Вечной Степи…

Это было давно. Целую жизнь назад. Ему едва исполнилось девятнадцать, и он еще не вполне привык к собственному лицу, только что впервые за много лет увиденному в зеркале. Он спускался с гор на равнину, распростившись с виллами – Повелительницами Облаков, отнявшими его у Мораны Смерти. Он шел по узкой тропе, неся в тощем мешке хлеб и кожаную бутыль с простоквашей, и не особенно хорошо представлял себе, куда эта тропа его заведет. Он твердо знал только, где она кончится навсегда. У берега Светыни. Над трупом кунса Винитария по прозвищу Людоед.
Вот так он шел, жмуря слезившиеся, никак не желавшие привыкать к свету глаза, когда Нелетучий Мыш зашипел и беспокойно завозился у него на плече. Потом впереди раздались человеческие голоса.
Волкодав обогнул большую, убитую цветущим кустарником меловую скалу и увидел впереди дорогу, а на дороге – троих человек.
Одна была пожилая седовласая женщина в серых шерстяных шароварах и синей стеганой безрукавке, запахнутой не так, как было принято у веннов. Она медленно пятилась, держа в руках посох, а в сторонке смирно стоял мышастого цвета ослик. Волкодав почему-то сразу решил, что ослик принадлежал путешественнице. А прямо перед собой он увидел спины двоих вооруженных мужчин. Один держал наготове копье, другой – длинный топорик. Они подходили к женщине, громко переговариваясь по-саккаремски. Волкодав выучил этот язык в руднике, но все же испытал легкое изумление, обнаружив, что действительно понимает. Смысл их речей дошел до него лишь в следующее мгновение.
Двое дюжих молодчиков обменивались похабными замечаниями и советовали женщине по-хорошему подарить им и ослика, и свою благосклонность. Тогда, может, они позволят ей остаться жить.
Потом они заметили, что женщина, не слушая, любознательно рассматривала что-то у них за спиной. Волкодав бросил котомку, издал животное рычание и ринулся в бой.
Он уже тогда был очень быстр. И очень силен. И, когда доходило до драки, помышлял лишь о том, как бы убить, а не о том, как сохранить себе жизнь. Все кончилось в считанные мгновения. В дорожной пыли валялись два трупа, а Волкодав стоял на коленях, зажимая ладонью распоротое плечо. Прежде чем свалиться со сломанной шеей, один из грабителей успел-таки ударить его, и наконечник копья чиркнул по кости.
Седовласая женщина между тем хладнокровнейшим образом оглядела побоище, и Волкодав увидел досаду и огорчение у нее на лице. Она подошла и спросила, остановившись над ним.
«Зачем ты убил этих несчастных, малыш?»
Широкоплечий «малыш» с порядочной сединой в бороде смотрел на нее снизу вверх, плохо понимая, о чем речь. Сперва его прохватил холодный пот при мысли: неужто случилось страшное и он сдуру совершил то, чего больше всего в жизни боялся – расправился с неповинными?.. Но нет, свежая память о только что происшедшем свидетельствовала, что он не ошибся.
«Ну… Как же, госпожа…» – выдавил он наконец.
«Они еще могли бы образумиться и понять, что выбрали неправильный путь, – укоризненно проговорила женщина. – Теперь они ничего уже не поймут. Зачем тебе понадобилось их убивать?»
С таким же успехом она могла бы потребовать объяснений, почему у него, положим, две руки. А не пять и не шесть. Человеку, способному хотя бы задумать непотребство над женщиной, попросту незачем было дальше жить. И все тут. На том стоял его мир.
«Совсем дикий. И совсем глупыш, – вздохнула незнакомка. Потом велела: – Ну давай, показывай, что ты там себе причинил».
Волкодав осторожно разомкнул пальцы. Из-под руки густо побежала кровь.
«Зажми и сиди», – последовал строгий приказ. Женщина посвистала ослику. Тот послушно подбежал, семеня, и принялся кротко обнюхивать обоих – Волкодава и Мыша. Женщина расстегнула переметную суму и вытащила маленькую коробочку. Высыпав себе на ладонь толику блестящего бесцветного порошка, она сжала сухонький кулачок, поднесла его ко рту и нагнулась:
«Убери руку…»
Волкодав снял с раны ладонь. Женщина резко дунула в кулак, и порошок вылетел плотным облачком, глубоко проникнув в кровоточащую плоть.
Венну случалось кропить раны вином, случалось и прижигать их головней. Он думал, что уже испытал на своей шкуре все, что только возможно, но, оказывается, ошибся. Половина торса и вся рука до пальцев попросту отнялись. Волкодав не закричал только потому, что умение терпеть было едва ли не главной наукой, усвоенной им в Самоцветных горах.
«…ласковый, – вновь дошел до сознания голос незнакомки, продолжавшей как ни в чем не бывало что-то ему рассказывать. – Но я берегу его для особенных случаев. Например, для рожениц».
Волкодав разлепил губы и просипел:
«Тебе видней, госпожа…»
Порошок запер кровь и отвалился коркой, оставив чистую рану. Женщина смазала ее какой-то пахучей черной смолой, потом удивительно ловко зашила. Четыре с лишним года спустя на этом месте был не очень заметный, тонкий, как ниточка, шрам, который не мешал двигаться руке и не напоминал о себе даже перед ненастьем.
Отдышавшись немного, Волкодав забрал оружие убитых и деньги, найденные в кошельках. Оттащив тела в сторону от дороги, он развязал на обоих тканые кушаки и принялся заваливать мертвых землей и камнями. Не в первый и не в последний раз жизнь вынуждала ею обойтись без обрядов воинского очищения. Но если можно было хоть как-то обезопасить себя от пришествия мстительных душ, пренебрегать этим не стоило. Вовсе уж последнее дело – бросать непогребенным тело врага…
«Куда ты шел-то, малыш?» – спросила его женщина.
«Сперва в Саккарем, госпожа», – сказал Волкодав.
Пристальный взгляд карих глаз обежал его с головы до ног.
«СПЕРВА в Саккарем!.. Что ж, полезай на ослика, я тебя провожу».
Садиться на ослика Волкодав наотрез отказался.
«Свалишься, – предрекла женщина. – Двух поприщ не пройдешь, свалишься. Я же вижу, думаешь, я тебя сумею в седло взгромоздить?»
Волкодав прошел два поприща. Потом, столько же. И еще.
«Значит, ты идешь СПЕРВА в Саккарем, – покачиваясь на спине семенившего ослика, рассуждала его седовласая спутница. Она была любопытна, как Тилорн, и так же умела беседовать одна за двоих, постепенно вытягивая из неразговорчивого венна все, что ее интересовало. И Мыш к ней, в точности как к Тилорну, сразу проникся полным доверием. – Ты не похож ни на купца, ни на странствующего мастерового, – продолжала она. – Ни на… прости, но на воина ты тоже не очень похож. И кто только додумался отправить тебя, малыш, одного и такого глупого через перевалы, по опасной дороге?»
Волкодав долго молчал, потом, отчаявшись найти правильные слова, мотнул головой в сторону снежных вершин, горевших в розовом небе:
«Там… люди были. Разные. Где родня, сказывали друг другу. Вот… навестить хочу, про кого знаю…»
«Там – это где?» – спросила женщина.

– У этих жриц заведено странствовать, – сказал Волкодав. – Лечить, учить… А чтобы безоружные женщины живыми возвращались домой, их Богиня даровала своим ученицам Искусство. Кан-киро веддаарди лургва… «Именем Богини, да правит миром Любовь». Мать Кендарат стала вразумлять меня. Она бы и теперь меня вон в те кусты зашвырнула.
Эртан смерила его недоверчивым взглядом:
– Тебя? Старушка?.. Волкодав ответил что думал:
– Она мудра, а я глуп. Если бы она оказалась у вас в Ключинке вместо меня, она бы так повернула дело, что Лучезаровы олухи руки бы ей целовали и умоляли простить. А я что?.. Только кости ломать…
Эртан хмыкнула:
– Тоже иной раз полезно бывает…
– Может, и полезно, – кивнул Волкодав. – Только Кан-Кендарат говорила: покалечишь врага, он еще больше озлобится. А надо, чтобы совесть проснулась. Она это умела. Я – нет. А это и есть совершенство.
Эртан задумчиво помотала головой.
– Жрица! – пробормотала она затем. – Совершенство!.. По мне, голову оторвать все же верней!
– По мне, тоже, – сказал Волкодав. – Вот потому я и не победил бы Мать Кендарат.
Пока шли к лагерю, Эртан все расспрашивала венна о кан-киро, и он понял, что не далее как на следующем привале у него появится еще одна ученица. Вельхинке только не верилось, что с помощью этого искусства можно одолеть человека крупнее и сильнее себя. И даже нескольких сразу. Доводы Волкодава особого впечатления на нее не производили. Вероятно, оттого, что он и без всяких ухищрений, одним кулаком кого угодно мог отправить на тот свет.
– А ты поди к кнесинке да ухвати ее покрепче за руку, – с усмешкой посоветовал венн. – Ты ее в три раза сильней, да и не знает она почти ничего. Но ведь не удержишь.

Волкодав спешил назад в становище, как обычно, боясь, не стряслось бы чего в его отсутствие. По возвращении, однако, выяснилось, что в пору было спасать не госпожу, а двоих младших телохранителей – от разгневанной госпожи.
Случилось то, чего и ожидал Волкодав: Елень Глуздовна, пока не стемнело, собралась за грибами, а братья Лихие, на посмешище Лучезаровичам, ее не пускали.
– Волкодав!.. – чуть не плача от бессильной досады, бросилась она к венну. Но Волкодав покачал головой.
– Они правы, государыня, – проговорил он тихо. Когда он хотел в чем-то убедить рассерженного человека, он всегда говорил тихо. По его наблюдениям, это заставляло прислушаться. А прислушиваться, в то же время продолжая кипеть, затруднительно. – Место здесь глухое, неведомое, да и слава за ним дурная, – продолжал Волкодав. – Мало ли кто из-за дерева кинется.
У кнесинки еще жарче зацвели на щеках малиновые разводы:
– А вы трое на что?.. У ж не силой ли меня удерживать станете?..
– Лучше не принуждай к тому, госпожа, – без тени улыбки сказал Волкодав. Подумал и добавил: – Вот приедем, будешь вольна меня в три шеи вытолкать и ни денежки не заплатить. А пока едем, стану тебя беречь.
При словах «вот приедем» с лица кнесинки, словно по волшебству, сбежал гневный румянец. Бросив наземь приготовленную корзину, девушка скрылась в шатре. Нянька поспешила следом за ней. Волкодав прислушался и вскоре различил сдавленное всхлипывание, доносившееся изнутри. Кнесинка плакала.
Волкодав тоскливо задумался о том, хорошо ли он поступил, не дав ей потешить душу грибами. И решил, что все-таки был прав. Не дело разгуливать по лесам, когда кто-то на тебя затеял охоту. А обида все же не та, чтобы помирать от нее.
Еще он подумал, что уже не раз и не два, сидя ночью, слышал из палатки кнесинки точно такой плач. Почему-то ему всегда вспоминалось при этом, как она хваталась за его руки тогда в Галираде, в день покрывания лица.

Некоторое время спустя Волкодав сидел у костра Аптахара и вел разговор с ратниками-сегванами.
– Что ты будешь делать, Аптахар, – спросил он, – если нынче ночью кто-нибудь на нас нападет?
Сегван поскреб пятерней в кудрявой седеющей бороде:
– А с чего ты взял, венн, что на нас нападут? Кто-то из стражников помоложе, видно, наслышанный о похождениях Аптахара, засмеялся:
– Опять летучая мышь беспокоится? Это успело стать чем-то вроде семейной шутки и многих насмешило, но Волкодав не улыбнулся. Он сказал:
– Я сам не хочу, чтобы нападали. Но если вдруг?
– Если да кабы, – проворчал Аптахар. Сняв с огня, он протянул ему большую лепешку, поджаренную по-сегвански, с луком и шкварками. Потом пожал плечами: – Станем делать что скажут.
– А некому будет сказать? – не отставал Волкодав. – Вот мы тут сидим, а из болота полезли?..
Лучезар, первый воевода походников, вправду вел себя словно на безобидной прогулке близ города. Устраиваясь на ночлег, он ни разу не утруждал себя подробными распоряжениями, кому куда бежать и что делать, ЕСЛИ…
– Да ну тебя к ночи с такими-то разговорами! – досадливо отмахнулся Аптахар. – Накликать решил?.. Расскажи мне лучше про эту вельхинку, Эртан. Может, мне к ней присвататься? Для сына, а?..
Волкодав усмехнулся углом рта:
– Присвататься-то можно, только не начала бы она вам с ним какие приемы показывать…
Вот это уже точно была семейная шутка, и Аптахар захохотал во все горло.
– Мы с Эртан, – переставая улыбаться, сказал Волкодав, – тут все думали, как оградить госпожу, если вправду полезут.
– Ты бы к витязям с этим, – посоветовал один из сегванов. – Мы что! Не больно нас спрашивали.
– На витязей надежда, как на синий лед, – вздохнул венн. – Вот что. Мы с ней наверху холма старое святилище нашли. Стены каменные… Как раз вон в той стороне. Эртан своих вельхов там обещала устроить… Если ночью кто зашумит, я кнесинку за руку цап и сразу туда.
– А мы прикроем, – кивнул Аптахар. – Я стрельцов выставлю.
– Еще, – сказал Волкодав. – При государыне служанки, нянька и лекарь, и она их не бросит. Одних девок семеро, а нас, телохранителей, трое…
Если по совести, в основном за этим он к Аптахару и шел. Саму по себе кнесинку он и в одиночку выдернул бы из-под носа у каких угодно убийц. И уволок в такую чащу, что там его даже местные уроженцы никогда не сыскали бы без собак. А с собаками – и подавно. Но стоило представить себе несчастных девчонок, оставленных посреди леса на потеху лютым насильникам… испуганно и бестолково мечущихся, гибнущих…
Волкодав посмотрел, как разглаживали усы широкоплечие красавцы-сегваны, как они нетерпеливо ерзали на своих местах у костра, и понял, что зашел с нужного конца. Служанки у государыни были все как на подбор пригожие, быстроглазые и смешливые. Ясное дело, молодые воины все время искали случая подмигнуть девушкам, перекинуться шуткой, а если повезет, так и чмокнуть какую-нибудь в румяную щеку. Но до сих пор подобное если и происходило, то разве что у лесного ручья или в укромном уголке ключинского тына. О том, чтобы ночь напролет торчать у шатра кнесинки и болтать со служанками на глазах у бдительной бабки, не могло быть и речи. Зато теперь!.. Попробуй кто прогони!.. Старший телохранитель позволил!
Волкодав вернулся к походному жилищу своей госпожи и, наказав Лихославу разбудить себя на закате, забрался под повозку, закутался в теплый плащ и немедленно уснул. Густой мягкий мех грел и ласкал тело. Случись надобность, Волкодав точно так же спал бы хоть голым: жизнь его к чему только не приучила. Но если была возможность, венн предпочитал спать по-человечески, в тепле и уюте.
Он уже задремал, когда под повозку бесшумно влетел Мыш. Покрутившись, ушастый зверек повис кверху лапками на каком-то выступе днища. Спать ему не хотелось, но всякому, кто надумает обижать Волкодава, придется сперва иметь дело с ним!
Венн проснулся, когда Око Богов коснулось туманного горизонта, готовясь уйти за Кайеранские топи, за едва видимые вдали острова. Лихослав и Лихобор шепотом спорили возле повозки, обсуждая, пора будить наставника или пускай еще немного поспит. Мыш приподнимал голову и раздраженно шипел на обоих. Волкодав вылез наружу и стряхнул с одежды травинки. Зверек тотчас вспорхнул ему на плечо.

Без мехового плаща сразу показалось холодно. Волкодав пошел в обход становища, отмечая про себя, что многие на всякий случай обвели свои палатки охранительными кругами. Тилорн, наверное, сейчас же объяснил бы ему и всем любопытным, почему люди самых разных вер так единодушно полагались на оберегающую силу круга. Очень могло быть, сказал себе Волкодав, что, выслушав объяснения, народы проявили бы не меньшее единодушие, сговорившись намылить шею ученому.
Как бы то ни было, сольвенны чертили круги ножами, сегваны выкладывали их камешками, а вельхи – веревками из конского волоса, и разница на этом кончалась. Пока еще не стемнело, в круге оставляли проход. Когда все угомонятся и отправятся спать, проходы замкнут. И это тоже все делали одинаково, так что Тилорн – почем знать! – возможно, не сильно и ошибался…
Лагерь раскинулся на лесистом каменном взлобке привольно и беспечно, люди поставили палатки кому где больше полюбилось.
Плохо. Очень плохо.
Волкодав еще раз посмотрел на солнце, почти уже канувшее в болота, и твердо решил про себя: быть беде. Он не родился ясновидцем и события предугадывать не умел. Но нюх на опасность, присущий травленым зверям и битым каторжникам, его еще ни разу не подводил.
Когда он вернулся к шатру кнесинки, там было людно. Сегванские стражники держали слово. Добрый десяток плечистых светловолосых молодцов уже вовсю развлекал служанок, пуще прежнего похорошевших от неожиданного мужского внимания. Возле входа сидел на своем кожаном ящике лекарь Иллад, казавшийся еще дородней из-за меховой безрукавки. Халисунец с многозначительным видом осматривал руку долговязого сегвана с лицом, сплошь облепленным веснушками. Рука была крепкая, весьма мускулистая , и, если Волкодав еще не ослеп, совершенно здоровая. Так что ощупывание якобы больного места происходило в основном ради сольвеннской девушки, трепетно ожидавшей, чтобы лекарь вынес приговор ее новому другу. Девушку звали Варея, и все сходились на том, что госпожа подыщет ей хорошего мужа, может быть, даже не совсем из простых. Уж верно, какого-нибудь купца или молодого ремесленника, рано ставшего мастером. Варея, любимица кнесинки, была удивительно похожа на нее и лицом, и статью. Вот и теперь она облачилась ради дорогих гостей в красивое платье, которое со своего плеча подарила ей государыня. А задумают шить кнесинке новый наряд – станут примерять его на Варею, чтобы госпожу лишний раз не беспокоить…
Сама Елень Глуздовна вдвоем с Эртан расположилась у костра. Кнесинка и воительница играли в ножички, и Волкодав обратил внимание: Эртан, судя по ее лицу, выигрывала далеко не с таким перевесом, какого ожидала вначале. Сердилась и кнесинка – ей все казалось, будто соперница поддается. Обе девушки сидели прямо на земле, по-вельхски поджав скрещенные ноги. Старая нянька, конечно, не могла пережить подобного безобразия и стояла над душой у «дитятка» с войлочной подушкой, уговаривая поберечься. Кнесинка, завидовавшая отменной закалке Эртан, упрямо отмахивалась.
Ну вот и добро, сказал себе Волкодав. Всем весело, никто друг на дружку пустых страхов не навевает. Но случись нехорошее – всякий знает, что делать.
Мыш слетел с его плеча, хотел сесть на руку кнесинке, но убоялся собственной дерзости и вспорхнул, только прикоснувшись шелковистым крылом. Кнесинка не вздрогнула, просто подняла глаза и посмотрела на телохранителя.
– Государыня, – опускаясь рядом на корточки, тихо сказал Волкодав. – Прошу тебя, станешь ложиться, не раздевайся. И еще, сделай милость, кольчугу под свиту надень.
Елень Глуздовна нахмурилась и раскрыла рот возражать, но на помощь подоспела Эртан:
– Надевай прямо сейчас, бан-риона. Потом хвастаться станешь, из кольчуги, мол, днем и ночью не вылезала. Даже спала в ней!
Кнесинка молча поднялась и скрылась за дверной занавеской. Хайгал немедленно водворила подушку на то место, где она только что сидела, и поспешила следом за хозяйкой.
– Ты бы тоже… – обращаясь к Эртан, посоветовал Волкодав. – Кольчугу. Мало ли…
Воительница вскинула голову и в упор, почти враждебно посмотрела на венна.
– Я никогда не надеваю броню, – выговорила она раздельно.
Волкодав на своем веку повидал всякого. В том числе воинов, презиравших доспехи. И даже таких, что шли в бой в первозданной наготе, любимой Богами. Он не стал спорить с Эртан, полагая, что это все равно бесполезно. Только пожал плечами и буркнул:
– Была охота… от случайной стрелы…
Эртан вдруг цепко ухватила его за плечо, и он отметил про себя, какие сильные у нее руки. Серые глаза сделались беспощадными, губы свело в одну черту:
– Ты что, думаешь, я такая уж девочка? Вроде?.. – Она мотнула головой в сторону шатра, где скрылась кнесинка. – Мне двадцать восемь лет, Волкодав! Я была в битве у Трех Холмов и видела, как умирал мой жених. Он умер у меня на руках. Он ждет меня там, чтобы вместе пойти к Трехрогому, на остров Ойлен Уль. Там, у него, нет времени, но каково мне? Случайная стрела!.. Ха! Да я того, кто в ее выпустил, загодя расцелую!..
Из фиолетовых сумерек, сопровождаемый Канаоном и Плишкой, возник Лучезар.
– Это что еще за посиделки? – сейчас же напустился он на молодежь. – Сестры моей служанок лапать взялись? Так-то здесь честь кнесову берегут! А ну, духу чтоб вашего…
Парни смутились, стали оглядываться на Волкодава. Венн ни под каким видом не собирался их отпускать. Он успел подумать, что окончательной сшибки, видно, уже не минуть. А чего доброго, и драки с двоими громилами.
Но тут со своего кожаного ящика подал голос Иллад.
– Во имя Лунного Неба, не шумел бы ты, Лучезар, – досадливо поморщился халисунец. – Госпожа кнесинка радовалась, на них глядя. Она сама им разрешила прийти.
Это было истинной правдой; мудрый Иллад умолчал лишь о том, что разрешение молодцам выхлопотал Волкодав. Лекарь, пользовавший отца и мать государыни, мог не страшиться боярской немилости. Равно как и кулаков Лучезаровых приближенных.
– Правильно, – выходя из шатра, сказала кнесинка Елень. – Я позволила. Пускай мои девушки повеселятся.
Она вправду надела кольчугу под свиту, так что броня была незаметна. Волкодав и тот догадался о ней только по чуть стесненным движениям кнесинки. Нацепив на себя четверть пуда железа, человек все же двигается иначе.
– А-а, вот как, – протянул Левый. – Ну, пускай веселятся… Спокойной ночи, сестра.
И боярин ушел обратно в густевшую темноту, а Волкодав остался раздумывать, не было ли в его словах какого скрытого смысла.

