| |
|
Волкодав. Истовик Камень.
|
|
| Каренина | Дата: Понедельник, 07.12.2009, 18:28 | Сообщение # 16 |
 Князь
Группа: Админ Others
Сообщений: 926
Статус: Offline
| - Кремнёвый дикарь!..<Кремнёвый дикарь - горный хрусталь> - с законной гордостью проговорил Шаркут. Хотя, конечно, Хранителю никаких пояснений не требовалось.
Старик разгладил бороду и, не отрывая взгляда от камня, только спросил:
- Твой мальчишка нашёл, я полагаю?.. То-то ты его сюда и привёл?
- А знаешь, где нашёл-то? - довольный тем, как Хранитель воспринял подношение, засмеялся Шаркут. - Нипочём не догадаешься. В стенке штольни, возле самых ворот. Камень как камень, лежал себе и лежал! Добрых пять лет на него крепь опиралась. А мой малявка пристал - стукни да стукни. Я стукнул, корку отбил, потом рукавом протёр - и аж глаза заслезились!.. Красавец, а? Этот малый, как подрастёт, чего доброго, сам Истовик-камень сыщет...
В его голосе звучала почти отеческая гордость за своего лозоходца.
- Не упоминал бы ты всуе... - неодобрительно буркнул Хранитель.
И в это время Каттай учуял запах. Несильный, но явственный. Запах сразу ему не понравился. Зачарованный великолепием Сокровищницы, он успел было отвлечься от чёрной жути, накатившей на него снаружи, но тут ощущение вернулось сразу и прочно. "Почему, во имя Лунного Неба?.." Запах вроде бы даже не нёс в себе ничего особо пугающего - ни разложения, ни крови. Так могло бы пахнуть сдобное печенье, забытое и завалявшееся в коробке. Беда только - ни к какому печенью этот сладковато-затхлый душок касательства не имел. Было в нём что-то... Каттай бы не взялся толком сказать... неестественное, неправильное. НЕХОРОШЕЕ...
Ему сразу захотелось зажать пальцами нос, а лучше вообще не вдыхать, пока они с Шаркутом не выберутся наружу. Тем не менее мальчик сперва оглянулся, а потом даже сделал шаг в сторону - посмотреть, откуда же пахнет и что там такое. Это была дерзость, конечно, непростительная, и он сразу вернулся. По счастью, старик и распорядитель, занятые кремнёвым дикарём (который Каттай, зная, что поименовать камень ему никто не позволит, всё же именовал про себя "Степное предзимье"), не обратили на короткую отлучку раба никакого внимания. А может, и запаха не учуяли, ибо давно привыкли к нему.
За извитыми и складчатыми, точно обвисшие знамена, колоннами Каттай увидел огромную глыбу. Цельный занорыш, вырубленный в руднике и притащенный сюда неимоверными, должно быть, трудами. Уж верно, не обошлось без погибших невольников, как дома, в Гарната-кате, когда очередному вельможе доставлялось его Посмертное Тело... Каменотёсы проделали в глыбе дверь со ступеньками, и хитроумно направленные лучи (не то запрятанные светильники, поди разбери) заставляли кристаллы вареника<Вареник - красно-фиолетовый аметист>, крупно выстилавшие занорыш, сиять мрачным багрово-фиолетовым светом. А посередине было устроено ложе. И на этом ложе, всё громче постанывая то ли от муки, то ли от наслаждения, ворочалась обнажённая женщина. Не особенно молодая, совсем не стройная и не очень красивая.
И с нею был мужчина. Раб. Грязный, косматый рудокоп из забоя, прикованный цепью к стене. За ним, поигрывая в руке кнутом, наблюдал дюжий надсмотрщик. Очень скоро раба предадут мучительной смерти, по прихоти Хозяйки возрождая легенду о древней царице, казнившей мужчин после ночи любви. Пока же она извивалась в бесстыдном приступе страсти, и на рыхлом бледном теле переливались драгоценности, перед которыми всё праздничное убранство государыни шулхаддаты показались бы горстью побрякушек из захудалой лавчонки...
И надо всем этим плыл, завиваясь из маленькой курильницы, гнилостно-сладкий дымок. Угрюмое свечение камней и его окрашивало зловещим пурпуром...
- ...Я так прямо на шёлке бы и оставил, - убеждал Хранителя Шаркут.
- Ну да. Ты ещё овчинку подстели, чтобы ему лежалось помягче... Когда они садились на отдохнувших коней, собираясь в обратный путь, негаданно подсмотренное в Сокровищнице продолжало висеть перед внутренним взором Каттая. Однако вместе с холодным ветром за пределами Долины явились иные, более важные мысли, и примерно посередине дороги мальчик отважился спросить:
- Не прогневается ли великодушный и милостивый господин мой, если ничтожный раб попросит его растолковать одну малость?..
- Спрашивай, - разрешил Шаркут. Каттай удачно выбрал время: властелин и гроза
Южного Зуба пребывал в самом добром расположении духа.
- Господин мой, правда ли то, что сказал почтенный Хранитель? О том, что рабу, отыскавшему россыпь Звёзд Бездны, в старину давали свободу?..
- Правда. Только при мне подобного уже не случалось.
- Господин мой... А что, если бы некий раб вновь нашёл под Южным Зубом жилу Пламени Недр?..
Шаркут некоторое время раздумывал, покачиваясь в седле в такт шагу буланого. Волчонок, ехавший сзади, внимательно прислушивался к их разговору.
- Я думаю, - сказал наконец распорядитель, - для такого раба наградой была бы по крайней мере половина выкупа на свободу. Только у кого же получится то, что не удалось никому?..
В этот день на руднике Южного Зуба произошло ещё одно событие. Оно было не очень значительным в истории прииска. Куда такой мелочи против бунта каторжан или убийства надсмотрщика! Всего-то стычка между рабами, да и те были - смех сказать, подростки, таскавшие в отвал тележки с пустой породой. Этот случай не породил не то что легенд - даже и пересудов. Хотя для одного из рабов он кончился смертью, а у другого - направил в иное русло судьбу.
Считалой возле деревянной воронки нынче стоял надсмотрщик Бичета. Он тоже беспристрастно вёл свои записи, но большинство мальчишек его недолюбливало. Только нескольким самым взрослым, сильным и наглым он был по душе. Когда привозили еду, Бичету всего менее заботило её справедливое распределение. Ещё не хватало возиться! Поскорей вывернуть всю корзину прямо на землю расхватывай, кто сколько успеет...
Тут уж вступал в силу закон, неизбежно возникающий на любой каторге - под какими небесами и в каком летосчислении она бы ни находилась: "Сдохни ты сегодня, а я завтра!" Сильные становились сильнее. Слабые - ещё больше слабели.
По первости, когда Гвалиор поставил подбиральщика Аргилу в напарники со Щенком, маленького сегвана не трогали даже самые отъявленные наглыши. Все помнили свирепую драку двух веннов, начавшуюся из-за Аргилы. Все видели, какие тележки в одиночку таскал упрямый Щенок. Он не был задирой и целыми днями молчал, но связываться с ним ни у кого охоты не возникало.
Потом те, кто присматривался, заметили: сопливец-сегван никаким особым расположением Щенка, оказывается, не пользовался. Венн мимо него проходил, как мимо пустого места, не глядя. Кто-то решил - это оттого, что из-за него довелось рассориться с соплеменником. Другие подслушали разговор Щенка с Гвалиором: "Почему с Аргилой не работаешь?" - "Он сегван!.." А один парень, пятнадцатилетний уроженец Северного Нарлака, запоздало припомнил рассказанное когда-то Волчонком:
"На них прошлой весной морские сегваны напали, весь род до смерти перебили..."
Этот парень - звали его Сфенгар - не отличался великим умом. Зато у него вовсю росли усы, и кормёжка в стражу Бичеты была для него сущее удовольствие, случай наесться почти досыта. Обобранные редко отваживались противиться. А когда всё же отваживались - он их легко вразумлял.