Постепенно смерклось совсем, и в небе высыпали звезды. Было как раз новолуние: ночь обещала быть темной. Волкодав бродил вокруг шатра кнесинки, кутаясь в плащ. После заката поднялся ветер. Не особенно сильный, он тем не менее запускал ледяные щупальца под одежду, и сидеть на одном месте было попросту холодно.
Проводив счастливых и взволнованных девушек спать, молодые сегваны, как и было уговорено, не пошли прочь. Они жгли костер, варили в котелке резаные яблоки с медом и переговаривались вполголоса, чтобы не разбудить госпожу. Их был там целый десяток, и Волкодав временами отлучался на каменистый бугор, чтобы посмотреть на болото. Человек с обычным зрением вряд ли распознал бы в той стороне землю от неба. Волкодав различал воду, границу качавшихся и шуршавших на ветру камышей и плавучие острова. Мыш носился где-то со своими сородичами, еще не впавшими в спячку. Венну было без него слегка неуютно.
Он долго стоял, слушая шорох и посвист ветра, потом вернулся к костру. Когда же он снова выбрался на бугор, то посмотрел вдаль и увидел, что плавучих островов сделалось больше. И они передвинулись, приблизившись к берегу.
Между тем как ветер отчетливо тянул от берега прочь…
Волкодав едва успел осознать это, как на плечо ему с истошными криками свалился Мыш. Вцепившись в замшу плаща, черный зверек принялся щелкать зубами, шипеть и тревожно взмахивать крыльями.
Точно так, как весной на лесной дороге, перед нападением шайки Жадобы…
Напрягая зрение, Волкодав присмотрелся к ближайшему из плавучих островов. Сердце в груди уже колотилось чаще обычного, и он знал, что потом, очень может быть, станет корить себя за промедление. Но что, если острова движет неведомая стремнина, а Мышу попросту начесал холку досужий лесной самец?..
Совсем рядом с ними вправду пронеслось несколько ночных летунов. Волкодав мог бы поклясться: они кричали Мышу нечто осмысленное. Плавучий же остров выглядел самым обычным комом торфа, коряг и переплетенных корней. На нем росли кусты и даже два небольших деревца. Но вот из-под куста высунулось короткое весло и осторожно направило «остров» еще ближе к берегу…
Волкодав сунул в рот пальцы и засвистел во всю силу легких. Тревожный, переливчатый свист был наверняка слышен из конца в конец лагеря, а то даже и в святилище, где засели храбрые вельхи. Волкодав свистнул еще раз, резко и коротко. Это был сигнал, хорошо известный Серку: спасаться следом за остальными конями. Сам венн повернулся и во весь мах, перепрыгивая через кусты и валежник, кинулся к шатру кнесинки.
Сегванские ратники были уже на ногах, а Лихобор как раз нырнул внутрь шатра, чтобы вывести наружу служанок и саму госпожу. Волкодав без промедления устремился следом за ним. Шатер, в точности как тот вельхский дом, был разгорожен надвое вышитыми занавесями. Не церемонясь, Волкодав откинул их в сторону:
– Надо скорее уходить, госпожа.
Кнесинка, как он и просил, лежала одетая и в кольчуге. Волкодаву не раз приходилось убеждаться в ее мужестве, но вот теперь девушку, казалось, одновременно одолели все страхи, гнездившиеся в душе со дня покушения. Глаза у нее округлились, с лица отхлынула краска. Она начала подниматься. Медленно-медленно, как в дурном сне. Волкодав нагнулся, поставил ее на ноги и потащил наружу. Елень Глуздовна судорожно схватилась за его руку.
Снаружи молодые ребята уже убегали вверх по холму, утаскивая перепуганных служанок. Сразу двое молодцов, тихо ругаясь сквозь зубы, мчали под руки лекаря Иллада, третий нес его короб. Пропадай наряды и серебро – лекарства бросить было нельзя. Волкодав запоздало подумал о том, что никого не приставил позаботиться о приданом кнесинки, лежавшем в повозках. Ну и шут с ним, с приданым. Его забота – жизнь госпожи.
Из темноты вылетела стрела, миновала голову кнесинки и воткнулась в сосну. Волкодав мгновенно отскочил прочь, увлекая девушку подальше от костра с его предательским светом. Сбив с ног, он прижал ее к земле, закрывая собой. И только потом смекнул, что нападавшие, кем бы они ни были, оказались отменно проворны. Тот островок – вернее, лодка или плот, увитый сверху ветвями и камышом, – еще не мог поспеть пристать к берегу. Значит, кто-то подобрался сушей. Подобрался умело и скрытно, то ли не потревожив караульщиков, то ли без шума перерезав им глотки. Но если так, то с какой стороны?..
Оставалось надеяться на Аптахара и его стрельцов, обещавших прикрыть отступление.
– Сейчас побежим, госпожа, – сказал Волкодав. Служанки пищали где-то в лесу, не понимая, что происходит. Они пытались вырваться из крепких рук молодых ратников и призывали свою госпожу, как будто она могла их защитить.
Невидимая в темноте, тревожно заржала лошадь. Мыш, крутившийся в воздухе над головами, тотчас метнулся в ту сторону и бесследно исчез, а кнесинка приподнялась на локте:
– Снежинка!..

…Этот сумасшедший бег под стрелами через ночной лес кнесинке Елень суждено было запомнить до конца ее дней. Сколько раз, пытаясь хоть мысленно подражать матери, она воображала себя воительницей в пернатом шлеме и блестящей броне, искусной, непреклонной в сражении и, конечно, бесстрашной!.. Хорошо быть бесстрашной, когда никто не пугает. Ей приснился сон, в котором она не бросила Волкодава, и она возмечтала, что и в действительности будет так же храбра. Добро же! Она и врага-то еще воочию увидать не успела, только услышала, как поют возле уха быстрые стрелы, выпущенные по ее душу. И все, и ухнуло в пятки сердчишко, и беспомощно обмякли коленки. Кнесинка спотыкалась чуть не на каждом шагу, без конца оступалась, валилась в какие-то колдобины, через которые Волкодав летел точно по гладкой дорожке. Она почти ничего не видела перед собой, наполовину из-за темноты, наполовину от страха. Но всякий раз, когда она уже неслась в землю лицом, железная рука телохранителя вздергивала ее на ноги, не позволяя упасть.
Только много позже, перебирая в уме события памятной ночи, кнесинка поняла, почему в некоторый момент испуганные голоса служанок, раздававшиеся справа, начали как будто отдаляться. Волкодав намеренно тащил ее наверх иным путем, не тем, которым бежали все остальные.
Что-то тяжело, с налета, ударило ее в правую лопатку. Кнесинка ахнула от неожиданности и боли, в очередной раз посунулась кувырком наземь, в очередной раз устояла и продолжала бежать.
Старая нянька горько, благодарно и бессильно плакала, обхватив Лихослава за крепкую шею. Что было бы с ней, а главное, с ее девочкой, не случись рядом этих троих парней? Которых она, бывало, веником гнала с мытого крылечка хором?..
Кнесинка Елень задыхалась от непривычного бега. Она едва различала стволы сосен, подсвеченные отблеском далеких костров. И за каждым деревом мерещилась когтистая тень, мчавшаяся вдогонку. Кнесинка явственно видела красные, кроваво светившиеся глаза, но умирать от ужаса было попросту некогда. Растрепавшиеся волосы лезли в глаза: хлестнувшая ветвь смахнула с головы и шелковую сетку, и серебряный венчик. Кольчуга с каждым шагом делалась тяжелей, по лицу текли слезы и пот. Все время приходилось карабкаться вверх. Кнесинка не знала, куда они бегут и долго ли еще осталось, и это было хуже всего. Она почти висела на руке телохранителя, поспевая за ним изо всех сил, но сил было немного. Даже страх, поначалу придававший ногам резвости, постепенно сменился тупым изнеможением. Кнесинка понятия не имела, как это, когда убивают, и поэтому думала: лучше бы уж убили. Сейчас упаду, билось в сознании. Сейчас упаду и… и все. И пускай делают со мной, что хотят. Однако раз за разом у нее хватало моченьки еще на один шаг. И еще. И еще…

Потом деревья впереди расступились, а звездное небо заслонили какие-то неровные тупые зубцы. Волкодав остановился, кнесинка с разгону налетела на него и ухватилась свободной рукой, чтобы не упасть. Ее трясло от напряжения и испуга, она только тут поняла, что безумный бег занял примерно столько времени, сколько надо, чтобы спокойно выпить кружку воды. Двое младших телохранителей тяжело дышали у нее за спиной. Было похоже, что на бегу они еще и пытались прикрывать ее своими телами. Один из братьев нес на руках няньку. Кнесинке вдруг стало стыдно, что она до сих пор не выучилась различать близнецов.
– Мал-Гона! Аптахар!.. – хрипло выкрикнул Волкодав. – Свои!..
Его голос узнали. За глыбами произошло движение, венн шагнул вперед, и Елень Глуздовне пришлось лезть за ним в какую-то узкую шершавую щель. Волкодав сразу провел ее к западной стене святилища, где были заботливо сложены сосновые ветки и, укрытая от постороннего глаза, жарко тлела куча углей. Кнесинку вдруг взял новый ужас при мысли, что будет, если он выпустит ее руку. Она огляделась и увидела, что в каменном кольце было полно народу. Сольвенны, вельхи, сегваны деловито и без лишнего шума готовились к бою: закладывали последние из еще не перекрытых проходов, проверяли стрелы в колчанах, осматривали мечи и копья. Кнесинка заметила даже нескольких молодых Лучезаровичей, но в основном здесь были стражники, простая галирадская рать. Далеко не каждого среди них она знала по имени. Ей захотелось крепко зажмуриться и проснуться дома, в спокойствии и тишине.
– Во имя волосатых ляжек Туннворна! Это откуда ты выскочил? – недовольно спросил Волкодава подошедший Аптахар. – Я тебя с другой стороны ждал. Хегг сожри твои кишки, венн, застрелить же могли!
– Откуда выскочил, оттуда и ладно, – буркнул Волкодав. – Госпожа цела, и добро.
Кнесинка села на густой лапник, на подстеленную войлочную попону, сделала над собой усилие и сама разжала пальцы, выпуская руку телохранителя. Не годится дочери вождя показывать людям свой страх. Кто-то сейчас же набросил ей на плечи теплый, нагретый человеческим телом меховой плащ. Подошел Лихослав и усадил рядом с ней няньку. Старуха заставила взмыленного парня нагнуться и крепко поцеловала в мокрый лоб:
– Сыночек…
С разных сторон уже сбегались служанки, решившиеся при виде государыни оставить своих спасителей:
– Госпожа!..
Все были здесь, в том числе и лекарь Иллад с неразлучной коробкой. Как на первый взгляд ни удивительно, трусоватого маленького халисунца менее других придавил отнимающий волю страх. Наверное, подумала кнесинка, это потому, что у него, в отличие от меня, в руках есть дело, и в битве от него будет толк.
Среди служанок недоставало только смешливой красавицы Вареи, так похожей на государыню. Не было видно и веснушчатого парня, которому ее поручили.
Волкодав сказал что-то братьям Лихим, те ушли и вернулись с несколькими щитами. Один протянули кнесинке, другие раздали девушкам.
– Зачем?.. – спросила Елень Глуздовна. Случись драться, она им и пользоваться-то не умела. Волкодав ответил:
– Наверняка будут стрелять верхом, госпожа, через стену. Прикроешься.

Как будто услышав эти слова, со звездного неба почти отвесно упала тяжелая стрела и воткнулась прямо в кучу углей. Волкодав мгновенно схватил круглый щит и держал его над головой кнесинки, пока она неловко продевала руку в ремни. Щит был деревянный, обтянутый вощеной кожей и окованный по краю железом. Он показался кнесинке очень тяжелым, хотя на самом деле это было не так. Служанки, всхлипывая, скорчились на земле, прижимаясь к ней и к близнецам.
Волкодав опустился на корточки рядом с кнесинкой, протянул руку и выдернул из ее свиты стрелу, запутавшуюся в толстом сукне за правым плечом. Потом посмотрел на девушку и вдруг проговорил очень тихо и совершенно спокойно:
– Не плачь, госпожа. Не надо плакать. Все будет хорошо.
Кнесинка только тут обнаружила, что лицо ее сплошь залито не только потом, но и слезами.
– Я буду вон там, – сказал Волкодав и мотнул головой в сторону скальной стены. – Лихослав и Лихобор посидят с тобой, госпожа.
Кнесинка отчетливо поняла, что немедленно умрет, как только он уйдет и оставит ее. Она согласно кивнула и прошептала, как когда-то на торговой площади:
– Не погуби себя, Волкодав…
– Да, вот еще… – Он отстегнул от ремня и дал ей ножны с кинжалом, тем самым, что подарил ему благодарный Кетарн. Клинок более двух пядей длиной в девичьих руках сошел бы за небольшой меч. Правду сказать, Елень Глуздовна была с ним ловка не более, чем со щитом. Но ощущение витой рукояти в ладони сразу добавило уверенности, как обычно и бывает со всеми, кто непривычен к оружию. Волкодав, собственно, этого и хотел.
Некоторое время за стеной святилища царила подозрительная тишина…
– Они прикасаются к человеку, и человек сразу падает… – обреченным голосом выговорил рядом с венном какой-то молодой воин. – Только тронут – и все косточки тут же тают, как масло…
– Они, это кто? – спросил Волкодав, вытаскивая из налучи заранее снаряженный (завязанный, как выражалось его племя) лук и расстегивая берестяную крышку тула. Думал он в это время о том, куда бы мог запропаститься Мыш и не случилось ли чего со зверьком.
– Призраки… – наполовину стесняясь собственной боязни, пробормотал юноша. Волкодав не стал на него оглядываться: и так было ясно, что челюсть у бедняги прыгала. – Они там уже витязей, наверное, всех порешили… Одна надежа, святилище… Да ведь и Боги-то, поди, не наши, кто их разберет…
– Призраки! – фыркнул венн. – Кто видал, чтобы призраки стреляли из луков? И трещали кустами, когда по лесу бегут?..
А вот о том, почему не видно и не слышно Лучезаровой чади, определенно следовало поразмыслить.
– А еще, по-моему, призраки не ругаются, – смущенно произнес другой голос, и Волкодав узнал Белоголового. – Я всегда думал, они, наоборот… загнут как следует – и уйдут. Я слышал одного там, внизу… – Молодой ратник усмехнулся. – Как же он костерил какую-то дырявую лодку! Я и то четыре слова новых узнал…
Кругом сдержанно засмеялись.
– Да ты, брат, похоже, старинные языки превзошел, – хмыкая в усы, предположил подошедший Мал-Гона. – По-каковски хоть матерились?
Белоголовый ответил с безмерным удивлением:
– По-сольвеннски!..
Снизу, со стороны лагеря, внезапно послышались ликующие крики, далеко летевшие в тихой ночи. Волкодав прислушался и разобрал что-то вроде «Нашел, нашел!..». Пока он раздумывал, что бы это значило, крики сменились невнятным ропотом и стихли совсем.

Деревья начинались в сотне шагов от святилища, и под ними лежала тьма, почти непроницаемая для обычных человеческих глаз. Волкодав выбрался наружу сквозь щель между глыбами, прижался спиной к камню и напряг зрение, всматриваясь во мрак. Воины позади него перешептывались, нащупывали под кольчугами обереги. Кто-то осторожно спросил:
– Видишь что-нибудь, венн?
Волкодав не ответил, но левая рука, державшая лук, медленно поползла вверх. Он в самом деле различил движение возле большой сосны, обхватившей корнями гранитный уступ. Промазать на таком расстоянии он не боялся, но человек мог оказаться кем-нибудь из своих, и Волкодав медлил.
Потом прятавшийся немного подвинулся влево, и венн рассмотрел на его шлеме гребень в виде жесткой щетки от налобника до затылка. Точно такой рисовала на земле Эртан, рассказывая о шлеме времен Последней войны, хранившемся у нее дома. Волкодав на мгновение ощутил холодок в животе. Вот уж двести лет подобных шлемов не носила ни одна живая душа. Неужели все-таки была истина в россказнях о злых душах, кем-то потревоженных в глубине Кайеранских трясин?.. Еще он подумал о том, мог ли быть там, в лесу, добрый человек, зачем-то напяливший древний шлем, и решил, что не мог. Волкодав не любил стрелять без предупреждения и незнамо в кого, но, когда под деревьями мелькнули еще тени, – спустил тетиву. Стрела с широкой головкой ударила туда, где под шлемом смутно угадывалось лицо, и сразу стало ясно, что у дерева таился не бесплотный дух. Силища у доброго веннского лука была страшная: человека в шлеме подняло с колен и опрокинуло навзничь. Он покатился вниз по склону, с шумом ломая кусты. Его сотоварищи немедленно прижались к земле и взялись стрелять в ответ, но железные наконечники отскакивали от камня, никому не причиняя вреда. Ратники помоложе схватились было за луки – ответить. Волкодав слышал, как старшие воины придерживали малоопытных. Что толку наугад опустошать колчаны, если все равно не видно ни зги.
Он лег наземь, уберегаясь, и выпустил еще несколько стрел, стараясь бить только наверняка. Один из «призраков» так и остался стоять под деревом, пригвожденный к стволу: оперенное древко пробило ему шею. Другой завыл, корчась между мшистых камней. Длинный, ребристый, как гвоздь, бронебойный наконечник прошил звенья кольчуги у него на животе. Остальные поняли, что их видят, и с глухим рыком устремились вперед.
Маленькая крепость подпустила их поближе и огрызнулась стрелами. Большинство впотьмах прошло мимо цели, но иные попали. В отдушинах заваленных щелей стояли опытные стрелки, умевшие бить с завязанными глазами – на голос, на шорох шагов. Гибель нескольких человек не остановила нападавших. Они добрались до каменных стен и стали искать вход, а кое-кто наладился прямиком через стену. Началась беспощадная резня в темноте.
Когда дошло дело до рукопашной, первый подоспевший «призрак» мало не наступил на Волкодава, слившегося с темнотой у стены. Может быть, разбойник успел удивиться, когда неведомая сила вдруг подхватила его и повела вкруговую, заставила неуклюже пригнуться – и со всего разлету грянула головой в камень. Волкодав выдернул из ножен меч и схватился со следующим.
Вот так же, наверное, двести лет назад бились здесь последние воины древних племен, обложенные со всех сторон наемниками Гурцата Проклинаемого в шлемах со щетинистыми гребнями. А внутри стен укрывались малые дети, старики и жрецы, напрасно призывавшие Богов…
Волкодав снес голову своему противнику и подумал, что сражается еще и за них.

В щит, который держала над головой кнесинка, воткнулось несколько стрел, и еще одна вошла в землю, проткнув край поневы. Потом, громко требуя лекаря, подбежал здоровенный сегван и принес на руках раненого. Иллад немедленно вылез из-под щита, раздул воткнутую в землю головню и занялся вспоротым бедром парня, ничуть не заботясь, что ему самому могла грозить смерть. Кнесинка посмотрела на халисунца, деловито затягивавшего жгут. Потом на раненого воина, который перехватил ее взгляд и попробовал ободряюще улыбнуться ей белыми как мука, перекошенными от боли губами.
Люди шли на муки и смерть ради нее. Ради того, чтобы она благополучно добралась к жениху. Которого, ни разу в жизни не видав, она всей душой ненавидела…
Потом она снова вспомнила свой сон, в котором ее верный телохранитель отступал, пятясь, по каменистой тропе, с обеих сторон сжатой серыми скалами, отступал, сражаясь с кем-то невидимым… Тогда, во сне, она пыталась помочь ему чем могла. Не отсиживалась в безопасности, пока другие бились насмерть. Наверное, тогда ей просто некуда было больше деваться. И вся храбрость. Или дело в том, что во сне, как бы ни было страшно, взаправду все же не погибаешь?..

Бой длился по-прежнему во мраке. Ни те ни другие не стали мастерить факелов. «Призраки» упрямо цеплялись за личину потусторонних существ. Хотя все уже поняли, что это были вполне обычные люди, для вящего страху напялившие старинные доспехи, найденные в Кайеранах. Осажденные не желали открывать нападавшим свою численность и попусту привлекать внимание вражьих стрельцов…
Волкодав кружил под стеной, беспощадно пользуясь выгодами своего зрения, Славный меч, впервые обнаженный им для настоящего боя, умылся кровью по самую крестовину. Лесных душегубов он любил не больше самого Волкодава.
Довольно скоро венн обнаружил, что налетчики видели в темноте вряд ли хуже него, только как-то иначе. Сразу подмечали движение, а затаившегося человека могли пропустить. Вот, стало быть, почему не разглядел его тот первый, которому он всадил стрелу под забрало. Волкодав вертелся волчком, стараясь оттянуть на себя побольше врагов. Он понимал, что в толчее рукопашной они все же вряд ли станут стрелять, а раз так, пусть-ка попробуют до него добраться. Сколько народу может разом напасть на одного человека? Трое-четверо, уж не больше. Иначе только помешают друг другу. А значит, если учен отбиваться от четырех, не дашься и сорока. Волкодав позволил взять себя в кольцо и пошел выписывать мечом замысловатые кренделя. Мечи и копья «призраков» скользили по его клинку, а их владельцы откатывались прочь и, случалось, уже не могли встать. Волкодав успел убедиться, что его многочисленные соперники отнюдь не блистали особым боевым мастерством. Знать, слишком привыкли нападать врасплох и резать спящих, не встречая серьезного отпора. Против подобного воинства одиночка вроде Волкодава мог держаться, пока не упадет от усталости. А его свалить таким образом было очень непросто. Если бы маленькая седая женщина вдруг выехала на своем ослике к заброшенному святилищу, стала бы она гордиться способным учеником?.. Или вновь укорила бы его за то, что он расправлялся с врагами, не дожидаясь, пока они что-то поймут и решатся изменить свою жизнь?..

Время определенно сдвинулось на два века назад. Тени давно погибших плыли сквозь тьму, вглядываясь в тех, кто потревожил их сон. Вокруг жилища Богов снова кипел лютый ночной бой, только на сей раз воинам в гребнистых шлемах не удалось вырвать легкой победы, не довелось потешиться над беззащитными. В святилище оборонялись суровые и очень спокойные люди, отнюдь не считавшие себя обреченными. Не в пример древнему племени, они крепко надеялись выстоять.
– Держись!.. – услышал вдруг Волкодав. Он оглянулся на крик и увидел воительницу Эртан.
Отчаянная девка прорубалась ему на помощь, решив – коли окружили, значит, плохи дела. Она действовала мечом очень умело и с той самозабвенной яростью, которой издревле славились вельхи. Кольцо нападавших вправду распалось. Эртан была уже в двух шагах от Волкодава и почти спасла его, когда кто-то метнул в нее нож. Венн находился с другой стороны и не мог поспеть ей на выручку. Эртан молча вскинула руку к груди и стала оседать наземь. Разбойники бросились добивать, но Волкодав уже стоял над воительницей, и его длинный меч ткал в воздухе погребальные саваны всякому, кто подбирался слишком близко. Эртан, скрипя зубами, силилась приподняться, но ничего не выходило.
– Беги, – прохрипела она. – Беги. Волкодав, не отвечая, сгреб ее свободной рукой и поднял с земли, успев ощутить ладонью рукоятку ножа.
– Держись!.. – зарычал он по-вельхски. – Тоже выдумала, помирать!

Нападавших было ненамного больше, чем осажденных, и в какой-то момент те уверенно поняли, что отобьются. Поняли это и разбойники. Снизу, с берега, прозвучал рог, и Волкодав сразу вспомнил рассказ Эртан о похождениях деда и о замогильном роге, в который никоим образом не мог трубить живой человек. Звук, глухой и зловещий, в самом деле шел как будто из-под земли. От него по спине бежали мурашки, и Волкодав задумался о том, почему разбойники не протрубили точно так же в самом начале, чтобы вернее всех напугать. Особо размышлять на сей счет ему было некогда, но единственное объяснение, явившееся на ум, оказалось неутешительным.
Им нужна была кнесинка…
И они догадывались либо попросту знали, что при ней состояли люди, которые не рассуждая схватятся за оружие. И без боя не отдадут свою госпожу не то что каким-то там паршивым духам давно умерших злодеев – хоть и самим Темным Богам, вздумай те вдруг явиться за ней.
Волкодав нагнулся над убитым разбойником, заглянул в мертвые глаза. Так и есть. На него, точно две бездонные проруби в зимнем льду, смотрели невероятно расширенные зрачки. Волкодав приподнял веко второму. То же самое.
На востоке уже разгоралась вдоль горизонта узенькая полоска зари. Разбойники отступили и скрылись в лесу, постаравшись унести либо добить своих раненых. Потому что пленников неминуемо заставили бы говорить. Хотя, наверное, всем было уже ясно, что в сказку о воинственных духах, встающих из Кайеранских трясин, больше никто не поверит.
– Зря вы насмерть обоих, – глядя на трупы, сказал Волкодав близнецам. – Можно было бы порасспросить. Лихобор густо покраснел и ответил за себя и за брата:
– Мы так испугались…
Кнесинка сидела рядом с Эртан, гладя мокрую голову вельхинки. Было видно, как дрожали у нее руки. Она все не верила, что страшная ночь близилась к завершению.
– Все хорошо, бан-риона, – тихо выговорила Эртан. – Отбились.
Она лежала с закрытыми глазами, бледная до зелени, но кровь изо рта больше не шла. Она утверждала, что ей почти не было больно, если не шевелиться.
Потом со стороны, противоположной болоту, послышался боевой клич галирадской дружины, звон оружия и топот копыт.
– Ага, – устало сказал Волкодав. – Вот и Лучезар.
– Где его Хегг таскал, хотел бы я знать, – присаживаясь рядом на корточки, зло буркнул Аптахар. У сегванов это была любимая поза. Другое племена обычно видели в ней неиссякаемый источник для шуток, только сейчас ни у кого не было охоты шутить.
Волкодав вытащил из ножен меч, положил его поперек колен и стал чистить. Известно, что бывает с клинком, если его вовремя не отчистить от крови. Он тоже мог бы много всякого разного сказать про Лучезара, но при кнесинке сдерживался.
Болезненно хромая, к ним подошел Мал-Гона и сел наземь, неловко вытянув вперед перехваченную тряпицей ногу. Он потерял в сражении четверых отличных парней и был расстроен и зол.
– Мужилу не видел? – мрачно спросил Аптахар.
– Да чтоб он сдох, твой Мужила!.. – прорычал вельх. – Пришибли – плакать не буду!
Сольвеннские ратники, слышавшие эти слова, и не подумали возражать. Кнесинка смотрела на мужчин, еще не остывших, не отошедших от боя. Наверное, следовало одернуть молодцов, заставить чтить того, кого поставили над ними старейшины. Но в том-то и беда, что не заставишь уважать человека, который ничем этого не заслужил.
И кнесинка сказала совсем другое.
– Я недостойна быть государыней… – тихо обратилась она к Волкодаву. – Я… я совсем перетрусила…
Волкодав поднял голову и улыбнулся. Аптахар и Мал-Гона посмотрели на нее, потом друг на друга и одновременно захохотали. Спустя некоторое время смеялась уже вся маленькая крепость, даже те, над кем успел потрудиться Иллад.

Внизу между тем поднялся шум и крик. По всей видимости, Лучезаровичи загоняли «призраков» обратно в болото. Несколько востроглазых ребят взобралось на валуны, делалось все светлее, и они разглядели лодки, улепетывавшие через разлив. Самые обычные плоскодонки, только на бортах еще болтались обрывки камыша и сплетенных ветвей. Остальное охапками летело в стоячую воду: разбойники уносили ноги.
Когда по склону холма, приближаясь, застучали копыта, ратники снова схватились за луки и строго окликнули подъехавших.
– Славный воевода, боярин Лучезар Лугинич едет! – долетел навстречу голос Плишки. – Дорогу боярину!
Дорогу боярину освободили, хотя и без той почтительной спешки, к которой он привык в Галираде. Лучезар соскочил с вороного и стремительно вошел в святилище, сопровождаемый Канаоном и Плишкой. Остальные сунулись было за ним, но их не пустили, сославшись на то, что внутри и без них довольно народа. На самом деле ратники, только что отстоявшие свою госпожу, вовсе не желали допускать к ней сторонних людей.
Однако Лучезар, как вскоре выяснилось, смотрел на вещи иначе.
– Сестра! – воскликнул он, ликуя. – Мы разбили и разогнали их, сестра, ты спасена!
Кнесинка Елень молча смотрела на него снизу вверх. Волкодав уже стоял подле нее, по правую руку, чуть впереди. Серо-зеленые глаза настороженно ощупывали и боярина, и двоих головорезов у него за спиной. Лучезар не мог не заметить, что с ним здесь уже обращались как с чужаком. Никто не разделил его восторга по поводу спасения «сестры», никто не отозвался на ликующий возглас. Кроме дружины, грянувшей мечами в щиты:
– Слава боярину…
– Ты лучше скажи, воевода, где ты со своими шастал, пока мы дрались? – хмуро проговорил Мал-Гона. К слову сказать, двое старшин, вельх и сегван, не подумали встать при виде молодого вельможи. А за старшинами – и их люди.
– Это я перед тобой, иноплеменником, ответ должен держать?.. – возмутился Лучезар. – Да еще я с вас, холопские рожи, спрошу! Почему сестру мою неизвестно куда утащили, мне про то ничего не сказав? Еле нашли вас, доброго слова не стоящих! Почему… – это относилось уже к Волкодаву, – почему государыня бежала сама, а никчемную старуху, рабыню, несли на руках?!
Телохранитель не отказался бы, в свою очередь, поинтересоваться, откуда боярин проведал такие подробности. Но не успел. Разгневанный Лучезар подскочил к нему и со всего плеча ударил в лицо кулаком.
Ну то есть не ударил, конечно. С Волкодавом подобные штуки не проходили уже очень, очень давно. Тело, едва остывшее после рукопашной, все сделало само. Голова чуть-чуть убралась в сторону, правая рука метнулась вперед, упираясь основанием ладони боярину в челюсть. Ударь Волкодав как следует, и лежать бы Лучезару со сломанной шеей. Венн бить не стал, просто сильно толкнул, отшвырнув вельможу на руки Плишке с Канаоном. Те его подхватили, заботливо помогли встать.
Все произошло очень быстро, так быстро, что никто не успел схватиться за оружие.
– Волкодав… – прошептала кнесинка.

Варея и сегванский воин, уводивший ее в лес, лежали в сотне шагов от кострища, что смрадно курилось на месте красивого шерстяного шатра. Двое хмурых велиморцев бдительно охраняли тела. Стрела-срезень с широким наконечником разорвала сегвану кровеносную жилу на шее, но он не умер сразу и какое-то время еще отбивался, зажимая рану рукой. За это храбреца изрубили в куски, так что и лица нельзя было узнать.
А девушке отсекли голову и с торжеством унесли прочь, намотав на руку толстую косу.
Вот, стало быть, почему вдруг возликовали разбойники, вот почему они не сразу бросились догонять скрывшихся в святилище. Они решили, что благополучно сделали дело, расправившись с кнесинкой.
Которую кто-то по-прежнему очень хотел истребить…
Голова несчастной служанки отыскалась чуть позже. «Призраки» доставили ее назад в разметанный, лагерь и показали кому-то, кто хорошо знал в лицо дочку галирадского кнеса. «Не та!» – зло рявкнул этот кто-то. Огрубленная голова полетела в костер, а разбойники, досадливо бранясь, полезли на холм.
Но к тому времени настоящая кнесинка была уже в безопасности…
Нашли и Мужилу. Было видно, что перед смертью сольвеннский старшина стоял на коленях и умолял о пощаде. Он даже не вытащил из ножен меча. Галирадцы не стали складывать для него честного костра. Просто вырыли яму и погребли его в ней, уложив набок с коленями, подтянутыми к груди. Так когда-то хоронили рабов, чтобы и на том свете служили знатным хозяевам.
Его старшинский ремень – турьей кожи, с серебряными бляхами – вымыли в чистой воде, пронесли над огнем и только потом опоясали им Декшу-Белоголового.
Вельхи, удалые лошадники, испокон веку приучали добрых коней отыскивать всадников, с которыми разлучила их битва. Почти все воины из отряда Мал-Гоны, за исключением нескольких, нашли своих лошадей на разграбленном становище. Умные животные дождались, пока уберутся злодеи, и возвратились. Остальных пришлось разыскивать по лесу. Волкодав был уверен, что Серко придет сам. Да еще Снежинку с собой приведет. Но Серко не появлялся.
Уже совсем рассвело, когда из чащи примчался Мыш и с писком закружился над головой Волкодава, а потом метнулся назад, приглашая его за собой. Венн пошел следом, но Мыш взволнованно верещал и летел все быстрее, так что вскоре Волкодав пустился бегом. Спустя некоторое время между деревьями засеребрилась белая шерстка, послышалось знакомое ржание. Снежинка!
Кобылица тоже узнала Волкодава, подбежала навстречу, принюхалась и отпрянула: человек пахнул кровью и смертью. Все-таки она позволила взять себя под уздцы, и в это время из-за елок, спотыкаясь на трех ногах, повесив голову вышел Серко. В левом плече у него торчали две обломанные стрелы, по крупу вскользь полоснули копьем. Измученный жеребец дрожал всем телом, но плелся за Снежинкой, не отставая. И кобылица не бросала его, ждала и ласково фыркала, хотя давно уже могла бы вернуться к хозяйке одна. Волкодав увидел у Серка на копытах кровь. Боевой конь знал, как поступать в схватке, когда окружили враги.
Венн обнял его за шею, стал гладить мокрую горячую шерсть. Конь застонал и прижался к его плечу головой…
Когда Волкодав зашел проведать Эртан, воительница была в полном сознании. Он подсел к ней, погладил ладонью по щеке. Она повернула к нему голову и тихо спросила:
– Ты видел их, Волкодав?..
Он, в общем, понял, о чем она говорила, но на всякий случай так же тихо спросил:
– Кого «их»?
– Души, – ответила вельхинка. – Души тех, кто здесь погиб двести лет назад…
– Видеть не видел, – сказал Волкодав. – Но мне казалось, что они где-то поблизости.
– А я видела, – прошептала Эртан. Венн не удивился и не усомнился: кому еще видеть бесплотные души, если не ей, ведь она сама была на грани жизни и смерти. А девушка продолжала: – Мне кажется, мы отомстили за них…
Волкодав кивнул. У него было то же чувство. Хотя болотные разбойники к Гурцатову воинству никакого отношения не имели, если не считать шлемов с гребнями. Он медленно проговорил:
– Мой народ верит, что те, за кого отомстили, могут вновь родиться и обрести плоть на земле.

Госпоже кнесинке хотели поставить палатку, но она отказалась. Закройся в палатке, и снова начнешь чего-нибудь ждать. Она свернулась калачиком под одеялом и попробовала уснуть, однако сон не шел. Кнесинка то и дело открывала глаза и смотрела на Волкодава, неподвижно и молча сидевшего рядом с ней. Волосы телохранителя были снова заплетены так, как полагалось убийце.

…Нянька рассказывала: Горкун Синица оказался учтивым и не по-веннски словоохотливым, малым, Как он просиял, увидев на столе с угощением свои огурцы! Хитрая Хайгал сама наполняла зеленую стеклянную чашу торговца, расспрашивая о том и о сем. Недавнее покушение на государыню еще было у всех на устах, и скоро застольная беседа вполне естественным образом коснулась поединков и знаменитых сражений.
«Тройку рукой? Как это – не может быть! – возмутился Горкун деланным недоверием бабки. – Да я сам видел на ярмарке, лет… погоди… да, лет пятнадцать назад. Кто? Уж прямо так и не помню! Кузнец Межамир Снегирь!..»
Два дня спустя Елень Глуздовна с нянькой сообща выдумали для старухи предлог побывать на улице кузнецов. Мастер Удача подробно обсудил с Хайгал форму и украшения нового поясного ножа и прямо расцвел, обнаружив в бабке истинного знатока хороших клинков. В разговоре замелькали имена прославленных мечей и их великих создателей. Старуха невзначай упомянула Межамира Снегиря, и Удача вздохнул.
«Добрый был мастер, жалко его… Почему? Так ведь он женился в род Серого Пса, сама знаешь, как у них принято. А с Серыми Псами потом помнишь что было?.. Грешно говорить, а только доброе дело тот сделал, кто Людоеда в замке спалил…»

Волкодав, Волкодав… Кнесинка смотрела на последнего Серого Пса, неподвижно и молча сидевшего подле нее, и знала, что он никуда не уйдет. А пока он с ней, она была в безопасности. Она передвинулась так, чтобы колени ощущали тепло его тела. И постепенно задремала.

Я всякое видел и думал, что знаю, как жить.
Но мне объяснили: не тем я молился Богам.
Я должен был жизнь на добро и любовь положить,
А я предпочел разменять на отмщенье врагам.

Воздастся врагам, мне сказали. Не ты, так другой
Над ними свершит приговор справедливой судьбы.
А ты бы кому-то помог распроститься с тоской,
Надежду узреть и о горе навеки забыть.

Ты грешен, сказали, ты книг золотых не читал.
Ты только сражаться науку одну превзошел.
Когда воцарится на этой земле Доброта,
Такие, как ты, не воссядут за праздничный стол.

Чем Зло сокрушать, мне сказали, ты лучше беречь
Свободы и правды крупицы в душе научись…
Но те, на кого поднимал я свой мстительный меч,
Уже не загубят ничью беззащитную жизнь.

Я буду смотреть издалека на пир мудрецов.
Пир праведных душ, не замаранных черной виной.
И тем буду счастлив, поскольку, в конце-то концов,
Туда соберутся однажды спасенные мной.

Маленькое войско вновь двигалось вперед по Старой дороге. В целости сохранилась одна-единственная повозка – в основном благодаря тому, что маронг действительно не горел. Огонь жадно лизал резные красноватые бортики, но уцепиться за них так и не смог. Теперь в повозке, по непререкаемому распоряжению кнесинки, устроили раненых. Приданое, ту часть, что удалось спасти, перегрузили на лошадей. Будь вокруг по-прежнему, как до Ключинки, дружественная страна, покалеченных вполне можно было бы оставить в любой придорожной деревне. Людям кнесинки всюду с радостью предоставили бы и уход, и защиту. А по зимнему пути в самый Галирад отвезли бы. Здесь, за Сивуром, на дружбу местных жителей надеяться не приходилось.
Если они вообще были здесь – жители. Государь Глузд, недавно путешествовавший в Велимор, и туда и обратно проезжал по Новой дороге. А здешними местами дальше Кайеранских трясин не забирались ни Эртан, ни даже ее дедушка. Воительница сумела припомнить лишь смутные слухи о лесных племенах, вроде бы приходившихся луговым вельхам дальней родней. Только родство это, по ее словам, было таково, что мало кто стал бы им гордиться. Коли уж лесной клан, избравший спокойное уединение зеленых крепей, заработал малопочтенную кличку «болотного», то здешний народец, если, конечно, он вправду был ростком от вельхского корня, следовало бы назвать самое ласковое трясинным. Другое дело, Эртан не хотела ни на кого попусту наговаривать и зря хаять тех, кого ни разу в глаза не видала.
Воительница говорила медленно, почти не раскрывая глаз и то и дело останавливаясь передохнуть. Иллад вообще не советовал ей разговаривать, но она не слушала. Она полулежала в повозке, схваченная поперек груди широкой повязкой. Как ни бережно правила конем старая Хайгал, время от времени колесо неизбежно наезжало на камень или попадало в колдобину. Тогда Эртан молча серела, стискивая зубы. Раненые мужчины время от времени беззлобно препирались, споря, чья очередь устраиваться подле нее.
– Может, я тоже кое-что слышал про здешний народ, – проговорил Волкодав. Он оберегал подстреленного разбойниками Серка и вел жеребца в поводу, благо поезд и так двигался со скоростью пешехода. – От одного торговца, – продолжал венн. – Те люди вышли к дороге, и он предложил им на продажу горшки. Они только плюнули: лепка, мол, не прародительская. Купец так понял, у них если что не принято, значит, не от Светлых Богов. Он называл их харюками. А те или не те, сам я не знаю.
– Харюки, – задумчиво отозвалась кнесинка. – По-веннски это, кажется, значит «угрюмцы»?
Она тоже шагала пешком, хотя Снежинка в битве не пострадала – Волкодав сильно подозревал, что кнесинка хотела разделить с пешими ратниками их тяготы и тем самым уважить простых исходников, спасших ей жизнь.
Что касается Лучезара – он больше не уговаривал «сестру» держаться поближе к дружине. Он считал себя горько и несправедливо обиженным и обиду свою всячески подчеркивал. Как и намерение по-прежнему служить кнесинке и защищать ее, невзирая ни на что. Его люди ставили лагерь в виду остальных, но не рядом. И во время переходов держались так же: вблизи, но особняком. Со скорбным достоинством ни за что ни про что впавших в немилость. Волкодав видел, что кнесинку чем дальше, тем сильнее мучила совесть. По его мнению, совершенно напрасно.

Шли третьи или четвертые сутки с тех пор, как они, с честью похоронив павших, покинули Кайераны. Уже близок был полдневный привал, когда кнесинка Елень, внезапно на что-то решившись, взяла телохранителя за руку и заставила отойти от повозки, чтобы никто не услышал.
– Мы все были неправы, – понизив голос, сказала она Волкодаву. – Лучезар – что уговорил меня ехать Старой дорогой. Я – больше всех, потому что послушалась… если бы не послушалась, никто не погиб бы, ведь так?.. – Голос кнесинки дрожал, она пыталась говорить твердо, но он-то видел, что Елень Глуздовна была готова заплакать. – И ты был неправ, – продолжала она. – Зря ты ударил Лучезара. Почему ты так не любишь его? Ну, норов у него не мед, но уж… Он родич мне…
Волкодав тоскливо посмотрел вокруг и ничего не ответил. А что тут отвечать.
– Молчишь, – вздохнула кнесинка. – Я же вот признаю, что зря здесь поехала… – И сердито вскинула на него глаза. – Правду говорят о тебе: ловок драться, так и думаешь, что кругом прав!
– Я не бил боярина, госпожа, – мрачно сказал Волкодав.
– А то я не видела! Венн кивнул:
– Не видела, госпожа.
Кнесинка молчала какое-то время, покусывая губу, и Волкодав молился про себя, чтобы она прекратила этот тягостный для него разговор. Но на Око Богов как раз набежало белое облачко, и, наверное, именно потому его молитва так и пропала впустую.
– Мне говорили, – вновь начала девушка, – что ты ни разу не обратился к боярину, только через кого-то. Да я и сама не глухая. Ты венн: значит, все это не просто так. Вы стали ссориться сразу, как только я тебя наняла. Вы оба мне служите, я вам обоим верить должна… а вы съесть друг друга готовы. Почему?
Мысленно Волкодав выругался, а вслух сказал:
– Не стоит об этом говорить, госпожа. Она отрезала:
– Стоит! Я ведь тогда выбрала не его, хоть он мне и родственник! Должна я после этого хотя бы знать, что у тебя на уме?
«Государыня, – мог бы сказать кнесинке Волкодав. – Меня все твои-витязи и бояре, сколько их есть, по первости проглотить были рады. Только Правый, когда понял, что я вместо пса при тебе, все мне простил. А Левый еще пуще из шкуры полез, чтобы меня избыть. Канаона и Плишку, ухорезов своих, в телохранители сватал… Почему? Ведь не дураком родился?.. Когда через Сибур переправлялись, мне чуть глотку не грыз, чтобы тебя на первом пароме отправить. Сказать тебе, кнесинка, кого велиморцы на том берегу под елкой ущучили?.. А Старая дорога? Нашел времечко против нечисти исполниться, сестру везя к жениху. И когда те полезли, куда его молодцы подевались, хотел бы я знать? Не многовато ли, госпожа? А теперь сама подумай: кто в Галираде первая невеста после тебя? Ну-ка, если с тобой… – тьфу, тьфу, тьфу! – …кого с Людоедовьм сынком мигом окрутят, чтоб зла не держал?.. Правильно: Варушку-красавицу, Лучезара свет Лугинича сестрицу тупоумненькую…»
Вот сколько всякого разного мог бы вывалить кнесинке Волкодав. Вполне возможно, избавляя тем самым себя и ее от множества зол. Венну легче было бы откусить себе язык. Он сказал только:
– Я здесь тебя стеречь, госпожа. А не на родственников наушничать.
Ветерок шевелил его волосы, которые он только что впервые заплел после сражения обычным порядком.
Кнесинка поняла, что не выжмет из него больше ни слова. И сникла, чуть не расплакавшись от бессильной досады. В свои семнадцать лет она умела разговаривать на торгу с шумливым галирадским народом и убеждать сивогривых упрямых мужей, годившихся ей в деды. С одним Волкодавом у нее получалось в точности по присловью о косе, нашедшей на камень. С той существенной разницей, что «камня» этого до смерти боялась вся ее свита. Кто в открытую, кто тайно. Сама кнесинка успела понять: если венн принял решение, уговаривать его бесполезно. Приказывать – тоже. А иногда и расспрашивать, почему так, а не этак. Вот и решил бы, с какой-то детской обидой вдруг подумала кнесинка. Раз и навсегда. За себя и за меня. За нас двоих. Так ведь не хочешь…

Возвращаясь вместе с нею к повозке, Волкодав обратил внимание на конного отрока, быстрой рысью скакавшего от головы обоза. Кроме Лучезаровичей верхами ездили только дозорные, которых высылали в стороны и вперед. Волкодав отметил, как сразу насторожились, подобрались братья Лихие. Их дело молодое, страсть хочется кнесинку хоть от чего-нибудь, а защитить. Сам он не слишком обеспокоился, увидя дозорного. Обнаружься на дороге что-нибудь вправду опасное, молодой воин, надобно думать, иначе нес бы недобрую весть. Волкодав видел, как поворачивались к нему мерно топавшие ратники, о чем-то спрашивали. Юноша в ответ махал рукой, успокаивал. Ратники замедляли шаг.
Подъехав к повозке, отрок соскочил наземь и приблизился, ведя рыжего коня в поводу.
– Государыня, – поклонился он кнесинке. – Прости, государыня, народ здешний троих мужей на дорогу прислал. Говорят, хотят слово молвить с тобой.
– Что за люди? – спросила Елень Глуздовна. Реденькая шелковая сетка снова колыхалась перед ее лицом, прижатая серебряным венчиком. – Как выглядят? Видел ты их?
– Говорят как вельхи, государыня, – ответствовал юноша и добавил, подумав: – как восточные. Хотя не совсем. И лицами вроде вельхи, только…
Он пожал плечами и растерянно замолчал, отчаявшись передать словами странное чувство, которое навеяли на него лесные мужи.
– Ладно, – кивнула кнесинка. – Скажи, чтобы старшины собрались сюда, и пусть приведут тех людей. Отрок переступил с ноги на ногу;
– Они с оружием, государыня. Велишь отобрать?
– Ничего не отбирать, – сразу распорядилась мудрая девушка. – Мы здесь тоже с оружием. Не надо, чтобы они обижались.
Волкодав, конечно, ничего не сказал, но про себя одобрил ее. Однажды еще дома (так он, к собственному удивлению, думал теперь о Галираде) он случайно услышал, как Эврих говорил Тилорну: «Чем примитивней дикарь, тем легче обидеть». Он тогда принял эти слова на свой счет и весьма оскорбился, но не показал виду, потому что не дело обсуждать предназначенное не тебе. Только выждав полных две седмицы, он спросил у Тилорна, что значило «примитивный». Тот объяснил. Теперь он вспоминал заумное слово и думал, как глупо было обижаться тогда. Нужно родиться круглым дураком либо спесивым сольвенном, чтобы считать веннов неразвитыми и простыми, как топорище. Другое дело харюки. Если только это и вправду были они. Что взять с племени, которое вот уже добрых двести лет не казало носа из родных чащоб и мало кого впускало извне. Это только в сказках мудрецы живут в запертых башнях, куда нет ходу смертному человеку. В жизни – шиш, не получится.
А чтобы обидчивые дикари, которым благородная кнесинка сохранила оружие, не обратили его против нее же, – на то и кормились подле нее трое телохранителей…

Красивое складное кресло, которое нарочно для таких случаев везла с собой госпожа, сгорело вместе с шатром. В ход пошел кожаный короб Иллада: лекарь только поахал, предчувствуя, что хранимые там снадобья сейчас же понадобятся кому-нибудь из болящих.
– Ничего, встану, – заверила кнесинка. – Экая важность.
На ящик живо накинули красивое вышитое покрывало. Кнесинка уселась, служанки уложили правильными складками ее белый, подбитый мехом плащ и встали честь честью сзади и по бокам. Мал-Гона и Аптахар подоспели бегом, Декша появился чуть позже – не мог бежать из-за раны. Лицо у него и так было зеленое. Иллад сейчас же порылся в пухлом поясном кошеле и вложил ему в руку маленькую желтую горошину. Декша отправил горошину в рот и, кривясь от горького вкуса, благодарно моргнул лекарю. Кивать было больно.
Левый – раненое достоинство – не пришел совсем, хотя его звали.
Лесные гости показались почти сразу, как только были окончены суетливые приготовления. Трое мужчин, все невысокие и коренастые, в одеждах из меха и толстого полотна, окрашенного дроком и лебедой в разные оттенки желтого и красного цвета. Все трое показались Волкодаву схожими между собой, как братья. Или отец с сыновьями. Цепко приглядываясь, он отметил про себя низкие лбы, тяжелые челюсти, заметные даже сквозь бороды, и угрюмое выражение глаз. Такое бывает у человека, который силится постичь нечто заведомо недоступное его разумению. Ну как есть харюки, определил про себя Волкодав. Угрюмцы. Кабы еще не обнаружилось, что они поколениями женятся на родных сестрах. Уж на двоюродных-то – как пить дать!
Между тем лесные посланцы остановились перед кнесинкой и преклонили колена. Те, что шли по бокам, опустились на оба, тот, что посередине, – на одно. Волкодав присмотрелся к нему. Плащ у него был из недорогого меха – медведины, – но как скроен! Шкура с головы зверя служила капюшоном и почти покрывала лицо, шкура с лап одевала руки и ноги, а все следы разрезов и швов были настолько искусно запрятаны, что глаз их не различал. Священное одеяние, которое предок-зверь позволял носить только старшему среди своих потомков. И то не каждый день, – лишь в особенных случаях, требующих прародительского присмотра.
Коленопреклоненные угрюмцы помалкивали, ожидая, чтобы молодая правительница к ним обратилась, и она не стала их томить.
– По здорову вам, добрые люди, под кровом этого леса, – сказала она на языке восточных вельхов. – Не стану пытать, кто таковы. Мы здесь гости проезжие, а вы хозяева, вам и расспрашивать, а нам ответ держать. Скажу лишь о том, что сразу видно: люди вы достойные и сильного рода, рода Красы Лесов… – Тут она многозначительно обежала глазами медвежий плащ стоявшего посередине. – Не случится ли страннице, забредшей в ваши изобильные ловища, чем-нибудь удружить крепкоплечим охотникам?
Ей ответил стоявший по правую руку:
– Пусть кукушка прокукует тебе с зеленого дерева, светлая госпожа. Роннаны, дети Лесной Ягоды, благодарят Хозяина Троп, пожелавшего вывести тебя в их угодья. Светлая госпожа окажет роннанам великую честь, согласившись подарить им полдня.
Волкодав быстренько прикинул в уме: избрав прямоезжую Старую дорогу вместо Новой, окольной, походники в самом деле изрядно выгадали против оговоренного срока. Значит, в самом деле можно было позволить себе непредвиденную стоянку. Кнесинка учтиво ответила угрюмцам согласием: знать, произвела тот же нехитрый подсчет. Следующей мыслью подозрительного венна была мысль о ловушке. Что, если странный народ уговорился с разбойниками и теперь ищет сгубить поезжан? Бывало же, тысячные воинства вроде того Гурцатова отряда входили в леса, ведомые надежными вроде бы проводниками. И больше ни один человек не видал ни их самих, ни даже костей. Ну уж нет, решил про себя Волкодав, этому не бывать. Сам он был способен выбраться из какой угодно чащобы, хоть и с кнесинкой на руках. И знал среди ратников не меньше десятка таких же лесовиков. А устроят пир и опоят чем-нибудь на пиру, а тут и «призраки» недобитые подоспеют?..
Волкодав внимательно присматривался к харюкам, и собственные опасения казались ему все менее основательными. Не то чтобы ему внушал такое уж расположение народ-затворник, убоявшийся опасностей мира и предпочитавший медленно хиреть от кровосмешения. Просто есть вещи, которые никогда не сделает племя, живущее заветами предков. Отравить гостя на пиру могут в просвещенной Аррантиаде. Или у саккаремского шада. Но здесь, где медведя величают Лесной Ягодой, дабы грозный зверь не услышал и не рассердился?.. Нет уж, только не здесь.