В его родной стране, Нарлаке, был край, именуемый Змеевым Следом. Теми местами всякий год - да не по одному разу - проносились жуткие смерчи, поднимавшиеся из моря. Крутящиеся хоботы ломали деревья, опрокидывали скалы, изменяли течение рек. Оттого внутри Змеева Следа не было ни городов, ни деревень. Зато там мыли золото, встречавшееся в покинутых руслах, - жестокие бури переворачивали землю, точно целые орды землекопов с лопатами, и тот, кому сопутствовало везение, вполне мог в одночасье разбогатеть. Сбежавший из дому мальчишка примкнул было к одной бродячей артели охотников за золотом, но не столько работал или помогал, сколько втихаря таскал у других намытый песок. Попавшись наконец, Сфенгар был крепко избит и выгнан с пожеланием затеряться в Проклятых Снегах. Так оно с ним, собственно, и произошло. Он пристал к разбойникам, грабившим вольных старателей... и вместе с ними угодил в руки воинам, присланным одним из государей Северного Нарлака. Молодой полководец Альпин известен был тем, что с душегубами не церемонился. Главаря удавили петлёй и зарыли прямо на месте, а остальную шайку продали в рабство. Кого куда. В том числе и в Самоцветные горы.
Здесь Сфенгар увидел, как иные его сверстники становились надсмотрщиками. Ему тоже он хотелось ходить с кнутом и в крепкой одежде, а не в дырявом рванье. Беда только, господин Церагат, почему-то сразу отличивший Волчонка, на него никакого внимания не обращал.
|
| |
| |
| Каренина | Дата: Понедельник, 07.12.2009, 18:28 | Сообщение # 17 |
|
Князь
Группа: Админ Others
Сообщений: 926
Статус: Offline
| Что ж, были другие способы насладиться силой и властью! Сопляка Аргилу, попытавшегося сунуться за рыбёшкой, отшвырнул прочь меткий пинок. Когда же подбиральщик поднялся и опять было полез в общую давку, его остановил сжатый кулак молодого нарлака. Бить даже не пришлось - хватило и зрелища. Былой воришка держал в другой руке сразу три рыбки.
- Проголодался?.. - ласково спросил он Аргилу. И помахал своей добычей у него перед носом: - Всем здесь хорошо, только хорошеньких девочек что-то я давненько не видел... Ну так как? Понял? Будешь моей хорошенькой девочкой?..
Маленький сегван отчаянно замотал головой и попятился. Потом остановился. В животе у него от голода звенело, точно в пустом котелке, по которому ударили камнем. Он видел других невольников - как правило, молодых и пригожих, которые становились "девочками". Это были самые униженные создания, рабы рабов, потерявшие даже своё последнее право - привилегию называться мужчинами. "Девочки" вызывали у него жалость и отвращение пополам с ужасом, они казались чем-то непоправимо замаранными... Но... их некоторым образом ценили и оберегали... с ними делились едой...
От этого было только страшнее, как будто люди, больные смертельной болезнью, получали от неё выгоду и удовольствие.
Аргила заплакал, не в состоянии ни податься навстречу, ни уже окончательно повернуться и убежать. Костлявые рыбёшки, в которых обычный едок уловил бы и плесень, и весьма скверный посол, в этот миг были для несчастного подбиральщика олицетворением всего самого вкусного и спасительно-сытного. Что в Оконце концов победило бы - отвращение или голод?.. Это осталось неизвестным. Судьба, до сих пор не слишком-то милосердная к маленькому сегвану, нежданно расщедрилась и избавила его от тягостного решения.
- Ну? - Сфенгар снова помахал рыбёшками и сам сделал шаг к своей жертве. Пойдёшь со мной, мой хорошенький? Уж я тебя не обижу...