Кнесинка тем временем продолжала разговор, и постепенно выяснилась причина, побудившая угрюмцев нарушить вековое уединение.
– Мы судим ведьму, светлая госпожа, – поведал все тот же мужчина, стоявший одесную старейшины. И одетый в бурую шкуру согласно кивнул. – Она пришла с востока, из-за лесов, и сперва показалась нам доброй знахаркой, сведущей в лечении хворей. Но потом мы убедились, что на самом деле она ждала только случая учинить нам беду. Мы изобличили ее в дурном колдовстве и хотели изгнать ее дух из плоти над священным огнем, чтобы ведьма не причиняла больше вреда. Однако охотники, ходившие далеко, принесли весть, что нашими местами скоро проедет великая правительница, чью мудрость и справедливость прославляют многие племена. Дети Лесной Ягоды собрались на совет и решили просить тебя, светлая госпожа, явить праведный суд.
Услышав это, Волкодав наконец понял, почему угрюмцев так явно смущала молодость кнесинки. Они, наверное, ждали, чтобы мудрая и справедливая государыня оказалась если не старухой вроде бабки Хайгал, то уж всяко женщиной зрелых лет, матерью воинов. То-то они начали переглядываться, увидев девчонку. Но отступать было некогда, да и беседовала она как полагалось правительнице.
Что до самой кнесинки, она тоже испытала немалое замешательство. Видно, судьбе показалось мало бед и опасностей Старой дороги, на которую она, по своему безрассудству, позволила себя направить. Стоило чуть успокоиться после битвы у края болот, и нате вам: является из лесу неведомо кто и велит решать о жизни и смерти человека, тоже никогда прежде не виданного!.. И отказаться нельзя.
Кнесинка ответила харюкам подобающими словами:
– В моем роду были судьи достойней меня. Но я буду просить трижды светлое Солнце… – тут она подняла глаза к светилу, стоявшему в небе над дорогой, – …буду просить трижды светлое Солнце осенить меня Своей Правдой, дабы не сумела умножиться несправедливость. Я совершу суд.

Волкодав беспокоился зря. Угрюмцы и не подумали вести их в свою деревню, схоронившуюся от недоброго глаза в лесных закоулках. Оно и понятно. Трясинные вельхи слишком боялись чужаков, чтобы открывать самое заветное ради колдуньи, обреченной на казнь. Куда уж там. Здесь боялись даже родниться с соседями, боялись отдавать своих молодых на сторону и принимать сторонних к себе. Кто их знает, сторонних! Очень может быть, что это даже и не совсем люди. А если и люди, – пожалуй, дождешься от них чего-нибудь, кроме порчи да сглаза!
Кнесинка тоже была для них не своей, но вождей обыденным аршином не меряют. За могущественными вождями стоят поистине могучие Боги. Такие люди, как дочка галирадского кнеса, они не чужие и не свои. Они ПРЕВЫШЕ. С ними не тягаться ни детям Лесной Ягоды, ни самому Медведю, вздумай он вмешиваться. И уж подавно не совладать мстительному духу ведьмы, которой кнесинка сейчас вынесет приговор.
Так или не так рассуждал Каррил, старейшина роннанов, – Волкодаву знать было не дано. Но другого объяснения поведению харюков венн так и не придумал.
Обозу пришлось продвинуться еще версты на две вперед, и это расстояние кнесинка Елень, блюдя перед лесным народом приличие, ехала на Снежинке. Белая всадница. Телохранители шагали по бокам, с утроенной зоркостью обшаривая глазами край придорожного леса. Мастеровитые сольвенны из отряда Декши-Белоголового трудились на ходу, сооружая для кнесинки столец из двух щитов и копейного древка. Потом дорога повернула направо, и открылась большая поляна, весьма удобная для стоянки.

Место было очень красивое. Малахитовые ели стояли в золотой оправе берез. Ярко пламенели рябины, увешанные тяжелыми – к свирепой зиме – спелыми гроздьями. В холодной синеве прозрачного неба стояли белые облака. С другой стороны поляны навстречу приезжим и своему вождю вышли роннаны. Одни мужчины, все вооруженные, до полусотни числом. Пока галирадцы устраивались и воздвигали подобающее сиденье для кнесинки, пока подтягивались Лучезаровичи, ехавшие позади, угрюмцы вывели на поводке подросшего медвежонка-пестуна и привязали его к надежно вколоченному в землю колу. Звереныш, привыкший к жизни среди людей, немного поворчал, но, когда ему дали большую свежую рыбину, занялся лакомством и вовсе перестал обращать внимание на собравшийся народ. Привязь состояла из длинной жерди, закрепленной у ошейника таким образом, чтобы зверь не мог дотянуться. Живое воплощение Лесной Ягоды вряд ли догадывалось, что должно было своим присутствием освятить суд над колдуньей. Равно как о том, что на зимнем празднике его торжественно убьют старинным копьем и всем племенем съедят еще не остывшее мясо, обновляя связь с Прародителем.
Поодаль несколько мужчин деловито таскали из лесу заранее приготовленный хворост. Как только заезжая государыня осудит колдунью, злодейку без промедления бросят в костер. Волкодав поискал ведьму глазами, но не нашел.
Наконец все было готово, и кнесинка с достоинством воссела на только что изготовленный трон. Трон стоял на подостланном ковре: не дело правителю подвергать опасности свою священную силу, ступая по голой земле. То, что служанки еле упомнили, в котором мешке следовало искать этот самый ковер, никого не касалось. Трое старшин, Дунгорм и Лучезар, подошедший с несколькими ближниками, встали ровным полукругом за спиной. Телохранители, по обыкновению, – впереди. Вождь Каррил с десятком могучих охотников расположился напротив. Не очень далеко, но и не вплотную. Ноги его утопали в роскошной шкуре, бурой с серебристым отливом. Кресло, в котором он сидел, походило на трон куда больше, чем столец кнесинки. Оно было вырезано из цельного пня: казалось, лесное чудовище, полумедведь, получеловек, склонилось над хмурым вождем, отечески обнимая его когтистыми лапами. Волкодав подумал о том, какого труда, верно, стоило принести сюда неподъемную тяжесть. Или, может, древний пень был весь выдолблен изнутри и только казался страшно тяжелым?..
– Яви же нам справедливость, владычица сольвеннов и западных вельхов, – дождавшись тишины, медленно проговорил вождь. Голос у него оказался низким, тяжелым. – Вели наказать ведьму, ибо она испортила жену моего сына и погубила плохой смертью моего внука.
– Не первый год я прошу Богов моего народа замкнуть мне уста, если язык мой вознамерится произнести неправедный приговор, – ответила кнесинка. – До сего дня Создавшие Нас, хвала Им, не давали мне ни обречь невиновного, ни отпустить виноватого. Но не дали они мне и всеведения. Скромен мой разум и позволяет рассуждать лишь о том, что я сама видела, слышала и поняла. Пусть приведут сюда женщину, на которую возводится столь тяжкое обвинение, и доподлинно разъяснят, что и как она совершила.
На лице вождя промелькнуло недовольство: по мнению харюков, кнесинке было достаточно подтвердить их приговор. А не разбираться самолично. Однако с государями не спорят, и Каррил, обернувшись, коротко кивнул.
Двое крепких охотников вывели женщину, как перед тем медвежонка, – на жердях, привязанных к шее. Никто не хотел до нее дотрагиваться: боялись. Ведьма была маленькая, несколько полноватая, в простой изорванной рубахе без пояса. Она шла спотыкаясь, незряче переставляя озябшие босые ступни. Лицо и глаза скрывала плотно намотанная тряпка, во рту торчал кляп. Виднелись только длинные седоватые волосы, спутанными прядями свисавшие на спину и грудь. Руки были связаны за спиной. Бойся собаки спереди, коня сзади, а колдуньи – со всех сторон!
Видно было, что люди старались держаться от ведьмы подальше. Все, кроме темноволосого скуластого паренька лет двенадцати, который, наоборот, крепко обнимал женщину, помогая идти. Глаза у подростка горели, как у волчонка. Вернее, глаз: второй, крепко подбитый, заплыл и закрылся. Откуда синяки, догадаться было нетрудно. Отстаивал. Сын? Племянник? Младший братишка?..
Волкодав стоял по-прежнему неподвижно, с деревянным, ничего не выражающим лицом, но в груди глухо шевельнулась черная злоба. Нельзя так обращаться с женщиной. Нельзя! Если она впрямь жуткая злодейка, способная на убийство ребенка, она умрет. Но издеваться над ней? Водить, как опасное животное, на поводке?..
К его немалому облегчению, кнесинка почти сразу возвысила голос.
– Пусть развяжут эту женщину, – приказала она. Из толпы угрюмцев послышался недовольный ропот, и Елень Глуздовна добавила: – Пусть очертят круг топором и заключат ее внутрь этого круга, дабы не смущать маловерных. Я же помолилась Пламени небесному и земному и не опасаюсь ее колдовства.
Вождь Каррил немного подумал, сотворил рукой священный знак и согласно наклонил голову.
Роннаны так и не осмелились притронуться к женщине. Попросту бросили концы жердей и отступили в стороны, предоставив развязывать ведьму галирадцам. Кнесинка знала, что из трех народов, населявших ее город, менее всего страшных историй про ведьм рассказывали сегваны.
– Пошли кого-нибудь, Аптахар, – распорядилась она. Старшина пошел сам, потому что предводители должны идти первыми, когда угрожает опасность. И в особенности колдовская: воинские Боги даруют защиту и благосклонность в первую голову вождю. Поминая трехгранный кремень Туннворна, Аптахар вычертил незавершенный круг и кивнул подростку;
– Веди ее сюда и развязывай. Слышишь? Он был далеко не трусом, но и ему не хотелось без крайней нужды иметь дело с колдуньей. Мальчишка завел женщину внутрь круга, и Аптахар замкнул за ними черту. Здесь у ведьмы подкосились ноги: она упала бы, но юный защитник подхватил ее и помог опуститься на колени. Так она и стояла, пока паренек зубами и пальцами распутывал туго стянутые узлы.

Волкодав стал молча молиться, рассказывая Богам, за что шел на бой. И вдруг подумал: а если славный Бог Грозы уже удалился на покой до весны?.. Но почти сразу в его сознании прозвучал удар грома, да такой раскатистый, что венн даже оглянулся по сторонам, слегка удивляясь, почему другие не слышали.
Больше всего он боялся сдуру нарушить какой-нибудь неведомый ему роннанский обычай и тем проиграть дело еще до поединка. Такое случалось. Волкодав пристально следил за Итерскелом, стараясь делать все то же, что он, и по возможности одновременно.
Они разом вступили на гладкое прохладное полотно и застыли, присматриваясь друг к другу. Лисья Шапка склонил к земле посеребренный наконечник тяжелого, старинной работы копья («наше, сегванское, времен Последней войны», – утверждал потом Аптахар) и принялся вычерчивать борозды. Молодые парни принесли из лесу пучок ореховых прутьев, стали втыкать сообразно сторонам света.
Было тихо. Галирадцы и роннаны во все глаза разглядывали поединщиков. Двое мужчин, неподвижно стоявших на полотне, родились, наверное, в один год, но тем и исчерпывалось между ними всякое сходство. У одного весело топорщились золотистые кудри, прихваченные на чистом лбу плетеной повязкой. У другого волосы были наполовину седыми, и не от возраста. Один похвалялся бугристыми мышцами, какие получаются от доброй работы, доброй еды и еще от того, что бывает, когда в жилы выродившегося племени вдруг приливает свежая кровь. Другой не мог похвастаться и половиной подобной мужской красы. Был жилист, как железный ремень. Один напоминал молодого медведя, вышедшего поиграть, повыдирать с корнями упругие деревца. Другой смахивал на нелающего, очень спокойного пса из тех, с которыми можно отпускать маленьких девочек за полдня пути и не бояться, что обидит злой прохожий.
– Пусть совершится любезное Прародителю, – провозгласил вождь.

Волкодав очень редко нападал первым. Он и теперь стоял неподвижно, ожидая, что будет. Вот Итерскел неспешно двинулся боком, как-то пьяновато выламываясь, поводя плечами, неожиданно приседая, чуть ли не готовясь упасть, выправляясь уже у самой земли. Перетекал, перекатывался с места на место. Играл. Прекрасный зверь, сытый и сильный. Если б не Божий Суд, он, верно, притом оскорблял бы соперника, вынуждая его к опрометчивым действиям. А так – просто запутывал. Заставлял смотреть во все глаза и гадать, куда он, подвижный, как ртутная капля, шатнется в следующий миг. Итерскел еще вовсю улыбался и танцевал, намечал телом какое-то движение, когда мускулы на плече и на правой стороне груди резко вспухли, затвердевая узлами, и кулак размером в головку сыра и весом полпуда поплыл вперед, метя Волкодаву под вздох. Насмерть!
Как всегда в таких случаях, время потекло для венна медленно-медленно. Он успел подумать, что Итерскел уж точно без большого труда мог проломить кулаком дощатую стену. Дать коснуться себя – заведомая погибель. Волкодав отступил на полшага в сторону, пропуская летящий кулак мимо и слегка отводя его в сторонку правой ладонью. Разворот на левой ноге. Уже обе руки подхватывают кулак Итерскела, провалившийся в пустоту. Плавно вперед, потом вверх. «Благодарность Земле». Примерно то самое, что он объяснял на берегу Светыни кнесинке и братьям Лихим. Надо думать, они одни и сумели что-нибудь рассмотреть и понять. Потому что худо-бедно знали, КАК смотреть. И куда. «Благодарность Земле» занимала примерно столько времени, сколько нужно, чтобы спокойно бьющееся сердце стукнуло трижды.
Большинство галирадцев и харюки увидели только быстрое движение, согласный поворот двух полунагих тел, на миг словно завертевшихся в дружеском танце. Потом Итерскел вдруг изогнулся, заваливаясь назад, хрипло заорал от неожиданной боли, потерял равновесие и грохнулся навзничь. Он уже падал, когда Волкодав выпустил его, направляя по кругу противосолонь и прочь от себя. Какой-нибудь негнущийся корчемный силач, пожалуй, всерьез пришиб бы хребет. Ловкий и быстрый охотник покатился колобком и сразу вскочил.
Зрители вздохнули. Кто-то с облегчением, кто-то недовольно. Уж очень быстро все кончилось. И ни тебе выбитых зубов, ни кровавых потеков. На что смотреть?
– Мой человек победил! – громко сказала кнесинка. Мгновенно взлетевший на ноги Итерскел стоял как раз на третьей черте, самой дальней от середины. Одна нога внутри, другая снаружи. Но обе – вне полотна. Он побежал. Итерскел глянул вниз, потом на Волкодава, и красивое молодое лицо изуродовала ненависть. Никто еще так с ним не поступал. Чтобы он!.. Побежал!..
Да никогда!..
Каррил медленно покачал головой, хмуря густые брови.
– Твой человек не победил, – сказал он кнесинке. – Наш боец поскользнулся. Я видел. Это была случайность. Надо повторить поединок.
Половина угрюмцев сейчас же закивала головами, соглашаясь с вождем. Остальные не замедлили присоединиться.
– Бывают ли случайности, когда совершается Божий Суд? – спросила кнесинка Елень.
– Случайности – нет, – сказал вождь. – Ты права, светлая госпожа, я выбрал не самое лучшее слово. Прародитель временами посылает нам искушение, дабы испытать и укрепить нашу веру. Если твой человек не боится, пусть повторит поединок.
Волкодав пожал плечами. Он не боялся. А ведь Итерскел, чего доброго, после этого в петлю полезет. Волкодаву совсем не хотелось, чтобы молодой роннан лез в петлю. Не хотелось ему и увечить пригожего молодца. А впрочем, взрослый парень, сам прет, сам и напорется. Пусть хорошенько думает следующий раз, прежде чем браться отстаивать чью-нибудь казнь.

Сын Лесной Ягоды одним прыжком влетел обратно на полотно. Вторым прыжком он бросился на Волкодава. Уже безо всяких хождений вприсядку и, понятно, без улыбки. Сожрет, проглотит да и костей не выплюнет. И ведьма тут совсем ни при чем.
На сей раз он закричал сразу.
Не было согласного танца двух тел, не было уворотов и быстрых нырков. Волкодав не двинулся с места. Так и стоял, укоренившись посередине полотнища цепко расставленными ногами. А Итерскел снова плясал, только совсем не так, как вначале. И не по своей воле. Он стоял на цыпочках, болезненно семеня, подвешенный, как на колу, на собственной неестественно распрямленной руке, – одно плечо выше другого. Он вообще-то мог достать венна свободной рукой или ногами. Технически, как выразился бы Тилорн. Но даже не пробовал: было не до того. Кто не испытал на своей шкуре, тому не понять, как сокращается мир, скукоживаясь до величины места, где болит. Волкодав держал двумя руками несколько его пальцев, весьма болезненно выгнутых наружу. И строго следил, чтобы Итерскел не мог освободиться.
Он все проделал медленно. Разжал левую руку. Положил ее Итерскелу на локоть. «Золотой кот хватает полосатую мышь». Почему полосатую, знала одна Мать Кендарат. Повел пойманную руку Итерскелу за спину, и налитый железной мощью роннан послушно согнулся, спасаясь от боли. Он дрожал и стукался в колени лицом. Веди его так хоть до самого Галирада, и пусть попробует пискнуть. Волкодав заставил его шагнуть на край полотна, отпустил и без особых затей пихнул ногой в зад. Удержаться на ногах было не в человеческих силах, и Итерскел не удержался. Когда к нему вернулось ощущение верха и низа, его голова находилось внутри третьей черты. Все остальное – снаружи. Он побежал.
Галирадцы приветственно зашумели. Даже некоторые Лучезаровичи из младших. И велиморцы, которым, кажется, вовсе уж дела не было ни до венна, ни до колдуньи.
– Мой человек победил! – поднялась кнесинка. – Теперь никто не может сказать, что это вышло случайно.
– Мы не признаем его победителем! – Вождь Каррил пристукнул жесткой ладонью по подлокотнику кресла, вырезанному в виде передней лапы медведя. – Прости, светлая госпожа, но твой человек не умеет биться так, как это прилично мужчине! Он боится ударов и уворачивается, точно трусливая баба. Пусть дерется по-мужски или убирается вон, уступая победу тому, кто храбрей!
Если Итерскел не привык валяться носом в пыли на глазах у народа, то и кнесинка отнюдь не привыкла к подобному обращению. Ей показалось обидным идти на поводу у старейшины лесного народца, который упрямо не желал признать своего сына побежденным и подобру-поздорову отпустить женщину, вот уже дважды оправданную Богами. Еще немного, и этот вождь вздумает кричать на нее, наследницу галирадской державы!.. Елень Глуздовна почти решила двинуть своих воинов вперед. Да. Так она сейчас и поступит. Пускай заберут обоих, лекарку и мальчишку. И Волкодава оборонят…
Посланник Дунгорм почтительно наклонился к ее уху:
– Дивлюсь твоей выдержке и восхищаюсь спокойствием, государыня. Немногие правители устояли бы перед соблазном кончить дело силой. Не у многих хватает мудрости убеждать в своей правоте, когда есть мечи.
Волкодав этих слов не слыхал, но сам того не желая отозвался на них.
– Хорошо, – сказал он. – Не буду уворачиваться. И улыбнулся. Очень неприятной и нехорошей улыбкой, показывая выбитый зуб. Кнесинка, успевшая на него насмотреться, нутром поняла, что лучше было Каррилу не настаивать на третьей сшибке для сына.
– Пусть будет по-твоему, вождь, – проговорила она, стараясь, чтобы в голосе не прозвучал колотивший ее озноб. Она так боялась за исход боя, словно здесь, на поляне, решалась ее участь, ее жизнь или смерть. – Пусть бьются, как велит твой закон, раз тебе так уж не по душе наше воинское искусство. Но сперва скажи, вождь, согласен ли ты, чтобы состоялась последняя схватка и решила за все три? Не то ты, страшусь, посмотришь на солнце и скажешь, что оно стоит слишком низко и не может освятить истинный суд…
Старейшина роннанов глянул на солнце, потом на сына и наклонил голову:
– Да будет так, светлая госпожа.
Колдунья и ее паренек совсем перестали дышать. Отчаянная надежда то показывалась им, то вновь угасала, и наползал мрак. Обнявшись, они не сводили глаз с Волкодава.

…И в третий раз ступил на полотно Итерскел. Ступил осторожно, как на тонкий лед, памятуя о прежних двух неудачах. Хотя все это уже не имело значения. Сейчас у меченого нос выскочит из затылка. А зубы, сколько осталось, затеряются в травке. Честный кулак! И никаких бабских уверток. Грудь на грудь! И уже назавтра Итерскел сам поверит, что исход первых двух сшибок был вправду случаен.
Волкодав опять не пожелал напасть. Молодой роннан попробовал оттеснить его к краю полотнища. Не получилось. Тогда Итерскел затеял обманный удар. Пригрозил левой в пах, чтобы опустил руки защититься. И тут-то правая, стиснутая в страшный кулак, молнией взвилась вверх – расплющить лицо. Итерскел почти уже чувствовал, как хрупко проламываются кости, как хлещет липкая кровь, как податливой кашей разъезжается плоть. Почти видел серо-зеленые глаза бессмысленными, закатившимися. До сих пор он нападал обычным вельхским налетом, который чужак вполне мог где-нибудь сведать. А вот этот удар знали только в его роду. И даже у старшего брата не получалось так хорошо, как у него, Итерскела.
Рука Волкодава встретила его руку на середине пути. Звук был такой, словно переломились две прочные палки, завернутые в мокрую тряпку. Его услышала вся поляна, до последнего человека.
Когда месяц за месяцем толкаешь перед собой неструганое, будь оно проклято, бревно в аршин толщиной, толкаешь прикованными руками тугой рычаг ворота, подающего воду из подземной реки, ворота, в который впрягать бы мохноногого тяжеловоза, толкаешь один, за себя и за напарника, слабогрудого знатока утонченных поэм… Тут руки либо вовсе отвалятся, либо сами обретут булыжную твердость.
Итерскел и хватил с размаха предплечьем словно по каменному ребру. И повалился на колени, еще не осознав толком, что сломал руку об это ребро.
– Уйди с полотна, – негромко сказал ему Волкодав. – Не хочу калечить тебя.
– Вставай, сын! – хлестнул голос вождя. Итерскел молча поднялся. Волкодав видел такой взгляд у еще сильного зверя, почуявшего, что сзади обрыв.
– Уйди, – повторил венн. – Не за доброе дело встал.
Левая рука Итерскела метнулась быстрее прыгающей змеи. Он метил ткнуть венна пальцами в глаз и прикончить его почти так же, как тот когда-то – надсмотрщика Волка. Наказание последовало немедленно, только теперь Волкодав пустил в ход еще и колено, ударившее под локоть. Оглушительная боль погасила сознание Итерскела… Упасть Волкодав ему не позволил. Поймав угрюмца за пояс, он не без натуги оторвал его от земли, пронес на край полотна и выкинул за третью черту. Выкинул безжалостно. Обмякшее тело судорожно дернулось, неловко свалившись на перебитую руку. Вторая, вывихнутая в двух местах, торчала мертвым крылом. Вождь Каррил вцепился в подлокотники трона, глядя на то, что оставил от его красавца сына беспощадный чужак.
– Мой человек победил, – сказала кнесинка Елень. Никто больше не пожелал ей возражать. Божий Суд совершился.

Солнце клонилось к закату, касаясь лесных вершин. Поезд невесты вновь двигался вперед по Старой дороге. Угрюмцы не предъявляли обид. И в справедливости суда не сомневались. По крайней мере вслух. Но распростились с галирадцами и кнесинкой безо всякой приязни. Глазастые молодые воины даже рассмотрели, что где-то там стояло в плетеных корзинах нечто съестное и, судя по запаху, вкусное. Но до угощения, которым предполагалось отметить изгнание духа колдуньи, черед не дошел. Лесное племя скрылось в чащобе, растворилось в ней, как и не бывало его. Наверное, теперь долго не высунется, хоть сам Царь-Солнце мимо них проезжай.
– Не много и потеряли! – в один голос заявили Мал-Гона и Эртан, начинавшая помалу оживать. – Трясинные, тьфу!.. Что взять с них!
Остальным, не исключая и Волкодава, было неуютно. Так себя чувствуешь, когда, заглянув в малознакомый дом, застаешь безобразную свару. Вроде и ни при чем ты, а на душе гадко.
Решено было в этот день ехать допоздна: нападения харюков не очень-то опасались, просто… просто так было лучше, и все.
Юные ратники подходили с намерением похлопать Волкодава по плечу, но, оказавшись рядом, свое намерение оставляли («ты… да… это… здорово ты его!.. Ну ладно…»). Волкодав хмуро отмалчивался. Случись ему заново воевать с Итерскелом, он проделал бы все то же самое. Без колебаний. Женщина с мальчишкой остались живы. Это было хорошо. Больше ничего хорошего в случившемся он не находил. И вообще ему все это не нравилось.
– Ты будешь меня учить, когда станем жить в Велиморе? – спросила кнесинка Елень. Он ответил:
– Как пожелаешь, госпожа. Девушка опустила голову, задумалась.
– Ты не челядинец мне, Волкодав, – неожиданно сказала она. – Ты можешь остаться там при мне, а можешь уехать. Уедешь ведь, а?
Откуда было знать венну, каких усилий стоили ей эти слова. Но выговорила, и навалился такой беспросветный ужас, – а вот возьмут да окажутся сказанные слова правдой!.. – что кнесинка, точно спасаясь, ухватилась за руку Волкодава. И только потом смекнула торопливо нагнуться, поправляя якобы сбившийся сапожок.
Телохранитель ответил спокойно и просто:
– Как будет для тебя лучше, так и сделаем, госпожа. Девушка заставила себя убрать руку и решила переменить разговор:
– А вот скажи, тебя можно вообще победить? Или что?
Волкодав улыбнулся. Совсем иначе, чем на поляне. Близнецы жадно слушали, держась позади. Когда-нибудь и они будут драться не хуже наставника.
– Еще как можно, госпожа, – сказал Волкодав.

Он долго путешествовал вместе с Кан-Кендарат, Жрица Богини Милосердия и в мыслях не держала требовать платы с тех, кому помогала, но подаркам не было переводу. И все бы путем, но жить нахлебником Волкодав отказывался. Он считал себя мужчиной, обязанным кормить и спутницу, и себя. Когда они где-нибудь останавливались, он из кожи лез, стараясь наняться хоть вышибалой в корчму. А даже в самом грязном придорожном саккаремском кабаке это можно было сделать не иначе, как только выкинув вон уже нанятого молодца. Ох и приползал же он чуть не на четвереньках к Матери Кендарат. «Как это он меня? Объясни…»

– И этот… Итерскел… он тоже мог? – заново содрогаясь, спросила кнесинка Елень.
– Нет, госпожа. Этот не мог.
– Я сейчас был у своих и по дороге слушал, о чем говорят люди, – вмешался Дунгорм, шагавший у бортика повозки. – Половина войска клянется, что разделалась бы с тем юношей так же легко. Разве что, мол, не мотали бы его взад-вперед, а уложили сразу.
– Ха! – по-кошачьи фыркнула со своего сиденья бабка Хайгал, правившая конем. – Как говорит мой народ, когда орел уже унес козленка, всякий скажет тебе, что мог его подстрелить.
Дунгорм с интересом поднял на нее глаза, что-то соображая.
Волкодав промолчал, и кнесинка воспользовалась его молчанием, чтобы снова тронуть телохранителя за руку:
– Это так? Что скажешь?
Волкодав покачал головой и ответил без особой охоты, но честно:
– За велиморцев не поручусь, но в твоем войске, государыня, он изуродовал бы почти любого. Кроме пяти-шести дружинных и твоего родственника, Лучезара Лугинича. Он был настолько же сильнее меня, насколько я сам – сильней женщины.
– Но-но, не очень там, – раздался из повозки недовольный голос Эртан. – Женщины есть всякие, венн! Погоди, встану на ноги, сам убедишься.
Он хмыкнул в ответ:
– Раздумала помирать…
– Ты же руку ему сломал., – напомнила кнесинка. Волкодав пожал плечами.
– Сломал. Я стоял за доброе дело, госпожа.
Кнесинка помолчала некоторое время, потом заметила:
– Боги редко помогают тому, кто сам ничего не умеет.
Нянька снова встряла в беседу:
– Бывает, Они направляют умельца на выручку неумехам.

Спасенная знахарка спала в уголке повозки, между ранеными, свернувшись комочком и чуть не с головой укрывшись овчиной. Когда кончился Божий Суд и Волкодав подошел вывести ее из круга, она не смогла подняться с колен – венн унес ее на руках. Она что-то быстро и бессвязно говорила по-вельхски и по-саккаремски, целовала руки кнесинке и Илладу, пыталась целовать Волкодаву. Когда ее накормили, дали одеяло и велели забираться в повозку, она скрючилась в уголке и немедленно уснула. Глухим сном доведенной до края души. Мальчишка изо всех сил старался быть взрослым. Он шел у колеса, посматривая на лошадей. Когда он протянул руку к морде Серка, жеребец сразу признал в нем уверенного лошадника и головы не отдернул. Паренек потерся щекой о теплую щеку коня – повадка всадника из Вечной Степи – и впервые за целый день– улыбнулся.
– Позволь спросить тебя, добрая прислужница, – обратился Дунгорм к старой Хайгал. – Когда государь Глузд Несмеянович только-только распростился с моим господином и покидал пределы Ограждающих гор – у вас в Галираде их называют Замковыми, – из потаенной долины вышел поклониться государю некий народ. Там были мужчины и женщины, и женщины одевались в точности как ты. Не состоишь ли ты, часом, в родстве с этими горцами?
– Ха! – вновь воскликнула нянька, на сей раз самодовольно. А кнесинка пошарила рукой на груди и вытащила наружу плоский кожаный мешочек на потрепанном ремешке. – Это и был мой народ, знатный посланник, – продолжала старуха. – Я родилась там, в благословенных горах, за Препоной. Только орлы и симураны вьют там свои гнезда. И мы, ичендары!
Волкодав не первый день жил на свете и знал, что всякий кулик склонен прославлять родное болото. Но как можно хвалить горы, этого он искренне не понимал. Не далее как завтра должны были проглянуть в небесах заснеженные вершины, которые его племя называло Железными. Никакой радости венну это не внушало.
– Вот так, благородный Дунгорм, – с некоторым даже задором говорила между тем кнесинка, подкидывая на ладони мешочек. – Совсем рядом с вами живет народ, который меня рад будет принять. Ты ведь покажешь мне, нянюшка, Объятие Горы?
– Покажу! – уверенно пообещала Хайгал.
– Я не счел возможным расспрашивать, как вышло, что нелюдимые горцы кланяются государю, – осторожно проговорил велиморец. Пусть никто здесь не обижается на мои слова…
Любишь меня, подумал Волкодав, люби и мою служанку.
– …но мы привыкли считать ичендаров не слишком дружественным народом. Быть может, вы мне…
– Расскажи, нянюшка! – засмеялась кнесинка. Историю Хайгал, кроме посланника, не знала, кажется, одна Эртан да отбитый у роннанов мальчишка. Но отчего не скрасить дорогу?
– Славный Бакуня, отец матери моей госпожи, был величайшим странником, – начала рассказывать нянька. – Пятьдесят лет назад ему случилось проезжать отрогами наших гор, чьи священные вершины дают приют звездам. Государь услышал голос Ургау, снежного кота, поспешил туда и нашел мужа, схватившегося со зверем.
Волкодав видел горных котов в белых, драгоценных, искрящихся шубах. Попадаться владыке вечных снегов в двухвершковые когти было поистине незачем. Хозяева приисков временами ловили и пытались приручать великолепных зверей, но коты в неволе не жили. Отказывались от воды и пищи и умирали.
– Государь не испугался, не испугался и его конь. Кнес подскакал к ним и поразил Ургау копьем, хотя тот и успел стащить его с лошади. Потом он перевязал раны охотника и свои, и никто не знал, где чья кровь на камнях. Тот охотник был След Орла, вождь ичендаров. Он назвал государя отцом, ибо тот стал для него дарителем жизни. Он взял коня государя под уздцы и сам отвел его в Объятие Горы: это наш дом, вырубленный в скалах над облаками, и люди чужих кровей не знают туда дороги. Кнес стал гостем вождя. Все отныне принадлежало ему: и жилище вождя, и стада коз, и любая из его женщин. Каждой из женщин хотелось понести сына от могучего гостя, столь щедро взысканного Богами. «Пусть не сердятся на меня твои жены, родич, – сказал кнес Следу Орла. – Я не могу преступить Правды моей страны: я должен хранить себя для невесты. Осенью моя свадьба». Тогда вождь подозвал младшую дочь и сказал ей: «Вот твой новый отец и господин до конца дней твоих». Так я забыла свое прежнее имя и стала зваться Хайгал, Разящее Копье. Дочь кнеса играла у меня на коленях. А потом дочь его дочери. Я давно не была дома, но знаю, что мой прежний отец все так же ведет наше племя. У нас в горах меньше ста лет не живут.
В голосе няньки звучала спокойная гордость. Она выполнила волю отца и считала, что достойнее распорядиться пятью десятками лет, превратившими ее из цветущей девушки в старуху, было нельзя.
– Однажды я побывал у края того, что вы называете Препоной, – поглядывая краем глаза на кнесинку, сказал Дунгорм. – Мой господин, благородный кунс Винитар, тогда только-только стал Хранителем Северных Врат. Он решил сам объехать все окрестности на несколько дней пути, и я сопровождал его. Предшественник моего господина довольствовался сбором пошлин с купцов и редко выводил войско из крепости. Боюсь, он был не слишком усерден. Совсем не то, что твой будущий супруг, госпожа. Я давно знаю благородного кунса. Боги дали ему сердце воителя и разум ученого…
Волкодав молча слушал.
– Я сам видел, как он измерял расстояния и составлял карты, пригодные и для полководца, и для мирного путешественника. Я был рядом с ним, когда мы забрались в ущелье, загроможденное скалами цвета серого чугуна. Вскоре мы вынуждены были оставить коней. Прости, государыня, но там был такой запах, что пришлось закрыть лица платками. Я помню, мой господин весело посмеялся над нашим видом и пожелал проникнуть так далеко, как только это будет возможно. Но через несколько сотен шагов у нас под ногами разверзся чудовищный провал, со дна которого поднимались зловонные испарения. И каково же было мое изумление, когда мой господин указал мне на висячий мостик, перекинутый через пропасть!
– Препону создали Неспящие-В-Недрах, – с удовольствием пояснила старуха. – Когда Гурцат Жестокий преследовал мой народ, Они раскололи землю у него на пути. Из Препоны потому так и воняет, что трупы злодеев все еще гниют на дне.
– Мой отважный господин пожелал пересечь мостик и посмотреть, что там, за пропастью. Но едва он взялся за волосяные канаты и сделал шаг, как с той стороны послышался голос, сказавший: «Остановись, пришедший с плоских равнин! Здесь начинается земля ичендаров». «Кто говорит со мной? – спросил молодой кунс. – Выйди, покажись. Мы не причиним тебе зла». Тот человек выступил из-за камня. Удушливый туман мешал мне присмотреться, но все же я разглядел статного седовласого мужа в накидке из белого меха. В волосах у него были голубые орлиные перья…
– Мой прежний отец! – уверенно сказала Хайгал. – Никто не носит одежды Ургау, кроме вождя. Он оказал честь твоему господину. Вождь не станет спускаться к Препоне ради простого прохожего!
– Он так и не пустил нас на свою сторону. У нас были замечательные стрелки, но кунс не велел им поднимать самострелов. Мой господин тогда, конечно, не знал, что его будущую супругу воспитывает дочь ичендаров. Он не стал обижать горцев, сказав, что силой тут ничего не достигнешь. С тех пор он не оставляет попыток завоевать их доверие и уже добился того, что мы с ними понемногу торгуем. Такого никогда раньше не бывало. Мы оставляем возле Препоны наши товары, а на другой день находим принесенное горцами для обмена. Осмелюсь даже предположить, мой господин весьма близок к тому, чтобы заключить с ними союз. Некоторое время назад мы увидели среди оставленного ими большую корзину, в которой спал белый котенок.
– О! – подняла палец Хайгал. – Ты прав, велиморец. Это священный подарок.
Дунгорм погладил черную седеющую бороду и с улыбкой признался:
– Это было как раз тогда, когда у моего господина гостил его будущий тесть, и они уже договаривались о свадьбе.
Волкодав пропустил мимо ушей смех, сопроводивший эти слова. Надо будет нынче же выпытать у велиморцев, где оно, это ущелье, и нет ли у входа в него какого-нибудь приметного дерева или скалы. Мало ли. Никогда не угадаешь наперед, что пригодится в дороге.

Горы показались впереди даже раньше, чем он ожидал: тем же вечером, на закате, когда обоз выбрался к быстрой маленькой речке и люди стали устраиваться на ночлег. Снежные пики проявились в пламенеющем небе, словно узор на клинке, опущенном в раствор для травления. Подножий, укрытых воздушной дымкой, не было видно. Кто-то словно взял гигантскую кисть, обмакнул ее в алый огонь и нарисовал прямо в небе то ли странные неподвижные облака, то ли цепи вершин, невесомо паривших высоко над землей. Волкодав рад был бы совсем не смотреть в ту сторону, но не больно получалось. Молодые воины, не бывавшие далеко от Галирада, показывали пальцами и восторгались, отчего-то понижая голос. Возле их родного города тоже можно было увидеть горы, укутанные нетающим снегом. Но против здешних они казались пологими холмиками, на которые взбираешься не вспотев.

К тому времени, когда войско расположилось лагерем, оправданная знахарка проснулась, облачилась в подаренные нянькой рубаху и старые шаровары и вычесала из волос репьи. И превратилась из полубезумной всклокоченной ведьмы в гордую маленькую женщину, немолодую и полноватую, но легкую и уверенную в движениях. Мальчик называл ее именем, которое встречалось в южном Саккареме: Мангул. Иллад, еле дождавшийся, пока она хоть немного оправится, готов был немедленно увести ее в сторонку и насладиться ученой беседой. Однако наслаждение лекарской премудростью пришлось отложить. Мангул ни в коем случае не хотела показаться дармоедкой и сразу взялась помогать девушкам, разводившим костер.

У каждого человека бывают в жизни мгновения, когда сам за собой наблюдаешь как бы со стороны и не возьмешься уверенно сказать, с тобой ли это все происходит или, может, с кем-то другим. Примерно так чувствовала себя кнесинка, когда принимала у велиморского посланника горячее пернатое тельце. Голубь изгибал шейку, посматривал на нее блестящим красновато-золотым глазом. Кнесинка подняла руки над головой и раскрыла ладони. Голубь, наскучавшийся в ивовой клетке, упруго взлетел.
Мыш немедля сорвался с плеча Волкодава и черной стрелой метнулся вдогонку. Ратники захохотали, засвистели, указывая друг другу на зверька, а кнесинка загадала: поймает – значит, все же что-то вмешается, спасет ее от ненавистного брака. Она услышала, как ахнул Дунгорм.
Хищный Мыш, с его-то зубами, вполне был способен поймать и загрызть птицу побольше себя. Если она, конечно, не ястреб. Однако умишка хватило не трогать перепуганного голубя, выпущенного людьми. Мыш удовольствовался тем, что дал ему, спасавшемуся в сторону гор, хороший разгон. И возвратился на плечо к Волкодаву.

Со времени памятного ночлега на берегу Кайеранских трясин молодые ратники так и повадились, что ни вечер, навещать девушек-служанок.
– Мало ли, – проникновенно объясняли они Волкодаву. – Опять кто полезет, а мы – тут как тут!
Теперь, правда, Волкодав со старшинами сами выбирали места для ночлегов и сами расставляли караульных, не смыкавших глаз до рассвета. Так что, по правде-то говоря, особой нужды беспокоиться о девушках не было. Но как не воспользоваться тем, что ражих молодых ребят никто больше не гонял! А уж о том, как цвели девушки, не стоило и говорить.
Каждый вечер перед палаткой кнесинки кончался теперь посиделками. Когда есть женщины, перед которыми хочется распетушить грудь, мужчина обнаруживает в себе удивительные способности. Ребята притаскивали кто сегванскую арфу, кто сольвеннские гусли, кто вельхский пиоб. Выяснилось, что один совсем недурно поет, другой славно играет, третий мастерски пляшет. Нашелся даже сочинитель стихов. Кто бы мог подумать, что им окажется белоголовый увалень Декша, потерявший глаз в бою у болота! Декшу не считал тугодумом только тот, кто хорошо его знал. Правда, ни слуха, ни голоса сольвеннский Бог-Змей, покровитель певцов, молодому старшине не дал. Декша петь и не пробовал. Просто говорил – глухо и монотонно, оберегая больной глаз.

В земле каменистой, серой
Лежат сгоревшие кости.
Валун подушкою служит,
А одеялом – мох.
Шумят высокие сосны,
И ветер тучи проносит,
И камышей с болота
Порой долетает вздох…

Рыжий сегван, сидевший на корточках неподалеку, чуть слышно касался пальцами арфы. Складной мелодии пока не получалось, но в голосе струн угадывался ропот леса и жалобные крики птиц, летевших на север, а большего и не требовалось. Песня была про Варею и ее друга, с которым она хорошо если успела трижды поцеловаться. Успела только погибнуть с ним рядом.

Зачем твоя кровь на листьях?
Ты встань, поднимись, любимый!
Тебя одного не брошу,
Где стрелы летят, визжа.
Враги занесли секиры,
Сейчас мне голову снимут.
Пускай же сочтут злодеи,
Что я и есть госпожа…

Кто теперь знал, думала ли в самом деле Варея, что ее смерть даст кнесинке время и поможет спастись от убийц? Ох, навряд ли. Волкодаву было стыдно собственного душевного безобразия, но он в том весьма сомневался. А впрочем, песни вот так и нарождаются.
Декша закончил ее молитвой Светлым Богам, прося Их позволить парню и девушке если не соединиться, то хотя бы видеться на том свете. Известно ведь, что у каждого народа свои небеса.
Кнесинка Елень слушала молча, с застывшим лицом, служанки всхлипывали, вспоминая подругу. Мал-Гона шепнул что-то своим, и в скором времени из рук в руки проплыла пузатая фляга.
– За помин души, – сказал вельх и вынул костяную затычку. – Отведай первой, государыня.
Кнесинка отведала, не поморщившись, и передала флягу Дунгорму.
– Эх! – сказал Аптахар, когда души были должным образом помянуты и из флаги вытрясли последние капли. – Отец Храмн, чья премудрость сравнима только с длиной его… ну, в общем… Короче, он не велел топить мертвых в слезах. Я слышал, те, по ком много плачут, не могут вознестись: поди втащи с собой на небо лохань со слезами! Дайте-ка мне ее сюда, пятиструнную, Хегг ею подавись, поминать так поминать!
Аптахар пел гораздо хуже сына, оставшегося в Галираде, да и на арфе не играл, а скорее бренчал, громко, но без особого ладу. А уж песня, которой он разразился, иных заставила испуганно подскочить. Исполнять такое при кнесинке поистине возможно было только в конце дальней дороги, когда пережитые вместе опасности и труды превращают хозяев и слуг в ближайших друзей.

Сольвеннская девка меня целовала,
И все-то ей было, проказнице, мало…

Посланник Дунгорм в ужасе покосился на кнесинку, но государыня не остановила певца. Аптахар же со смаком перечислял племена и народы, жизнерадостно сравнивая девичьи достоинства и воспевая разнообразие утех:

А с мономатанскою девкою смуглой
Как будто ложишься на жаркие угли…

К середине песни вокруг костра начали украдкой хихикать.
– Про вас бы, мужиков, такую сложить, – буркнула Эртан. Рана не давала ей смеяться как следует.
– А ты займись! – посоветовал Аптахар. – Только сперва… каждого это самое, чтобы сравнивать. Хихиканье сменилось откровенным хохотом. Мангул вместе с мальчиком скромно примостились за спинами воинов, на самой границе освещенного круга. Маленькая женщина взяла на колени галирадские гусли: на них порвалась струна, и у раздосадованного игреца, как водится, не сыскалось нужной на смену. Мангул осторожно примеривалась к малознакомому инструменту, гладила пальцем струны и подносила к уху – слушала, как поет. Это не прошло незамеченным.
– А ты, похоже, толк смыслишь! – сказал сидевший поблизости длинноусый вельх. И торжествующе заорал: – Лекарка спеть хочет! Заклинания колдовские!.. Ребята, спасайся, сейчас присушит-приворожит!..
Женщина испуганно отшатнулась, а паренек взвился на ноги, стискивая кулаки. Кнесинка послала Лихобора:
– Приведи ее сюда.
Молодой телохранитель подошел к Мангул, перешагивая через ноги воинов.
– Пойдем, государыня зовет. Не бойся. А ты, малый, воевать погоди.
– Ты правда хочешь спеть для нас, добрая знахарка? – спросила кнесинка Елень, когда Мангул предстала перед ней, прижимая к груди гусли с болтающейся струной. – Ты умеешь?
Ответил мальчишка:
– Раньше моя приемная мать пела для людей, венценосная шаддаат. Нас за это кормили.
– Вот даже как? – удивилась кнесинка. – Значит, нам повезло. Спой что-нибудь, чего не слыхали в наших краях.
– Только околдовывать не вздумай, – хмыкнул Мал-Гона. – Все равно не получится.
Волкодав вытряс из потертой коробочки берестяную книжку, повернул ее к свету, раскрыл на четвертой странице и перестал слушать.
Мангул опустила голову и на несколько мгновений о чем-то задумалась. Потом села на пятки, как было принято у них в Саккареме. Гусли устроились у нее на левом колене. Устроились так естественно, словно всю свою жизнь оттуда не сходили.
– На моей родине, – сказала Мангул, – ученик певца, проходя Посвящение, должен сложить и спеть четыре песни. Песнь Печали, чтобы никто не сумел удержаться от слез. Песнь Радости, чтобы высушить эти слезы. Песнь Тщеты, чтобы каждый ощутил себя бессильной песчинкой на берегу океана и понял, что все усилия бесполезны. И Песнь Пробуждения, которая заставляет распрямить спину и вдохновляет на подвиги и свершения. Мне кажется, ты не нашла бы в них того, чего жаждет твой дух, венценосная шаддаат. Позволь, я спою тебе совсем другую песню. Это Песня Надежды. Я слышала ее от одного человека из западного Саккарема. Он утверждал, будто ее сложили рабы страшного горного рудника, из которого нет обратной дороги…
– Госпожа моя, – осторожно, вполголоса, заметил Дунгорм. – Песня наемников, а теперь еще песня рабов! Стоит ли тебе осквернять свой слух песнями, сочиненными на каторге?
Мангул опять испуганно сжалась, а кнесинка мило улыбнулась посланнику.
– Дома я любила ухаживать за маленьким садиком, благородный Дунгорм. Да ты и сам его видел. И скажу тебе, на кустах, которые я подкармливала навозом, расцветали неплохие цветы. Люди низкого звания совсем не обязательно слагают низкие песни. К тому же я всегда могу приказать ей умолкнуть. Пой, знахарка.