Рядом с ним стояли трое его ближних друзей - конечно, тоже нарлаки, ибо на руднике всякий искал себе земляков. Друзья выглядели такими же мордастыми, как их предводитель. Они слышали краем уха, будто где-то на приисках были невольники, которые никогда не работали сами. Дневной урок за них выполняли другие, боявшиеся умереть ночью от удара цепью по голове или от гвоздя, вбитого в ухо. "Вселяющие страх" и в неволе жили неплохо. Когда-нибудь они четверо тоже станут такими! Даром, что ли, уже теперь надсмотрщик Бичета смотрел на них благосклонно и даже не думал вступаться за мальчишку-сегвана. А что ему? Если невольники запуганы и забиты - только легче службу нести...
В это время из ворот штольни появился Щенок. Тридцать вторая тележка, означавшая право передохнуть и поесть, далась ему нелегко. Он опоздал к раздаче и теперь устало бежал по заснеженной дороге - удастся ли схватить хоть что-нибудь, хоть отлетевшую рыбью голову? Или, если повезёт, заметить целую рыбку, кем-то оброненную в толкотне?..
Со дня драки с Волчонком Аргилу он старательно не замечал. Но никуда тут не денешься, это закон: если поклялся кого-то или что-то не замечать, на самом деле только за ним и следишь. Щенок сразу увидел происходившее между мальчишками. Его никто не просил вмешиваться, ему не было дела до невезучего сына ненавистного племени... Он подошёл к Сфенгару сзади и сгрёб его за плечо.
До сих пор они ни разу не сталкивались. Сфенгар не трогал Щенка и не пытался его задирать, предостерегаемый, вероятно, неким безошибочным животным чутьём. Ну а венн с самого начала держался особняком.
И вот теперь - сошлись. Из-за чего же? Из-за ничтожного, грязного маленького сегвана. До которого Щенку, как он сам заявил, не было ни малейшего дела. Однако Сфенгару показалось, будто на плече у него сомкнулись клещи. Мальчишка-венн был тощим, но крепким и жилистым - иначе надселся бы за своей полуторной тележкой уже давно. Сфенгару потребовалось усилие, чтобы его отшвырнуть, не выронив при этом рыбёшек, зажатых в кулаке:
- Не лезь не в своё дело, сын потаскухи?
Рабы в каменоломнях принадлежали к самым разным народам. Поэтому каждый, кто не был совсем уж безнадёжно глуп от природы, через некоторое время научался худо-бедно изъясняться на нескольких языках. И первыми чужими словами, которые постигал невольник, были, естественно, бранные. Сфенгар выругался на родном языке. Обычной нарлакской речью Щенок ещё не владел. Но ругательство понял прекрасно.
Он упал, сбитый с ног, и трое друзей-нарлаков сразу подскочили к нему, осыпая пинками. Всё же он сумел как-то подняться и отскочить прочь. Сфенгар крикнул ему, потирая плечо:
- Недоносок будет делать, что я ему скажу, ясно? А ты вали отсюда, пока самого девочкой не сделали!..
Щенок ему не ответил ни слова. Грязные космы на его голове были заплетены в две косы, перевязанные обрывками тряпок. Он сдёрнул эти тряпки, пальцами растрепал косы и пошёл на Сфенгара. На его друзей, ожидавших с любопытством, что будет, он даже не смотрел.
Если бы Сфенгар был поумней, он с самого начала повёл бы себя по-другому. И даже сейчас ещё не поздно было со всех ног броситься к надсмотрщику Бичете: убивают!.. Спаси!..
Но если бы Сфенгар был поумней, он бы давно пребывал, как Волчонок, в учении у господина Церагата. А не стоял здесь, глядя на подходившего к нему венна. И не орал бы, запихивая свою добычу для сохранности за гашник штанов:
- Тоже на коленках приползёшь, чтобы я оставил пожрать!..
Надсмотрщик Бичета почуял неладное раньше него и уже бежал к ним, выхватывая кнут. Но вовремя вмешаться он не успел. Щенок прыгнул вперёд. Драться он умел ненамного лучше других мальчишек, но вот ярости и быстроты ему было не занимать. Сфенгар опоздал защититься: кулак венна своротил ему нос, они вцепились друг в друга и упали уже оба.