Женщина склонилась над инструментом, и струны заговорили. Застонали. Заплакали человеческим голосом. Невозможно было поверить, что Мангул только сегодня впервые увидела гусли. Ратники, еще обсуждавшие разухабистую песенку Аптахара, умолкли, как по команде. Даже те, что обнимали тихо попискивавших девчонок, навострили уши и замерли.
При первых же аккордах Волкодав едва не выронил книжку из рук. По позвоночнику откуда-то из живота разбежался мороз. Подобного с ним не бывало уже очень давно. Он прирос к месту и понял, что на самом деле каторга кончилась вчера. Сегодня. Только что. А может, и вовсе не кончалась. Какое счастье, что на него никто не смотрел.
Он знал эту песню. Кажется, единственную, доподлинно родившуюся в Самоцветных горах. Если там пели, то рвали сердце чем-нибудь своим, принесенным из дому. Эта была одна, и в ней было все. Поколения рабов шлифовали ее, вышелушивали из ненужных слов, как драгоценный кристалл из пустой породы. Только тогда ее называли Песней Отчаяния. Почему она стала Песней Надежды ?…
Мангул вскинула голову, собираясь запеть, и венн напрягся всем телом, предчувствуя пытку.
Женщина запела. В первый миг он понял только одно: слова были другие.

О чем вы нам, вещие струны, споете?
О славном герое, что в небо ушел.
Он был, как и мы, человеком из плоти
И крови горячей. Он чувствовал боль.

Как мы, он годами не видел рассвета,
Не видел ромашек на горном лугу,
Чтоб кровью политые мог самоцветы
Хозяин дороже продать на торгу…

Вот тут Волкодава из холода мигом бросило в жар, да так, что на лбу выступил пот. Чтобы старинная Песнь Отчаяния в одночасье стала Песней Надежды, требовалось потрясение. Чудо. И, кажется, он даже догадывался, какое именно.

Во тьме о свободе и солнце мечтал он,
Как все мы, как все. Но послушай певца:
Стучало в нем сердце иного закала -
Такого и смерть не согнет до конца.

О нем мы расскажем всем тем, кто не верит,
Что доблесть поможет избегнуть оков.
Свернувшего шею двуногому зверю,
Его мы прозвали Грозою Волков…

Мангул пела по-саккаремски: этот язык здесь многие понимали. В Саккареме на волков охотились с беркутами. Особых псов не держали, не было и названия. Женщина употребила слово, обозначавшее птицу. Венн родился заново: в его сторону не повернулась ни одна голова.

Он знал, что свобода лишь кровью берется,
И взял ее кровью. Но все же потом
Мы видели, как его встретило солнце,
Пылавшее в небе над горным хребтом.

Мы видели, как уходил он все выше
По белым снегам, по хрустальному льду,
И был человеческий голос не слышен,
Но ветер донес нам: «Я снова приду».

Нам в лица дышало морозною пылью,
И ветер холодный был слаще вина.
Мы видели в небе могучие крылья,
И тьма подземелий была не страшна…

На самом деле могучие крылья принадлежали не «грозе волков», а двум симуранам, унесшим в небо и своих всадниц-вилл, и почти бездыханного молодого венна. И с ним маленького Мыша.
Мыш соскочил с плеча Волкодава на запястье и озабоченно уставился ему в лицо.

Кровавую стежку засыпало снегом,
Но память, как солнце, горит над пургой:
Ведь что удалось одному человеку,
Когда-нибудь сможет осилить другой.

Священный рассвет над горами восходит,
Вовек не погасят его палачи!
Отныне мы знаем дорогу к свободе,
И Песня Надежды во мраке звучит!

Любой мотив, как известно, можно исполнить по-разному. Можно так, что только у последнего бревна не потекут слезы из глаз. Можно так, что нападет охота плясать. А можно так, что рука сама потянется к ножнам. Слушавшие Мангул, даже Волкодав, не заметили, когда тоскливый плач струн сменился гордым и грозным зовом к победе. К свободе, за которую и жизнь, если подумать, – не такая уж великая плата.
Смолкли гусли. Сделалось слышно, как в ночной темноте холодный ветер шевелил на деревьях листья, еще не успевшие облететь.
– Да, – тихо сказала кнесинка Елень. – Это сочинили невольники, благородный Дунгорм. Подойди ко мне, песенница.
Мангул встала с колен и робко приблизилась. Кнесинка стянула с левого запястья прекрасный серебряный браслет, усыпанный зелеными камешками, и надела его на руку знахарке. Та собралась было благодарить, но Елень Глуздов-на жестом остановила ее. Поднялась и, не прибавив более ни слова, скрылась в палатке.

Петь после Мангул не захотелось уже никому. Люди начали расходиться, притихшие, смущенные. Открывшие в себе что-то, чего никогда прежде не замечали. Почему? Никто из них, благодарение Богам, не имел касательства к страшным Самоцветным горам. И ни разу не слыхал о невольнике по прозвищу Беркут, сумевшем вырваться с каторги. А вот поди ж ты.
Ушла и Мангул – к великому облегчению Волкодава. Венну казалось, она-то уж точно видела его насквозь и сейчас скажет об этом. Спасибо Илладу, увел обоих, ее и приемыша. Остались у костра одни телохранители, благо им здесь было самое место. Волкодав зябко пошевелил плечами в промокшей от пота рубашке. И разжал пальцы, намертво заломившие берестяную страницу.

Волкодав оглянулся на неожиданный шорох, увидел старуху няньку, на четвереньках выползавшую из палатки, и сразу насторожился. Он неплохо чувствовал время. Колесница Ока Богов, летевшая над бесплодными пустошами Исподнего Мира, понемногу уже направлялась к рассветному краю небес. Хайгал поманила пальцем, и Волкодав подошел.
– Девочка тебя зовет, – прошипела старуха. – Ступай!
Вид у нее неизвестно почему был мрачно-торжественный. Ни дать ни взять «девочка» лежала при смерти и с ней самой уже попрощалась, а теперь собиралась проститься с верным телохранителем. Волкодав невольно подумал о последнем способе избежать немилого замужества и на всякий случай спросил;
– В добром ли здравии госпожа?
– В добром, в добром! – заверила старуха. И зло ткнула в спину: – Ступай уж!
Волкодав подошел сперва к Лихобору. Натасканный парень почувствовал неслышное приближение наставника и сел, открывая глаза. Будет кому оборонить кнесинку и без…
– Буди брата, – сказал Волкодав. – Меня госпожа зачем-то зовет.
Палатка, заменившая цветной просторный шатер, была очень невелика. Еле-еле хватало места самой кнесинке и еще няньке. Волкодав приподнял входную занавеску и, пригибаясь, ступил коленом на кожаный пол, рядом с нетронутым старухиным ложем. Вышитая, ключинской работы, внутренняя занавеска была спущена, но мимо отогнутого уголка проникал лучик света.
– Звала, госпожа? – окликнул он негромко. Кнесинка помедлила с ответом…
– Иди сюда, – послышалось наконец.
На хозяйской половине во время ночлега венн был всего один раз. Когда пришлось вытаскивать кнесинку из-под разбойничьих стрел. Волкодав нахмурился, стянул с ног сапоги и нырнул под плотную занавеску.

Кнесинка Елень сидела на войлоках, поджав ноги и до подбородка закутавшись в плащ. Пламя маленького светильничка, горевшего перед ней, заметалось от движения воздуха. Выпрямиться под холстинным потолком было невозможно, и Волкодав опустился против кнесинки на колени. Огонек бросал странные блики на ее лицо, освещая его снизу. Волкодав опустил взгляд. Невежливо долго смотреть прямо в глаза тому, кому служишь. Кнесинка все молчала, и чувствовалось, что ей чем дальше, тем труднее заговорить. Потом она сделала над собой видимое усилие и прошептала, словно бросилась с обрыва в глубокую темную воду:
– Я все знаю про тебя. Серый Пес. Волкодав вздрогнул, вскинул глаза, вновь опустил голову и ничего не ответил.
– Скоро приедет мой жених, – продолжала она по-прежнему очень тихо, чтобы не услышали даже братья Лихие. – Я знаю, кто он тебе, Волкодав…
Венн уже успел собраться с мыслями. И глухо ответил:
– Это не имеет значения, госпожа. Кнесинка запрокинула голову, но слезы все-таки пролились из глаз.
– Для меня – имеет, – сдавленно прошептала она. – Я хочу, чтобы ты уехал. Прямо сейчас. Пока люди не встали… – Слезы душили ее, скатывались по щекам, оставляя широкие мокрые полосы, но она их почему-то не вытирала. – Я тебя с письмом отошлю… к батюшке… Серка возьмешь и еще лошадь на смену… Я люблю тебя, Волкодав…
– Государыня, – только и выговорил венн. У нее блестели глаза, как у больного, мечущегося в жару.
– Я больше не увижу тебя, – шептала кнесинка Елень. – Я сама пошла замуж… я дочь… Я ненавижу его!.. Когда у меня… у меня… родится сын… я хочу хоть надеяться, что этот сын – твой…
Мир в очередной раз встал на голову. Кнесинка подалась к Волкодаву и, в точности как когда-то, ухватилась за его руки. Перед мысленным взором телохранителя пронеслась тысяча всевозможных картин, одинаково сводящих с ума. Но все они тут же разлетелись в разные стороны, потому что с плеч кнесинки съехал плотно запахнутый плащ.
Венн понял, почему песнопевцы называют красавиц ослепительными. Внезапная нагота женская – как полуденное солнце в глаза. Помнишь: видел!!! А что видел? И сказать нечего, если только ты не поэт. Много позже, отчаянно стыдясь себя самого, Волкодав пытался вспомнить кнесинку, какой она предстала ему в тот единственный миг. Но так и не сумел.
Руки оказались быстрей разума. Волкодав подхватил сползший плащ и поспешно закутал девушку. Она обнимала его за шею, прижималась к груди. И всхлипывала, всхлипывала, силясь не разрыдаться во весь голос. Она хотела принадлежать ему. Только ему. Хотя бы один раз. А потом…
Волкодав баюкал ее, словно ребенка, увидевшего страшный сон. И думал об этом самом «потом». Насколько он вообще способен был сейчас думать. Свершилось! – ликовала, наливаясь жизнью, некая часть его существа. – Она пожелала меня! Тонкие пальцы неумело гладили меченое шрамами лицо, озябшее тело пыталось согреться в кольце его рук… Было бы величайшей неправдой сказать, что Волкодав остался совсем равнодушен, что близость кнесинки нисколько не взволновала его. Но тех, кто слушает только веления плоти, венны за мужчин не считали.
– Государыня, – тихо сказал Волкодав. Отогнул край широкого плаща и стал вытирать ей слезы. – Государыня, – повторил он, мысленно проклиная собственное косноязычие. Он уже видел, что у нее ушли все остатки мужества на то, чтобы открыться ему. Она знала мужскую любовь разве только по рассказам служанок. Она была храбрее во время сражения, когда помогала оттаскивать раненых. Да. Но туда, за каменные стены святилища, он приволок ее за руку. И теперь, похоже, вновь был его черед взять ее за руку и отвести в безопасное место.
Человек с лучше приделанным языком, наверное, уже развешивал бы в воздухе какие-то убедительные слова. Напомнил бы ей, что она – просватанная невеста, которой строгие сольвеннские Боги хорошо если простят даже фату, самовольно откинутую с лица. Образумил бы ее, наследницу галирадского кнеса. О долге вспомнить заставил.
У Волкодава, пожалуй, язык отсох бы на середине.
А лучшим лекарством для кнесинки была бы насмешка. Что-нибудь такое, что она поймет лишь спустя время. И, поняв, сможет простить… Волкодав себя считал человеком жестоким. Но уж не настолько.
Он гладил волосы кнесинки, цеплявшиеся за шершавую ладонь, слушал сбивчивое дыхание и тоскливо думал о том, как в эти волосы запустит пальцы сын Людоеда. Как будет мять жадным ртом ее губы, тонкую шею, маленькую девичью грудь…
Никуда ты меня не отошлешь, государыня, подумал он злобно. Не брошу.
А где-то в темной вышине посвистывал крыльями, уносясь к обледенелым горам, быстрый маленький голубь.

Всякому хочется жить. Но бывает, поверь, -
Жизнь отдают, изумиться забыв дешевизне.
В безднах души просыпается зверь.
Темный убийца. И помысла нету о жизни.

Гибель стояла в бою у тебя за плечом…
Ты не боялся ее. И судьбу не просил ни о чем.
Что нам до жизни, коль служит расплатою Честь,
Та, что рубиться заставит и мертвые руки!

Что нам до смерти и мук, если есть
Ради кого принимать даже смертные муки?
Тех, кто в жестоком бою не гадал, что почем,
Боги, бывает, хранят и Своим ограждают мечом.

Кончится бой, и тогда только время найдешь
Каждому голосу жизни как чуду дивиться.
Тихо баюкает дерево дождь.
Звонко поет, окликая подругу, синица.

Вешнее солнце капель пробудило лучом…
Павших друзей помяни. И живи. И не плачь ни о чем.

13. ПЕСНЯ СМЕРТИ

Граница горной страны была прочерчена резкой рубленой линией. Так, словно когда-то, во дни незапамятной юности мира, выпуклый щит земли растрескался и лопнул в этих местах, не выдержав распиравшего его напряжения. И одна часть щита удержалась на месте, другая же развалилась и вздыбилась чудовищными осколками. Когда же все утихло, эти осколки так и остались торчать к небесам, словно каменные торосы. А может, было и по-другому. Венны, во всяком случае, полагали, что именно сюда грянула когда-то темная чужая звезда, прилетевшая извне этого мира. И что именно отсюда распространилась по белу свету Великая Ночь, длившаяся тридцать лет и три года.
Так было или не так, но горы стояли. И зеленых предгорий, поросших орешниковыми лесами, как со стороны Саккарема, здесь не было и в помине. Горы начинались отвесной скальной стеной, вздымавшейся ввысь на несколько сотен саженей. Вода, ветер, мороз и просто минувшие века немало потрудились над ней, но во многих местах были отчетливо заметны слои и пласты разнопородного камня, то лежавшие ровно, то перекошенные и изломанные самым немыслимым образом. Кое-где эти пласты напоминали каменную кладку; становилось понятно, почему у сольвеннов и нарлаков горы получили имя Замковых.
Стена смотрела на север, и солнце никогда не освещало ее. Наверное, поэтому граница вечных снегов здесь спускалась совсем низко, и от стены веяло холодом. За несколько верст от нее деревья начинали мельчать и редеть, потом совсем пропадали. А под самой стеной на несколько перестрелов лежала травянистая пустошь, и по ней тянулась дорога.

Опричная страна, идя рядом с кнесинкой, размышлял Волкодав. Железные горы. Ишь как сторонится их добрый лес, отступает, не хочет рядом, расти…
Дорога тоже старалась не прижиматься вплотную к стене, у подножия которой там и сям громоздились целые холмы скальных обломков – следы чудовищных оползней. Под каждым таким холмом свободно поместился бы весь галирадский кром.
Упрямая жизнь, однако, повсюду брала свое. Даже по самой стене карабкались цепкие кустики, выросшие из семян, занесенных птицами или ветром…
Вчера вечером Волкодав вытащил свою карту и показал ее Дунгорму. Благородный нарлак сперва забеспокоился: что, как, откуда у телохранителя?.. – но потом увидел в углу имя боярина Крута и трехцветный шнурок с потемневшей печатью, и беспокойство его улеглось. Дунгорм уверенной рукой уточнил на карте границы горной страны и пометил ущелье, которое пересекала Препона. Кстати сказать, вскоре им предстояло миновать это место. Волкодав посмотрел на карту, запомнил ее и спрятал под кольчугу. Из которой он почти не вылезал и успел привыкнуть к ней в пути, как ко второй коже.
У велиморца настроение было отменное. Сегодня к вечеру, на худой конец завтра утром он ждал встречи со своим господином. Которого, судя по всему, он непритворно любил. Это же сразу чувствуется, когда кто-то просто исправляет обязанности, – и когда служит, как говорится, за совесть. Волкодав считал Дунгорма человеком достойным. Вообразить его среди челяди Людоеда было так же невозможно, как, к примеру, Тилорна. А вот у сына?.. Волкодаву думать об этом было и тошно, и недосуг. Кровные мстители не бывают ни плохи, ни хороши. Они мстят месть. И этим все сказано. И к тому же у Волкодава было далеко не такое радужное настроение, как у Дунгорма.
Он ждал беды.
Тот или те, кто охотился за кнесинкой, пытались добраться до нее уже дважды. Будет очень странно, если они не попробуют в третий раз. А поскольку времени на это у них оставалось всего ничего – Винитар ведь вполне мог подоспеть еще до ночи, – удара можно было ожидать в любое мгновение. И где удобней всего нападать, как не здесь, на узкой полоске открытой, ровной, точно хлебная лопата, луговины? С которой и бежать-то особо некуда, кроме как в какое-нибудь слепое ущелье?.. В узкую трещину, где их в конце концов и зажмут, чтобы перестрелять без помех?..
Волкодав загодя посоветовался со старшинами и честно выложил им свои опасения. Опытные воины выслушали его, и ни один не стал возражать.
– Что, брони вздеть небось посоветуешь? – усмехнулся Аптахар. Он отлично помнил весну.
– Ребята ворчать станут, – вздохнул Декша. – Не легонькие небось. Гривен по сорок…
– Ладно, пуп не надорвут, – рассудил Мал-Гона. – Всяко лучше, чем ворон кормить.
Дома, в городе, они были стражниками. И, если дело не касалось ловли уличного ворья, привыкли совершать то, что скажет им начальник: дружинный витязь или нанявший купец. Решать самим оказалось делом и гордым, и трудным, и интересным. Да и бой у Кайеранских трясин уже показал, что получалось у них вовсе не плохо.
– Если нападут, я бы поставил стену щитов, – сказал Декша. – Пусть-ка попробуют пробиться сквозь моих удальцов!
Мал-Гона покачал головой:
– Лошадей бы… Если вдруг у них там наши вельхские колесницы, никакая стена щитов тебе не поможет.
– Мы должны спасти госпожу, – сказал Волкодав.
– Кони у витязей, – проворчал Аптахар. – И у велиморцев.
– Договорись с Дунгормом, – предложил вельх. – В случае чего вы с ними кнесинку в седло – и ходу…
Волкодав мог бы поспорить на что угодно, что трое старшин, как и он сам, сразу подумали о раненых, о служанках, о няньке и лекаре, о Мангул с приемным сынишкой. И о полусотне хороших парней, которым никто небось не подведет быструю кобылицу и стремени не подаст.
– Мы-то что… как-нибудь отобьемся, – выразил общую мысль Аптахар. – Кому мы особо нужны, небось за вами все побегут.
Лучезаровых витязей как ратную силу они вовсе не поминали. Что толку рассчитывать на тех, кто уже однажды подвел.
– Куда удирать-то? – спросил венн. – Почем знать, может, нас как раз впереди ждут!
Сказал и почувствовал, как в уголке сознания заскреблась неясная мысль. Удирать с кнесинкой, прорываться навстречу Винитару? Так шут его знает, когда он подоспеет. Волкодав поднял голову и посмотрел в небо, как всегда, если требовалось поразмыслить. Так. Разбойники нипочем не могли угрожать им из… только из…
– Пошли! – сказал он троим предводителям. И чуть не бегом поспешил к повозке, возле которой беседовал с кнесинкой посланник Дунгорм, а на передке, с вожжами в руках, гордо восседала старая нянька.
– Государыня, – сказал он кнесинке, когда Дунгорм и старшины отошли каждый к своим людям. – Мы боимся, как бы на нас опять не напали. Сделай милость, надень снова кольчугу.
Елень Глуздовна молча повиновалась. На ходу расстегнула теплую свиту, сунула ее в руки Лихославу, взяла живо отысканную служанкой броню и облачилась. Волкодав посмотрел на Хайгал, сидевшую на высоком сиденье, и старуха внезапно подмигнула ему. Минувшей ночью, когда он покинул госпожу кнесинку, нянька, истомившаяся у входа, одарила его испепеляющим взглядом и с быстротой хорька юркнула внутрь: что там учинил над ее девочкой бессовестный венн?.. Почему не плачет больше, жива ли?.. Многоопытная бабка, конечно, вмиг поняла, чем кончилось дело. Волкодав трех шагов не успел отойти от палатки, когда Хайгал с той же удивительной прытью вылетела наружу.
– Нагнись! – строго велела она рослому телохранителю. Венн нагнулся. Бабка мигом схватила его за уши и… прошлась сухими морщинистыми губами по его лбу и щекам.
– Спасибо, сынок… – тихо, чтобы не слыхали близнецы, сказала она.
Зато государыня кнесинка с самого утра ни разу не подняла на Волкодава глаз. Трудно смотреть в глаза мужчине, который сумел оградить твое целомудрие пуще тебя самой.
Аптахар первым вернулся из своего отряда, пристроился к Волкодаву и некоторое время молчал, шагая с ним в ногу. Казалось, он что-то обдумывал.
– С самой весны мы с тобой заодно, – проговорил он наконец. – А ведь у меня венн брата убил. Младшенького. Хеггов хвост! Когда это я думал, что буду заодно с венном? А?.. Я тебя спрашиваю!
Волкодаву ответить было нечего, и он промолчал. Он все равно не собирался рассказывать Аптахару, как сам – было дело – смертельно ненавидел сегванов. Всех без разбора. Тоже, кстати, было за что. И как потом, угодив на каторгу, он от этой глупости быстренько излечился.
Аптахар тщательно разгладил широкой пятерней кудрявую бороду, но только для того, чтобы тут же скомкать ее в кулаке.
– Вот что, венн… – сказал он. – Может, нам, когда в Велимор доберемся, взять да и кровь смешать всем четверым? Я, ты, Декша, Мал-Гона… Надо же держаться друг друга. Не против?
Волкодав был не против. Хотя кровное побратимство – дело слишком ответственное, чтобы о нем вот так, с налету, решать. Это родство паче данного предками, потому что его сам выбираешь. И если уж случаются раздоры между побратимами, так о них и через сто лет помнят.
– Дело доброе, – сказал Волкодав. – Только государыню сперва довезем.
А про себя подумал: если и впрямь дойдет дело до побратимства, как бы еще и троим старшинам от Людоедова сынка страдать не пришлось…
– Что-то Лучезаровичи приотстали, – заметил Аптахар, оглядываясь назад. Действительно, Лучезарова чадь, двигавшаяся позади ратников и в некотором отдалении от них, не слишком спешила. Должно быть, гордый Лучезар не желал «глотать пыль», хотя никакой пыли не было и в помине: малоезженая дорога заросла густой жесткой травой. Волкодав посмотрел на своих. Зоркий Лихослав стоял во весь рост в повозке, придерживаясь за передок, и не отрывал напряженного взгляда от границы редколесья. Мели траву длинные, в разноцветную клетку, поневы служанок, и подле каждой девушки шагал отчаянный молодец. Еще десятка полтора воинов держалось около повозки. Случится что, не случится, а только удирать, бросая раненых, – самое последнее дело.

Скальная стена впереди выдавалась в поле этаким мысом, острым и неприступным. По крайней мере, Волкодав, доведись ему нужда карабкаться наверх, поискал бы другое местечко. Красноватые нависающие утесы внушали почтение.
Насколько Волкодав помнил карту, дальше должно было открыться широкое устье ущелья. По словам Дунгорма, это ущелье снаружи выглядело вполне проходимым и длинным, но на деле очень скоро кончалось слепым тупиком. А по другую сторону устья высилась удивительная скала в ровную полоску, бурую с желтым. Обогни ее, и почти сразу окажешься на стиснутой валунами тропинке к Препоне.
Волкодав видел, как дозорные, шнырявшие туда-сюда впереди на проворных конях, свернули за утесистый мыс, скрылись на некоторое время из виду, потом вновь выехали на открытое место и замахали руками, подавая условленный знак: все чисто.
– Ты – венн, я – сегван, – широко и неутомимо шагая, ворчал в бороду Аптахар. – Во имя пупка Роданы, дожили! Побратимство!..
Пеший отряд обогнул острый выступ стены и стал пересекать горловину ущелья-ловушки. Дунгорм не соврал: ущелье в самом деле выглядело славно. Казалось, будто там, подальше, открывается заманчивая долина, просторная и глубокая. Там было полно зелени, а с одной стороны вниз по скалам прыгал пенящийся ручей. Впереди, как сторожевая вежа, высилась полосатая скала.
– Спящая Змея! – с гордостью проговорила Хайгал. Она без труда узнавала родные места, которых не видела пятьдесят лет. Все нынешнее утро Волкодав слушал ее и уже понимал, что мог бы и не расспрашивать Дунгорма, перепроверяя старуху. Сейчас, однако, ему было не до того. Он оглядывался в сторону редколесья, косился на спящего Мыша, убаюканного его мерной походкой, и думал: если бы я был разбойником, я бы… я бы, может, даже прямо сейчас…

Парень-дозорный, ехавший по левую руку обоза, ближе к лесу, и стоявший в повозке Лихослав закричали одновременно. Все головы разом повернулись в ту сторону.
Из леса, из одетой осенним румяным золотом чащи прямо на них скакали всадники. Много. Чуть ли не сотня. И первое, что разглядел Волкодав, были белые берестяные личины, закрывавшие лица. Кое у кого, у тех, что выглядели побогаче, личины были кованые. В том числе у главаря. Главарь этот скакал на великолепном белом коне и размахивал мечом, держа его в левой руке.
Выскочив из леса, отряд нападавших сразу разделился на две неравные части. Та, что поменьше, устремилась за каменный мыс, желая сшибиться с приотставшими витязями. Другая помчалась на пеших. Видно было, как разлетались из-под копыт комки зеленого дерна.
Много ли времени нужно вершникам, чтобы во весь опор пронестись чуть более полуверсты и обрушиться на пешую рать? Совсем немного. Но если в пешем войске никто не начинает бестолково метаться, если каждый шестник уверенно знает, что ему делать, – пешие за это время тоже могут успеть немало. Кнесинку и девчонок живо спрятали за повозку, раненых прикрыли запасными щитами. Лучшие стрелки повернулись навстречу налетающим всадникам и вскинули загодя снаряженные луки. После боя над Кайеранскими топями их ничем уже было нельзя ни удивить, ни напугать. Да и сражаться предстояло не с неведомой ночной силой, а с самыми обычными людьми из плоти и крови. Да еще под ярким солнцем, посреди красного дня. Есть же разница.

Суровые парни не тратили времени даром. Выдернули из расстегнутых, спущенных на бедро тулов кто срезень, кто бронебойную – и пустили их лететь. Благо всадники с самого начала были досягаемы для опытного стрелка. Понятно, не все стрелы дружно попали в цель, но несколько лошадей покатилось по земле. И еще нескольких разбойников вынесло из седел, словно дубинами. Волкодав за лук пока не хватался: успеется. Ратники, наученные своими старшинами, стреляли по команде, все вдруг. Толку от этого, может, было и не больше, но вот страху – намного. Сразу видно, что наскочил не на перепуганных обозников, готовых чуть что зайцами разбегаться по кустам, а на воинов неробкого десятка, привыкших давать отпор.
Жадоба?.. – думал Волкодав, держась подле кнесинки и поспевая смотреть сразу во все стороны. Неужели снова Жадоба? И тогда, у болот?.. А почему бы и нет?..
Под ногами захлюпала вода. Быстрый ручей выкатывался из ущелья, растекаясь по равнине семижды семью неглубокими струями. Множество рук немедля ухватилось за маронговые бортики повозки, помогая навострившему уши коню.
Между тем смертельная, без шуток, стрельба сделала свое дело. Разбойники задумались, придержали конский скок и отхлынули в сторону, не доводя дела до рукопашной. Галирадские ратники, держа щиты на руке, тяжело бежали вперед. К полосатой скале, прочь из ловушки. Было ясно, что нападавшие стремились не столько сшибиться с ними вплотную, сколько пугнуть их и направить вбок, под стену, в слепое ущелье. Где, очень может быть, их уже поджидала засада. Десятка, скажем, три отборных стрелков с двойным запасом стрел. Вполне хватит.
Конные велиморцы во главе с Дунгормом постарались дать пешим время. Вот заметили, что разбойники отдышались, успокоили коней и разворачиваются для нового наскока, – и пустились наперерез.
Храбрые воины горды были бы лоб в лоб ударить врага и, намного уступая числом, все как есть полечь в неравном бою, отстаивая невесту своего господина. Но пока не было нужды приносить себя в жертву. Умница Дунгорм сумел сделать с разбойниками то, что сами они не сумели сделать с поезжанами; пугнул их, заставил шарахнуться в сторону. Еще на десяток шагов придвинулась Спящая Змея. И еще на десяток. Что там, впереди? Дозорные не успели за нее заглянуть.
Ну как есть Жадоба, поглядывая на смутившихся разбойников, сказал себе Волкодав. Таких резать привык, кому только ножичек покажи, и уже штаны полные. А на зубастого нарвавшись, сам тут же…

Они бежали к полосатой скале. Бежали, повесив на спину щиты, с мрачным упорством уходящих от неминуемой смерти. Слышалось только сиплое дыхание да топот нескольких десятков ног. Взмыленные парни в шлемах и тяжелых кольчугах изредка злобно матерились сквозь зубы. Служаночки, подобрав подолы, таращили слепые от страха глаза. Если отряд прижмут к стене и обложат вплотную, мужчины могли хоть драться. А им что оставалось? Им и раненым, которых швыряло туда-сюда в повозке, подскакивавшей на кочках?..
Кнесинке было бы не под силу самой нести щит, – и то хорошо, что хоть как-то выдерживала четверть пуда кольчуги. Вместо щита у нее были телохранители. Волкодав, конечно, мог бы посадить государыню в возок. Или вскинуть на спину белой Снежинки. Но, если он был прав и за кнесинкой шла охота, возком займутся в первую очередь. А уж белой всадницей – и подавно. Зато издали, да в сплоченной толпе, да за тесно сдвинутыми спинами, поди-ка ее высмотри!
И вот Спящая Змея нависла над головами. Они бежали к ней, как когда-то к святилищу. С той только разницей, что в святилище их ждали друзья. А здесь? Что увидят они за скалой? Отряд кунса Винитара, подоспевший на выручку? Или засаду, которая насмерть зажалит их стрелами? Они бежали, потому что ничего другого не оставалось. Дозорные помчались вперед, сунулись за скальную башню и почти сразу выскочили назад, размахивая руками. Значит, ничего подозрительного не заметили.
– Наддай шагу!.. – заорал Аптахар. – Живей, хромые, живей!..
Он видел: вершники изготовились к новому наскоку. Было заметно, что охотники не больно стремились вплотную сходиться с огрызающейся дичью, вовсе не желавшей безропотно становиться добычей. Однако и позволить себе упустить беглецов они не могли.
Велиморцы, готовые пожертвовать собой, вновь нацелились поперек…
– Во имя Одноглазых и Одноногих! – выругался кто-то по-вельхски рядом с Волкодавом. – Что ж это!.. Вот так бежать!..
У молодых, горячих парней душа рвалась встать стеной и встретить недругов, как велела древняя честь.
– Языком не трепать!.. – прикрикнул Мал-Гона. – Заснули на ходу, косолапые?
Разбойники и во второй раз не захотели схватиться с велиморцами врукопашную. Наоборот, большая часть их неожиданно повернула коней и устремилась в глубь ущелья-ловушки. Галирадцы уже заворачивали за Спящую Змею, когда преследователи выскочили обратно на равнину. Почти у каждого за спиной сидел второй человек, и эти вновь подобранные держали в руках кто лук, кто самострел.
Волкодав все поглядывал наверх, на каменные карнизы и на обросшие мелким кустарничком вершины скал. Нет на свете неодолимых утесов. Человек залезет куда угодно, дай только время. Но то ли у разбойников времени не было, то ли не ожидали они, что преследуемые вздумают прорываться к Препоне… Волкодав так и не высмотрел затаившихся стрелков наверху.
Кони налетчиков, отягощенные двойной ношей, скакали медленно и тяжеловесно, но бегущих все-таки обгоняли. Намерения Жадобы – а Волкодав все крепче верил, что это был Жадоба, – сомнений не вызывали. Не дать уйти за Препону. Обложить, Преградить дорогу. И расстрелять на бегу.
Сольвенны, сегваны, вельхи хрипели и матерились на все лады, но бег так и не стал бегством. Наверное, потому, что рядом с воинами были те, кому приходилось еще тяжелей. Девушки выбились из сил, парни тащили их за руки, передавая друг другу. Потом начался довольно крутой подъем, и в задок повозки разом уперлись двадцать две ладони:
– Хеггов конец и волосатое брюхо, а ну!..
Оказавшись за Спящей Змеей, все они жадно уставились вдаль: Винитар!.. Не видно ли Винитара?.. Впереди было пусто. Зато в ноздри сразу ударил густой серный запах. Еще сотня шагов, и многие стали прикрывать рты рукавами и просто ладонями. Но как прикроешься, когда надо бежать! Тут уж хочешь не хочешь, дыши в полное горло.

Волкодав и другие опытные воины видели то, что проплыло мимо глаз замученной кнесинки: разбойники обогнали бегущих и уже ссаживали наземь стрелков. Напрасно велиморцы пытались им помешать. Стрелки покидали крупы коней и сразу исчезали среди валунов. Волкодав обреченно подумал о том, что была, наверное, какая-нибудь скала, с которой мостик через Препону просматривался, как на ладони. И на эту скалу они успеют влезть первыми. И ничего тут не поделаешь.
Проход впереди сузился, и Хайгал натянула вожжи:
– Тпру!
Дальше повозке не было ходу, придется бросить ее. Замечательную повозку, любовно спряженную из благословенного маронга лучшими галирадскими мастерами. Только тут кнесинка как следует ощутила, что происходило нечто непоправимое. То есть они, конечно, спасутся – в скалах или даже за Препоной, – но возка, который несколько последних седмиц служил ей домом, она скорее всего больше уже не увидит. А кони как же?.. Снежинка?.. У кнесинки опять ослабли колени…
Несколько воинов уже запрыгнули внутрь повозки: раненых торопливо передавали наружу и, серых от боли, увлекали дальше кого под руки, кого вовсе на руках. Эртан вылезла сама. Ее левый локоть был туго притянут к телу, чтобы неосторожное движение не потревожило рану. Еще в повозке воительница правой рукой и зубами распутала спасительные узлы, и на рубахе вновь проступило пятно. Эртан не обращала внимания. Геллама ждал ее по ту сторону темноты. Скоро она придет к нему. Но прежде перешагнет через один-два вражеских трупа.
Волкодав оглянулся назад, на еще видимый клочок равнины, ограниченный слева Спящей Змеей, а справа – безымянным черным утесом, слегка наклоненным наружу. Сказал бы ему кто в дни отъезда из Галирада, что однажды он станет ждать своего кровного врага, точно единственного спасителя!
Но у обеих скал было пусто. Кунс Винитар, сын кунса Винитария по прозвищу Людоед, не спешил им на помощь из-за черной скалы. И Лучезар Лугинич все равно что пропал за Спящей Змеей…
– А с чего она – Спящая? – пропыхтел рядом Аптахар. – Тоже дряни нанюхалась?..
– Поспеши, госпожа, – сказал Волкодав, направляя кнесинку по узкой тропе, где уже скрылась половина рати и с ней раненые и служанки. Хайгал, еще хромавшая после Кайеран, держалась при хозяйке. Упрямая старуха тащила сумку, куда, побуждаемая предчувствием, загодя погрузила все самое, по ее мнению, необходимое. Запустив руку в сумку, она потянула наружу большой красный платок – священную фату, которой кнесинка должна была закрыть лицо перед встречей с нареченным. Нянька стала совать фату кнесинке:
– Завяжи рот, дитятко, нечего гадость глотать… Кнесинка хотела взять, но Волкодав не позволил:
– Спрячь! Увидят… красное…
Кашель, ударивший изнутри, заставил его замолчать, потом свалил на колени. Едкая вонь сделала свое дело. На какой-то миг в глазах почернело, потом он почувствовал, что его поднимают. Волкодав хотел вырваться, успев подумать, что оказался-таки никудышным телохранителем, и еще, сколько всего он не успел преподать братьям Лихим… Ничего: оказалось, самое главное он им все же внушил. Близнецы сделали то, чего их наставник, будь его воля, ни в коем случае им не позволил бы. Они молча подхватили его, вздернули с колен и бегом помчали вперед. Волкодав ощутил во рту кровь, и приступ почти тут же кончился. Так всегда бывало с тех пор, как его впервые прорвало кровью в день возвращения кнеса. Еще через несколько шагов Волкодав смог стоять сам. Он стряхнул крепкие пальцы братьев и утер кровь. Рукавом, не ладонью, чтобы потом не начал выскальзывать меч. Кнесинка все время оборачивалась к нему, глаза у нее были полоумные.
– Вперед!.. – зарычал Волкодав на близнецов. – Дело забыли!..
Где-то позади жалобно заржала Снежинка. Потом поднялся яростный крик, завизжали лошади, послышался лязг и перестук клинков. Это велиморцы, оставшиеся прикрывать отход, наконец сошлись с разбойниками в ближнем бою. И погибали один за другим.

Тем временем спешенные налетчики, незримо растворившиеся между скал, стали постреливать. Они не показывались на глаза, стрельба шла навесная. Стрелы, падавшие с высоты, не пробивали кольчуг, но тело, не укрытое доспехом, полосовали безжалостно. Над головой кнесинки сейчас же появился щит. Девушка немедленно притянула к себе няньку. Железная оковка щита со скрежетом ударялась о камни.
После приступа кашля Волкодав почему-то напрочь перестал чувствовать сернистую вонь, и Препона открылась перед ним неожиданно.
Беспорядочно нагроможденные валуны несколько отступали от края, а может, были кем-то нарочно сброшены вниз. Они образовали небольшую площадку, на которой сгрудились галирадцы. Дальний край площадки обрывался в бездну. Оттуда, неторопливо клубясь, выползал желтоватый туман. Сквозь туман был виден противоположный берег, точно такой же скалистый и неприветливый. Хайгал не преувеличивала: до него было не менее полусотни шагов. Обнаружился и мост. Легкий, зыбкий подвесной мост на черных волосяных канатах, мост, составленный из тоненьких, ненадежных с виду дощечек. Чуть более пол-аршина шириной, чтобы можно было пройти только гуськом…
Внизу, под мостиком, разверзалась немереная глубина. Еще никто по своей воле не спускался туда, чтобы узнать, есть ли дно у Препоны. И уж подавно никто не поднимался обратно. А сверху смотрели горы, вечные, равнодушные горы в облачных шапках, в голубоватых плащах никем не тревожимых ледников. И небо, из-за тумана казавшееся зеленым.
Мост обещал спасение, но ратники не решались его перейти, и страшная глубина пропасти была тут ни при чем. С того берега уже прилетело предупреждение. Оно так и торчало в щите воина, дерзнувшего сунуться к переправе. Короткая, толстая, тяжелая стрела-болт, выпущенная из самострела. Галирадцы пробовали говорить с ичендарами, но те до ответа не снисходили.
Волкодав быстро огляделся по сторонам и, конечно, сразу увидел то, чего больше всего опасался. Выступ утеса, нависавший над пропастью. Если туда вылезут разбойники с луками, они играючи расстреляют любого, появившегося на мосту. А то и канаты стрелами перережут. Меткий стрелок и их самих, конечно, сумел бы согнать со скалы. Но для этого понадобилось бы выйти из-под защиты валунов на открытое место. А уж оно-то наверняка отлично простреливалось с десяти разных сторон…
– Давай, бабушка, – сказал Волкодав старой Хайгал. – Зови своих, говори с ними… – И кивнул ближайшему воину из сольвеннов, державшему наготове длинный кожаный щит: – Проводи!
– Нянюшка… – потянулась за старухой кнесинка Елень. Волкодав удержал ее и поставил между собой и скалой. Братья Лихие тотчас устроились по бокам. Кнесинка прижалась к спине Волкодава и тихо заплакала.
Между тем Хайгал вышла со щитоносцем к мосту и остановилась у одного из валунов, за которые крепились канаты. Приставила сложенные руки ко рту – и пронзительно закричала. Волкодав почти не понимал языка, только отдельные слова, почерпнутые у самой Хайгал. Ему не доводилось встречать ичендаров в рудниках, где он и выучил почти все известные ему языки.
Некоторое время за Препоной молчали. Волкодав напряженно слушал. Потом, к его великому облегчению, раздался резкий мужской голос, кричавший в ответ. Хайгал выслушала, что-то коротко пообещала соплеменникам и возвратилась к хозяйке.
– Велят, дитятко, чтобы я перешла к ним одна, – страдая и винясь, сообщила она кнесинке. – Велят, чтобы я твой амулет принесла. Посмотрят, мол, тогда и решат…
С какой радостью она отправила бы свою девочку на тот берег, а сама осталась выцарапывать разбойникам глаза!
Кнесинка решительно запустила руку под свиту и, ободрав непривычные пальцы о железо кольчуги, вытащила плоский потертый кожаный мешочек. Мешочек сразу полетел наземь. На длинном ремешке осталась подвеска из цельного, чуть не в пол-ладони, прозрачного зеленоватого камня. Волкодав наметанным глазом рудокопа немедленно признал хризолит. Плоский камень украшала искусная резьба: снежный кот Ургау, схватившийся в поединке с орлом. Хайгал свила ремешок петлей и затянула у себя на запястье. Торопливо обняла кнесинку…
Декша-Белоголовый уже расставлял стрелков, объясняя им, что нянька госпожи должна была достичь того берега при любых обстоятельствах и любой ценой. Парни хмуро кивали, поднимая на левую руку щиты. Как все уважающие себя стрелки, они были способны метко бить в цель и с грузом на руке. А уж мощные сольвеннские луки с роговыми подзорами наверняка не уступали разбойничьим.
Хайгал и ее провожатый бегом пересекли открытую площадку и ступили на мост. Узенький настил угрожающе заколебался под ногами. Снизу, из непроглядной клубящейся мглы, доносился глухой рокот, словно Неспящие-В-Недрах кипятили громадный котел зловонного варева. Ветер, поддувавший оттуда, был теплым, влажным и липким. Иногда он разрывал облака желтоватого пара, и показывались обросшие блестящей слизью каменные клыки, торчавшие из глубины…
Двое почти достигли середины моста, когда началась бешеная стрельба. Но началась не так, как ожидали галирадцы, в том числе Волкодав. Они думали, что разбойники возьмутся за няньку и воина при ней, а сольвенны заметят это и постараются им помешать. Вышло иначе. Первый же залп десятка в три стрел достался самим сольвеннам. Уж что-что, а неожиданно нападать из засады разбойники умели отлично. Их было гораздо больше, чем сольвеннов, и действовали они слаженно. Тридцать человек разом выскочило на скалы по всему краю площадки и разом спустило тетивы. Кто-то из галирадцев успел съежиться за щитом. Кто-то мгновенно ответил и даже сшиб неприятельского стрелка, но и сам получил в спину два вершка железа на длинном древке. Ибо мало толку от щита на руке, когда стреляют чуть не со всех сторон. Кому-то срезало тетиву с лука. Кто-то просто упал и остался лежать…
И вот тогда-то стрелы полетели в двоих на мосту.
Это было убийство, расчетливое и хладнокровное. Так жестокие мальчишки, только выучившиеся владеть игрушечными луками, бывает, охотятся на кур во дворе. Вот только молодой щитоносец не пожелал умирать, как привязанная курица. Он бывал в переделках и схватках и понял, что обоим не спастись. Стрелы летели сзади и сбоку, и парень прикрыл старую Хайгал и щитом, и собственным телом. И продолжал идти, хотя с такого расстояния даже добротная кольчуга не могла защитить от прямого удара.
Галирадцы не смогли равнодушно следить из безопасных укрытий за тем, как погибал их друг. Яростно ругаясь, они выскакивали на открытое место и били в ответ. И сами попадали под стрелы,
Заплаканная кнесинка вдруг сдернула с лица сетку и рванулась из-за спин телохранителей, крича:
– Я здесь, здесь!.. Меня убивайте!..
Услышали ее или нет, так и осталось никому не известным. Волкодав и братья Лихие перехватили государыню, не дав ей сделать и шага.
Умирающий, утыканный стрелами воин еще шел по мосту, еще прикрывал собою старуху. До того берега оставалось шагов пятнадцать, когда разбойники сообразили целиться по ногам. Несколько стрел с широкими наконечниками буквально подрезали парня. Он шатнулся, падая на колени, и молча канул в просторную щель между верхними канатами и настилом. И полетел вниз, переворачиваясь и раскидывая руки, чтобы почти сразу пропасть в клубящемся тумане. Никто не услышал ни предсмертного крика, ни удара о дно.
Хайгал оглянулась, посмотрела вниз, ахнула, всплеснула руками… подхватила подол – и порскнула вперед с удивительной прытью, которой невозможно было предположить в согбенной старухе. Не ожидали подобного и разбойники. Несколько стрел расщепило доски в том месте, где она только что стояла. Остальные с визгом пронеслись у нее за спиной, лишь одна, самая удачливая, деранула развевающийся край черной рубахи. Хайгал достигла берега и метнулась за камень.
– Дитятко!.. Переходи!.. – подала она голос некоторое время спустя.
– Одна не пойду!.. – отчаянно закричала в ответ кнесинка.
Еще как пойдешь! – чуть не сказал ей Волкодав. Но ни кнесинку переправить, ни затеять с горцами переговоры о свите и раненых сразу не вышло. Потому что конные разбойники, справившись наконец с отрядом Дунгорма, покинули седла, взяли галирадцев в полукольцо и полезли на них из-за камней. Началась рукопашная.
На площадку перед мостом по-прежнему было не высунуться, и галирадцы не смогли урядить плотную оборону. Разбойники нападали со всех сторон, так что бой между скалами вскоре утратил строй и порядок, сменившись ожесточенной резней. Галирадцы погибали и чувствовали, что погибают. Может, здесь они продержатся чуть дольше, чем продержались бы на открытой равнине. Но спастись не удастся. Как не удалось бы и там. Стрелки прыгали с валуна на валун, на выбор и почти безнаказанно убивая всех, на ком не было белых берестяных личин с прорезями для рта и глаз. Волкодав видел, как на одной из скал у самого края Препоны, где с луками и колчанами устроились двое разбойников, появился Мал-Гона. Одного стрелка могучий вельх уложил ударом меча, второй, стоявший чуть дальше, проворно обернулся и спустил тетиву. Стрела, пущенная в упор, легко прошила и кольчугу, и тело под ней, но Мал-Гона не остановился. Длинный меч блеснул еще раз, и голова разбойника вместе с личиной и шлемом завертелась в воздухе, разбрызгивая красные бусины крови, отлетавшие, точно порванное ожерелье. Обезглавленное тело покачнулось и рухнуло с камня. Мал-Гона уронил меч и сгорбился, прижимая руки к груди. Валко шагнул в сторону, не удержался на скользкой от осевших испарений круглой каменной макушке и беззвучно ушел вниз, в туманную небыль Препоны.
Все это Волкодав видел мельком, вполглаза, уже вовсю рубясь с пятью какими-то головорезами, наскочившими на телохранителей из-за скал. Налетчикам не поздоровилось.
Три воина слишком хорошо знали свое дело. Не зря Волкодав до седьмого пота гонял близнецов по двору галирадского крома. Все-то они выспрашивали о настоящей битве, когда много народа. Теперь вот сами изведали, правду ли говорил им наставник. Больше не будут гадать, как сами поведут себя, ЕСЛИ. Настал час – и ребята не думая пустили в ход умение, беспощадно вколоченное суровым венном в гибкие молодые тела. Волкодав подумал о том, что тех пятерых они вполне раскатали бы и вдвоем, без него. И даже без мечей, просто голыми руками. Он оглянулся на кнесинку: девушка что было сил сжимала вельхский кинжал с позолоченной рукоятью в виде человечка. Она не расставалась с ним после боя в святилище. Она больше не плакала. Ей было страшно, еще как страшно! Но случись драться, от нее не дождутся крика и слез. Она кого угодно встретит вот этим кинжалом. Встретит неумело, но с отчаянной яростью…
Навстречу телохранителям пробился Аптахар с полутора десятками воинов, в основном сегванов и сольвеннов. За их щитами и спинами укрывались Иллад, Мангул с мальчишкой и четыре служанки. Мальчишка сжимал в кулаке подобранный нож.
– Надо к мосту, – сказал Волкодав Аптахару. – Кнесинку и этих, кого сумеем.
Сегван согласно кивнул, уже прикидывая, с какой стороны обходить площадку, чтобы заметило поменьше стрельцов. Волкодав быстрыми, привычными движениями расстегнул на себе ремни, сдернул попятнанный кровью кожаный чехол, потом стащил кольчугу и протянул кнесинке:
– Надень, госпожа.
Он сказал это до того буднично и спокойно, что кнесинка поняла: ВСЕ. Настал ПОСЛЕДНИЙ КОНЕЦ.
– Нет!.. – Она попробовала оттолкнуть его руку. Попробовала бы еще сдвинуть валун, за которым они прятались от стрелков. – Нет!.. Ты… ты сам…
– В меня не попадут, – сказал Волкодав, но кнесинка ему не поверила, и тогда он попросту схватил ее в охапку и силой всунул в кольчугу. – Некогда мне тебя уговаривать, госпожа.
Сопротивляться было бесполезно. Полпуда стальных вороненых колец, еще хранивших тепло его тела, укрыли кнесинку, свесившись ниже колен. Они ощутимо пригибали ее к земле, но вместе с ее собственной серебристой кольчужкой броня в самом деле получилась надежная. Может, и сбережет.
– На мосту держись крепче, госпожа, – наказал Волкодав. – Двумя руками. Да вниз не гляди, незачем.
– Двинулись, оглоблю вам в …! – рявкнул Аптахар. Воины молча взгромоздили щиты и побежали к мосту, держа в живом кольце и служанок, и лекаря со спутниками, и государыню кнесинку. Поначалу она все оглядывалась на Волкодава, оставшегося в одной серой безрукавке, насквозь мокрой от пота и разрисованной разводами крови. Кармашек с картой и книжкой болтался у него на груди. Потом оглядываться стало некогда: в щит, который она держала над головой, начали втыкаться стрелы. Кнесинка только поспевала смотреть себе под ноги, – прыгая по осклизлым булыжникам, недолго было споткнуться. Почему-то она больше боялась упасть, чем угодить под стрелу. Бежать, навьючив на себя почти пуд железа, было неудобно и тяжело, но тело, подхлестнутое страхом и возбуждением, несло груз почти без натуги. Неожиданно воины сдвинулись плотнее, кнесинка оказалась между Лихославом и Лихобором и увидела у себя под ногами вместо камней пугающе тонкие и узкие планки моста. Кое-где в них торчали пернатые стрелы…
– Госпожа! Держись за канаты! – сказал над ухом Лихослав, шедший сзади нее.
Кнесинка услышала его, но не поняла: завороженно смотрела вниз, туда, где в кипящем тумане медленно двигались громадные тени. Лихослав отобрал щит, взял ее руки и положил их на толстые лоснящиеся волосяные канаты.
Если бы кнесинке Елень довелось просто путешествовать здешними местами, она бы, пожалуй, помешкала перед подобным мостом, собираясь с духом и пробуя ногой хрупкие с виду дощечки. А то задумалась бы, не привязаться ли как-нибудь веревкой к канатам. Сейчас недосуг было о чем-то раздумывать, справляться с собой и гнать прочь страх. Верхом и низом посвистывали певчие стрелы, и каждая могла унести жизнь. Кнесинка судорожно засеменила вперед, перебирая ватными руками по упруго натянутым канатам, шевелящимся, скользким. Прямо перед ней была спина Лихобора, в затылок дышал Лихо слав. Братья шли в ногу, сомкнув щиты и пряча между собой свою госпожу.
Они были над серединой Препоны, когда кнесинка, по-прежнему упорно смотревшая вниз, увидела на досочках кровь. Кровь храброго парня, дорого заплатившего за спасение старухи Хайгал, а с нею и молодой государыни. По счастью, колчаны у разбойников оказались не бездонные, и они уже не могли мести мост такой железной метлой, как вначале. Зато теперь они целились гораздо тщательней прежнего.
Кнесинка увидела, как что-то неуловимо мелькнуло примерно на уровне ее колен, и на ноге Лихобора, шедшего впереди, отворилась глубокая красная щель, из которой сейчас же ручьем брызнула кровь. Молодой телохранитель охнул и споткнулся, и этого оказалось достаточно. Нога, ставшая вдруг чужой, беспомощно подломилась. Лихобор выпустил канаты моста, потерял равновесие на скользких от крови досках и вывалился наружу.
…Позже кнесинка так и не смогла вспомнить, каким образом она поспела упасть ничком, хватая его руку, уже исчезавшую за краем узенького настила. Ее пальцы, только что неспособные как следует ухватиться за канат, сомкнулись на запястье Лихобора и окостенели в мертвой хватке. Когда-то, в далекой другой жизни, когда Волкодав учил приемам кан-киро, она досадовала и злилась: пальцев, видите ли, не хватало даже просто обхватить мужскую жилистую руку, куда там удержать. А вот вцепилась – поди отдери. Лихобор пытался взяться свободной рукой за доски, но ладонь соскальзывала. Кнесинка видела его белое, обращенное кверху лицо с закушенной губой. Еще одна стрела воткнулась в его раненую ногу и осталась торчать. Струйки крови слетали по сапогу. А внизу раскачивалась туманная мгла, показывались и пропадали хищные каменные зубы…
Лихобор вдруг извернулся всем телом и укусил ее за руку. Кнесинка закричала от отчаяния и боли, понимая, зачем он это сделал, но пальцев не разомкнула. Все-таки она бы, наверное, продержалась недолго, но подоспела подмога: мимо ее лица, царапнув жесткими рукавами щеку, протянулись другие, гораздо более сильные руки, схватили парня за шиворот и мигом выволокли наверх. Мужчины потащили Лихобора вперед. Его брат поставил кнесинку на ноги и крепко прижал к себе, в одиночку заслоняя от стрел. Она видела, как оперенная смерть втыкалась в настил, свистела между канатами… Потом вместо досок под ногами заскрипел щебень, и Лихослав сразу поволок кнесинку прочь с открытого места, за скалы.
Исстрадавшаяся нянька бросилась на шею воспитаннице:
– Дитятко!.. Дитятко, живая…
За спиной Хайгал стояли два горца-ичендара, смуглые, широкоплечие, с орлиными перьями в волосах. Кнесинка вдруг спохватилась, холодея, принялась озираться, шарить глазами среди спасенных:
– А где Волкодав?.. Его не было.
– Он остался, госпожа, – сказал лежавший на земле Лихобор. Иллад перетягивал ему жгутом бедро, останавливая кровь. – Он сказал, те полезут на мост, так он их не пустит.
У кнесинки как будто снова разверзлась под ногами Препона, и душа с птичьим криком оборвалась вниз, сквозь смрадный туман, в каменную пасть, в клокочущее небытие. Елень Глуздовна беззвучно ахнула и рванулась из-за скалы назад, на тропу, на мост, через мост, туда, где ради нее погибал единственный на этой земле человек. Она вернется к нему, чтобы… Она…
Лихослав, понятно, никакой глупости совершить не дал. Вмиг догнал, сшиб с ног и прижал к валуну, а над головой кнесинки тотчас пропела чуть-чуть запоздавшая стрела. Девушка вырывалась и плакала, но с могучим парнем сладить было непросто. Лихослав хмуро и молча оттащил ее обратно в укрытие. А потом сказал, наверное, единственное, что могло ее отрезвить:
– Волкодав не затем там остался, госпожа. Вот тогда кнесинка вспомнила свой сон. Лучше было бы ей вовсе его не вспоминать.