Рыбёшки вывалились в затоптанный снег и, конечно, были тут же утащены голодной ребятнёй. Молодой нарлак был тяжелей и сильней, но сразу стряхнуть венна не смог. А потом всё произошло очень быстро, гораздо быстрей, чем можно про то рассказать. Венн улучил мгновение и снова оправдал своё прозвище укусил Сфенгара за руку и сжал челюсти, точно собака. Нарлак с воплем подхватил с земли булыжник и свободной рукой стал колошматить им Щенка почём попадя. Тот тоже зашарил возле себя по земле, ища какое-никакое оружие, и судьба подсунула ему осколок серого гранита, тяжёлый и острый, словно зубило. Одно движение - и этот камень с размаху ударил Сфенгара прямо в лоб над глазами. ...Раздался влажный треск, от которого у всех, кто слышал, шевельнулись волосы. И голубые, как у многих нарлаков, глаза Сфенгара сразу закатились под лоб, словно желая увидеть, что же это такое произошло. Его руки и ноги ещё трепетали, грудь ещё пыталась вобрать воздух, но зрачки уже угасали, рот раскрылся в последний раз, издал невнятный хрип - и застыл.
Тут Щенка хватил поперёк спины кнут запоздало примчавшегося Бичеты. Ещё, ещё!.. Венн покатился по земле, безуспешно пытаясь заслониться локтями. А потом вдруг... перехватил кнут движением, невозможным для скрученного болью, переставшего что-либо понимать существа. Бичета успел посмотреть венну в глаза - и ощутить мгновенный укол страха, в котором он позже долго не признавался даже себе самому. Мальчишка не защититься пытался - он имел в виду его, Бичету, убить!.. Как убил Сфенгара!.. Но мгновение минуло и прошло: надсмотрщики, стоявшие в воротах штольни, не дремали. Они живо подоспели на помощь Бичете. Щенка немедленно прижали к земле, и кто-то уже сдёргивал с пояса нарочно придуманную снасть для скорого усмирения подобных рабов - две железные полосы с углублениями для рук, смыкавшиеся особым замком.
Немедля послали за господином Церагатом. Когда тот пришёл, работа на отвалах кипела вовсю, словно никакого происшествия не было вовсе. Рабы бегом таскали тележки и тачки, подбиральщики молча рылись в кучах породы, битый камень с грохотом скатывался из воронки в деревянные желоба. Только лежало у заиндевелой скальной стены тело Сфенгара, так и не ставшего "вселяющим страх". Щенок висел рядом, вздёрнутый за вывернутые запястья. Церагат мельком посмотрел на убитого, - невелика потеря! - а потом, и очень внимательно, - на подвешенного. То, что он увидел, сразу вызвало смутное беспокойство. Говорят, нрав в человеке таится, словно пламя в кремне, и это действительно так, - но таится не от Церагата. Слишком опытен был старший назиратель и людей видел насквозь. Парнишке полагалось бы подвывать, скулить, плакать в голос и умолять о пощаде, но он упрямо молчал, лишь в кровь искусал без того разбитые губы, и его глаза старшему надсмотрщику ой как не понравились. "В какого же зверя вырастет этот зверёныш, если продержится ещё хоть несколько лет?.. А он ведь продержится..."
- Выпороть, - хмуро приказал Церагат. - с Сорок плетей. Потом, коли не сдохнет - заклеймить. Заковать. И - на семнадцатый уровень.
Четыре копыта, облезлая шкура...
По грязной дороге плетётся понуро
Забывшая думать о чём-то хорошем,
Давно ко всему безразличная лошадь.
Она родилась жеребёнком беспечным,
Но скоро хомут опустился на плечи,
И кнут над спиной заметался со свистом...
Забылась лужайка в ромашках душистых,
Забылось дыхание матери рыжей...
Лишь месят копыта дорожную жижу,
И только сгибается всё тяжелее
Когда-то красивая, гордая шея.
Четыре копыта, торчащие рёбра...
Скупится на ласку хозяин недобрый.
А жизнь повернуться могла по-другому
Ведь где-то сверкают огни ипподрома,
Там тоже есть место обидам и бедам,
Но мчатся по гулкой дорожке к победам
Могучие кони, крылатые кони...
И кутают их золотые попоны.
Им, лучшим, награды и слава - но кто-то
Всегда занимается чёрной работой.
Чтоб им предаваться волшебному бегу,
Тебя спозаранку впрягают в телегу,
И если до срока работа состарит
Другого коня подберут на базаре.
Четыре копыта, клокастая грива...
А время обманчиво-неторопливо,
И сбросишь, достигнув однажды предела,
Как старую шерсть, отболевшее тело.
Ругаясь, хомут рассупонит возница...
Но ты не услышишь. Ты будешь резвиться
В лугах, вознесённых над морем и сушей,
Где ждут воплощения вечные души.
Опять жеребёнком промчишься по полю,
Неся не людьми возвращённую волю
Большие глаза и пушистая чёлка,
Четыре копытца и хвостик-метёлка.
6. РОССТАНИ
Росстани - место, где разделяются, расходятся дороги
Каттай думал, что привык к подземельям. Он, конечно, пока ещё знал Южный Зуб не так, как господин Шаркут и надсмотрщики, работавшие здесь годами. Но по крайней мере уже не боялся заблудиться в сплетении штолен, штреков и отвесных колодцев, которые вначале казались ему неотличимыми один от другого. Он говорил с камнем, и камень понемногу начинал говорить с ним. Скоро Каттай совсем сделается здесь СВОИМ...
Так ему казалось. Когда он в одиночку спустился на двадцать девятый уровень, он сразу понял, до какой степени ошибался.
|
| |
| |
| Каренина | Дата: Понедельник, 07.12.2009, 18:29 | Сообщение # 18 |
|
Князь
Группа: Админ Others
Сообщений: 926
Статус: Offline
| Ибо здесь было по-настоящему жутко. Двадцать девятый уровень, начатый ради опаловой жилы, оказался весьма невелик. Кроме одного-единственного, быстро выработанного забоя, здесь не было совсем ничего. Здесь не жили даже вездесущие летучие мыши. Каттай долго стоял возле устья забоя, не решаясь войти.
Самоцветные горы представляли собой невероятное смешение рудных жил, которым действительно полагалось бы встречаться за сто дней пути одна от другой. Как будто кто-то высыпал наземь содержимое драгоценной шкатулки - да так и оставил, небрежно завалив сверху породой и льдом... Господин Шаркут говорил: было очень похоже, что здесь, на двадцать девятом, проходчики наконец добрались до скальной подошвы, до основания гор, до самого корня. Ниже начинался матёрый щит Земли, отделивший Верхний Мир от Исподнего. Если рыть вглубь и вглубь, со временем можно достигнуть... чего? Обиталища мёртвых?..
Подумав об этом, Каттай вдруг ощутил над собой все до последнего уровни выработок, всю неисчислимую толщу, отделявшую его от дневного света и воздуха, и ему стало жутко. Вход в забой был пятном черноты, осязаемо вещественной и зловещей. Слабенькое пламя фонарика было бессильно против Госпожи Тьмы, чьи владения определённо начинались поблизости... Ко всему прочему, здесь стояла тишина. Как показалось Каттаю - неестественная тишина. Беспрестанный и беспорядочный грохот железа о камень, так явственно различимый повсюду в рудниках, не докатывался сюда. Каттай помедлил, переступил с ноги на ногу, облизнул пересохшие губы... и приложил ухо к стене.
Сначала ничего не было слышно. Потом он различил редкие, очень далёкие, певучие размеренные удары. Они возникали на самой грани слуха, так что Каттай не был уверен, вправду ли он что-то услышал или ему всё-таки примерещилось. Только рубашку на спине почему-то промочил пот.