Волкодав нисколько не сомневался, что толковые близнецы и без него сберегут кнесинку на мосту, – хотя бы, как тот парень, ценой собственной жизни. Но вот сумеют ли ичендары не допустить разбойников за переправу, если те ринутся через Препону? Насколько он понимал, две сотни лет после Гурцата Жестокого горцам приходилось иметь дело все больше с неумеренно любопытными путешественниками да с молодым Винитаром, имевшим, видно, какие-то понятия о чести. Но отбиваться от разбойников, твердо намеренных перейти? От прожженных душегубов Жадобы?.. Много ли воинов в горской заставе на том берегу? И как прикреплен мост, можно ли его в случае опасности легко уронить вниз? По ею сторону, во всяком случае, канаты были увязаны намертво. Здравый рассудок подсказывал, что ичендары просто обязаны были что-то предусмотреть. Жизнь, однако, давно уже убедила битого каторжника, что полагаться на чей-то здравый рассудок – дело весьма ненадежное. Не знаешь наверняка – проследи сам.
Вот он и собирался за всем проследить сам. Он устроился у одного из камней, державших канаты моста. Если придется совсем туго, можно будет дотянуться и перерубить их мечом. Волкодав заслонился щитом, спасаясь от стрел, поредевших, но от этого не менее смертоносных. И окликнул Аптахара, засевшего под соседним валуном:
– А ты что?..
Сегван пожал плечами, ухмыляясь:
– Ну как же…
Он был старшиной, а значит, вроде отца молодым парням, над которыми поставили его галирадские думающие мужи. Последнее дело было бы бросить ребят, легче самому остаться на смерть.
Уцелевшие ратники, большинство в крови, начали сползаться с разных сторон ко входу на мост. Первыми достигли валунов четверо вельхов, и между ними – шатающаяся, но по-прежнему несломленная Эртан. Потом подоспело несколько сольвеннов во главе с Декшей. Декша тяжело опирался на топор, все топорище которого было черно от крови. Волкодав посмотрел на него и поймал себя на том, что, удивительное дело, переживал за бывшего тестомеса больше, чем за других. Будь у него хоть немного времени, он понял бы почему. Поэтов вообще нельзя допускать туда, где наносят раны и отнимают жизнь. Потому что народ рождает поэтов не всякий год. Для того, чтобы сражаться, существуют люди ничем не примечательные. Такие, как он сам.
Волкодав оглянулся на мост, потом на скалу, где засели стрельцы, державшие мост на прицеле. Когда кнесинка уходила на ту сторону, он наполовину опустошил колчан, пугая этих стрельцов, и кое-кого сумел отправить в Препону.
– Уводи людей, – сказал он Декше. – Кнесинка уже там. Давай мы прикроем!
Как знать, может, им и удался бы еще один прорыв через мост. Но в это время разбойники, ненадолго оставившие осажденных в покое, услышали новое распоряжение главаря. Они почти прекратили стрельбу, потом где-то за скалами коротко рявкнул рог, и ревущая толпа воинов в берестяных личинах с разных сторон ринулась добивать последних защитников переправы. В их намерениях сомневаться не приходилось. Они рассчитывали смять галирадцев и единым духом пролететь через мост. Пролететь, чего доброго, еще прежде, чем там сообразят и отвяжут канаты… Быстроты и храбрости им было не занимать.
– Руби!.. – закричал Волкодав. И сам, дотянувшись, полоснул концом меча по упругим гладким волокнам. Черные плетеные пряди распались, заворачиваясь наружу. Мост охнул и заскрипел, тяжело перекашиваясь. Декша, орудовавший с другой стороны, чуть запоздал, но его удар оказался еще удачнее: топор на длинной рукояти громко лязгнул о камень, одним махом разрубив толстый канат. Удар болезненно отдался в раненой голове молодого старшины. Декша потерял сознание, уронил топор и сам свалился бы следом – спасибо, подхватили друзья. Но дело было сделано. Упругая черная струна отлетела, свиваясь, как обезглавленная змея, мост медленно мотнуло, разошедшийся настил повис, как жреческое ожерелье. Волкодав нацелился рубануть еще раз, но тут рассеченный канат не выдержал, волосяные пряди стали расползаться и лопаться, и наконец мост неотвратимо пошел вниз, взмахнув на прощанье, словно развеваемый ветром мокрый рушник. Завихрились клочья тумана, провожая его полет. Длинное полотнище настила хлестнуло скалы, как плеть, обломки досок с треском разлетелись в разные стороны и пропали внизу.
Вот теперь вправду все было сделано.
Галирадцы вовсю уже резались с насевшими врагами, не допуская их ни ко входу на мост, ни к беспомощным раненым. Но вот рухнул мост, и разбойники в некотором замешательстве откачнулись назад. Желанная добыча окончательно ускользнула от них, и лезть на мечи галирадцев, дравшихся с последней яростью смертников, стало вроде бы незачем. То есть они, конечно, не отступятся и сейчас полезут опять, но больше из мести. А то обойдутся без рукопашной – встанут кругом и не спеша расстреляют ради забавы. Или попробуют схватить живьем, чтобы хорошенько потешиться напоследок…
– Ну уж нет! – прижимая ладонью липкое пятно на рубахе, раздельно выговорила Эртан. – Меня они не получат!
Воительница сидела на самом краю пропасти, свесив вниз ноги. Драться она уже не могла, не было сил. Но сделать одно-единственное движение ей не помешает никто. Глядя на вельхинку, другие раненые, кто мог, тоже стали переползать поближе к Препоне. А если повезет и удастся еще разбойничка с собой утянуть…
Немногие ратники, изодранные и окровавленные, но по-прежнему способные держать в руках мечи, спрятались за щитами и приготовились дорого продавать свою жизнь.
– Ну что, брат венн… – сказал Аптахар. И тут же глухо охнул, всхлипнув от боли. Волкодав крутанулся на месте: сегван стоял столбом и тупо смотрел на свою правую руку, точно бритвой срезанную в локте. Из раны частыми толчками выливалась кровь. Под ногами у Аптахара валялась длинная стрела, увенчанная остро отточенным железным полумесяцем шириной чуть не в пядь. Изуродовав человека, стрела ударилась в камень и отскочила. Попади она в шею, укатилась бы голова. Волкодав понял, что потрясенный сегван так и будет стоять, пока не свалится мертвым.
– Прикройте!.. – зарычал он и подскочил к Аптахару. Мигом свалил его наземь, перехватил лезвием меча длинные завязки его сапог и перетянул ими руку друга пониже плеча. И с облегчением увидел, как иссяк уносящий жизнь багровый поток.
– За… зачем… – не справляясь с прыгающей челюстью, произнес Аптахар. Он смотрел на свою руку, валявшуюся отдельно от тела. – Все… равно…
Волкодав не стал ему говорить, что скатиться в Препону они всяко успеют. Избавления ждать было неоткуда, но призрачная надежда живет чуть не дольше самого человека. Венн видел слишком много страшных смертей, случившихся оттого, что кто-то опоздал всего на мгновение. Значит, надо попробовать купить это мгновение. Он снял щит и заслонил им скорчившегося сегвана. Положил наземь лук, отстегнул тул… Он нутром чувствовал, что разбойники вот-вот устремятся вперед.

Теперь, когда не было в живых Мал-Гоны, а Декша и Аптахар сами на ногах не держались, ратники поневоле стали поглядывать на Волкодава, видя в нем старшего.
– Не ввязывайтесь без нужды, – буркнул он смотревшим на него молодцам. После чего поднялся во весь рост и пошел навстречу разбойникам, оскаливая зубы в жуткой ухмылке и на ходу выдергивая из ножен боевой нож. Он был похож на смерть. Невероятно обострившимся зрением он видел их всех, в том числе и стрельцов, остолбеневших от чудовищной наглости безумца, вышедшего умирать в одиночку.
– Ну?.. – зарычал Волкодав. – Кто?!..
Иные потом утверждали, будто разбойное воинство, несколько десятков человек, попятилось перед ним. Пока люди Жадобы что-то соображали, он рванулся вперед. И покрыл последние шесть шагов одним звериным прыжком.

Незваная Гостья, повсюду твой след,
Но здесь ты вовек не узнаешь побед.
Раскинутых крыльев безжизнен излом,
Но мертвый орел остается орлом…

Это не могло длиться долго, потому что человеческие силы не беспредельны. Но пока это длилось…

Незваная Гостья, ты слышишь мой смех?
Бояться тебя – это все-таки грех,
Никто не опустит испуганных глаз,
А солнце на небе взойдет и без нас…

Волкодав достиг чего хотел: разбойники, пускай на время, оставили недобитых галирадцев и поневоле занялись человеком, который даже не сражался с ними, – который их попросту УБИВАЛ. Они уже поняли, что в рукопашной его не возьмешь и вдесятером. И подались в стороны, освобождая пространство стрелкам. Волкодав расхохотался им в лицо и отбил стрелы мечом. Он догорал, но они-то об этом не знали. Он не стал ждать, пока они решат, как им быть дальше, и снова метнулся в самую гущу.

Доколе над нами горит синева,
Лишь Жизнь, а не гибель пребудет права,
Вовеки тебе не бывать ко двору,
Незваная Гостья, на нашем пиру!

Он знал некий предел, миновав который уже трудно было вернуться и оставалось только загонять себя, как надорванного непосильной скачкой коня. Он давно переступил этот предел. Возврата не будет. Спасибо тебе, прадедовский клинок, и прощай. Не суди строго, Мать Кендарат…

Покуда мой меч надо мною поет
И дух не забыл, что такое полет,
Я буду идти, вызывая на бой,
Незваная Гостья, – смеясь над тобой!

Разбойники снова начали стрелять в него. Уже без разбора, попадая большей частью по своим. Не очень-то они и дорожили друг другом. Они были близки к отчаянию, к суеверному страху. Еще немного, и они бы, наверное, дрогнули. Кто же мог предвидеть, что у галирадиев окажется при себе демон, против которого впору было запасаться оружием из серебра?..
Эртан первая запела что-то по-вельхски, отодвинулась от края пропасти и с трудом поднялась на ноги. Нет, они ее нипочем не получат. Но уйдет она не так, как собиралась вначале.
Неведомая сила подхватывала сольвеннов, вельхов, сегванов, поднимала их с земли и вела вперед. Туда, где могла ждать только смерть. Но они чувствовали себя победителями. Они ими и были. И когда они сшиблись с разбойниками, они могли – все.
Но в это время за скалами, там, где остались валяться на равнине перебитые велиморцы, истошно закричал рог. Это был призыв даже не к отступлению – к немедленному бегству, отчаянному и безнадежному. И разбойники медлить не стали. Привыкшие быстро нападать и столь же быстро уносить ноги, они кинулись прочь с проворством вспугнутых крыс. Они не обращали внимания на дорогое оружие, валявшееся на земле, перепрыгивали через своих раненых, пытавшихся схватить за ноги бегущих. Рог прокричал им о том, что настала пора спасать свою жизнь. И уж тут, как водилось в подобных ватагах, каждый был сам за себя.
Прошло всего несколько мгновений, и галирадцы остались одни на площадке у обрушенной переправы. Они толком не верили в свое спасение и не понимали, что же спугнуло налетчиков.
Волкодав лежал на камнях, залитых его и чужой кровью, и неподвижными, немигающими глазами смотрел на солнце, еле видимое сквозь желтоватый смрадный туман. Стрелы торчали в его теле, но ни меча, ни ножа он из рук так и не выпустил. Мыш надрывался отчаянным плачем, прижимаясь к его щеке.

Причина бегства разбойников была хорошо видна с тропы, по которой уводили кнесинку Лихослав и младший из двоих горцев. Здесь, наверху, совсем не чувствовалась подземная вонь из Препоны: холодный ветер, стекавший с гор, уносил ее прочь. Клочья тумана, проползавшие внизу, то скрывали побоище, то опять расступались. Кнесинка все время смотрела в ту сторону, ища глазами человека, к которому рвалось ее сердце. И она его увидела. Они забрались по тропе уже достаточно высоко: фигурки людей казались крохотными и одинаковыми. Но Волкодава кнесинка узнала тотчас. Он не шевелился, а кругом него стояли уцелевшие галирадцы. Так стоят над мертвым. Или израненным до такой степени, что не вдруг и смекнешь, как к нему прикоснуться.
Кнесинка смотрела и смотрела, ослабнув на непослушных ногах и чувствуя, что умирает с ним вместе. Жить дальше было незачем. Ради чего, ради кого, если…
– Госпожа! – окликнул ее Лихослав.
Кнесинка с трудом и не сразу оторвала взгляд от безжизненного тела, распластанного внизу за Препоной на красных от крови камнях. Потом все же посмотрела туда, куда указывала вытянутая рука Лихослава.
Из-за черной скалы, беспощадно молотя конскими копытами невысокую жилистую травку, летели всадники. Десяток за десятком, молча, стремительно, неудержимо. Горным льдом горели на солнце ничем не прикрытые брони и наконечники копий, приготовленных к бою. И первым, далеко обогнав остальных, на золотистом шо-ситайнском жеребце мчался предводитель. И было похоже, что тому, кто хоть чуть дорожил своей жизнью, лучше было не становиться у него на пути.
Вот почему таким дурным голосом взвыл разбойничий рог, вот от кого уносило ноги воинство в берестяных личинах.
Последние всадники кунса Винитара еще огибали скалу, когда с противоположной стороны, из-за Спящей Змеи, появились витязи Лучезара. Они гнали перед собой сколько-то конных разбойников. Часть велиморцев немедленно отделилась от остальных и все тем же бешеным скоком пошла им навстречу. И когда грабители завертелись, не зная, в какую сторону спасаться, длинные копья велиморцев согласно легли плашмя для таранного, невиданного в Галираде удара. Еще миг – и столкнулись. Было видно, как падали кони, как всадников вынимало из седел и проносило над землей корчащихся, пронзенных насквозь. И только потом долетел глухой грохот столкновения и страшные крики людей. Людей, успевавших умереть, пока долгое эхо их последнего вопля еще гуляло меж скал. Лучезаровичи вовсю работали мечами, добивая тех, кто поспел увернуться от копий.
Остальные велиморцы, возглавляемые вождем, перестроились и по-прежнему молча, без боевого клича и труб, широким серпом понеслись на разбойников, выбравшихся из нагромождения скал. Те частью успели сесть в седла, частью не успели. Но это ничего не изменило. От разящего серпа не ушел ни пеший, ни конный. Половину, не меньше, смело первым же свирепым ударом. Стих жуткий треск ломающихся двухвершковых оскепищ, и в ход пошли мечи. Велиморцы неотвратимо теснили разбойников, явно намереваясь прижать их к отвесной каменной круче и истребить без остатка. Люди Жадобы отбивались что было сил, но участь их была решена. Те из велиморцев, кому не хватило места в передних рядах, останавливали выученных коней, забирались им на крупы и вытаскивали из налучей луки, стреляя через головы товарищей. Разбойники один за другим вываливались из седел, и тех, кто падал еще живым, насмерть затаптывали в толчее.
Молодой предводитель почти сразу отбросил щит и бился в-обе-ручь, рубя и расшвыривая врагов. Сеча вокруг него кипела вдвое ожесточенней, чем в других местах. Золотой жеребец бил копытами и люто кусался. Грудь и бока его оплетала стальная кольчуга. С горы было хорошо видно, как Винитар схлестнулся с рослым всадником на крупном молочно-белом коне. Оружие и одежда у этого человека были заметно богаче, чем у остальных, но сражался он довольно неловко, особенно для главаря. Так, словно не вполне доверял попорченной когда-то правой руке. Винитар легко отбил его меч, между тем как злой Санайгау рванул соперника зубами за плечо. Белый конь отчаянно заржал и рванулся, силясь проложить себе путь в тесноте. Это ему удалось, и лошади почти разминулись, когда Винитар всем телом развернулся в седле, ложась на круп жеребца, и знаменитый разбойник перестал быть. То, что потащил дальше обезумевший конь, уже не было не то что Жадобой – даже и просто человеческим телом. Запутавшись в стременах расшитыми сапогами, по разные стороны седла свисали два куска бесформенной плоти.
Кое-кто из его людей с отчаяния попытался уйти по каменному откосу. Им дали проползти несколько саженей, после чего сняли считанными стрелами. Велиморцы не давали пощады. Шайка, пять лет грабившая на лесных дорогах, погибала под стеной Ограждающих гор. Вся целиком. Лучезаровичи тоже хотели участвовать в разгроме, но воины кунса Винитара в помощниках не нуждались.
Беглецы и проводник следили за ходом сражения, стоя на горной тропе примерно в полутора верстах от дерущихся. Когда стало ясно, чем кончится дело, Лихослав обратился к горцу. Телохранитель не знал языка и попросту указал пальцем на кнесинку, потом вниз. В ответ на его вопросительный взгляд ичендар отрицательно помотал головой и ткнул рукой вверх и вперед. Знатная гостья и ее спутники должны были сперва предстать перед вождем.
Лихослав осторожно тронул за плечо кнесинку, обессиленно привалившуюся к камню:
– Пойдем, госпожа.
Она посмотрела на него отсутствующими глазами и попыталась шагнуть, но не смогла и начала оседать наземь. Лихослав поднял ее, устроил поудобнее на руках и бережно понес вверх по горной тропе.

Явился однажды Комгалу в ночном сновиденье
Могучий и грозный, украшенный мудростью Бог.
«Иди, – он сказал, – и убей Сигомала в сраженье.
Давно ожидает его мой небесный чертог!»

Свела их назавтра друг с другом судьба боевая,
И видит Комгал, что достойней соперника нет;
Людей, Сигомалу подобных, немного бывает:
В одном поколенье второй не родится на свет.

Рубились герои… Комгал, поскользнувшись, на землю
Коленом припал… Вот сейчас голова полетит!
Сказал Сигомал: «Я победы такой не приемлю!»
И подал ему, наклонившись, оброненный щит.

И надо б разить, исполняя небесную волю!..
Но в самый решительный миг задрожала рука:
Комгал поклонился герою средь бранного поля
И прочь отступил, покорен благородством врага.

Бог Воинов грозный явился ничтожному Догу
И тоже убить Сигомала ему повелел:
«Хоть раз прояви, малодушный, мужскую отвагу!
Давно ожидает его мой надзвездный предел!»

Не смея ослушаться, Дог устремился в дорогу
И выследил воина – тот был с любимой вдвоем.
И пал Сигомал на ступени родного порога,
Рукою трусливой сражен, вероломным копьем.

Что ж дальше? А вот что. В небесном чертоге пируют
Комгал с Сигомалом, и пенистый мед не горчит.
А трус и предатель – досталась награда холую! -
Скорбит за оградой, в сырой и холодной ночи…