Он отдёрнул голову от стены и понял, что ему было гораздо страшней, чем когда Шаркут вёл его в изумрудный забой и он боялся, оплошав, угодить следом за Щенком и Волчонком к тяжёлой тачке с рудой...
Чего здесь-то было бояться?.. Господин Шаркут даже не знает, куда он отправился, и не накажет его за неудачу...
Может разгневаться только дух несчастного раба, подаренного незримому владыке иссякшей опаловой копи...
Каттай поспешно оглянулся посмотреть, не стоит ли кто за спиной. Сзади, как и следовало ожидать, было пусто. Каттай вслух помянул Лунное Небо (священные слова осыпались на пол штрека, как бессильная горсть сухой пыли) и заставил себя подумать о выкупе на свободу, половину которого должна была ему принести эта жила, если он сумеет отыскать её продолжение. Навряд ли господин распорядитель желал его обмануть... Ему ведь надо, чтобы лозоходец в лепёшку расшибался, открывая новые залежи. А чего ради лезть из кожи рабу?.. Каттай снова вспомнил ярость невольников, когда-то спасшую Гарната-кат. Только ради свободы! И если бы тех рабов обманул государь, пообещавший им вольную, - больше на защиту столицы не поднялся бы ни один...
Каттай собрал воедино всё своё небогатое мужество, зачем-то прикоснулся рукой к серьге-"ходачихе", судорожно сглотнул - и шагнул вперёд, в темноту. Упругая тьма неохотно расползлась в стороны, медленно уступая свету фонарика. "Не гордись, будто отогнал меня, маленький человечек. Скоро ты отсюда уйдёшь, и я опять займу своё место. И буду здесь ещё долго-долго после того, как превратятся в прах твои кости..."
- Я выкуплюсь на свободу, - шёпотом, поскольку горло окончательно пересохло, отцветил Каттай. - А потом выкуплю маму, отца. И всех, кого захочу!
"Ну-ну, попытайся, маленький человечек. А я посмотрю, что у тебя выйдет..."
Пламя Недр живёт в мягкой породе, похожей на бурую застывшую пену. Там, где эта порода выходит на поверхность, кажется, будто твёрдые скалы некогда плавились и текли, а потом застыли опять. Может, так оно на самом деле и происходило, только давно, очень давно. В то время на лике земли было много огненных гор вроде тех, что мореходы до сих пор видят на островах Меорэ. Говорят, эти горы извергают такие тучи пепла, что день превращается в ночь. Их вершины лопаются, словно перезревшие чирьи, и наружу истекает жидкий огонь. Когда он встречается с водой, вверх с грохотом и шипением вздымаются облака пара. А текучее пламя снова окаменевает. Но, поскольку это всё-таки огонь, хотя и окаменевший, - камень получается совершенно особым. Он плавает в воде, и морские течения доносят его обломки до самых берегов Мономатаны...
Вблизи Самоцветных гор не было моря, куда могло бы стечь жидкое пламя. Излившись здесь, оно застыло громадными толщами. Время проложило в нём трещины, и в этих-то трещинах, словно кровь в ранах, каплями собрались остатки неистребимой сути огня. Так завелись под землёй благородные камни, рождённые от небывалого союза воды и огня и несущие поэтому в себе и одно, и другое...
Закрыв глаза, Каттай стоял возле стены, которую в забоях именовали "челом". Стоял, простирая к ней раскрытые ладони, и слушал. Камни не отзывались. Каттай не знал, сколько лозоходцев побывало здесь до него - и удалилось ни с чем. Много, наверное. Он тоже ушёл бы, оставив бесполезную выработку Госпоже Тьме... но что-то удерживало.
Тишина под его пальцами была НЕ ТАКОЙ, как в иссякшем изумрудном забое. Там его мысленный зов проваливался в пустоту, не порождая ни эха, ни отклика. То, что он чувствовал здесь, больше напоминало толстый ковёр на стене - вроде тех, которыми были увешаны домашние покои господина Шаркута. Ковры скрадывали шаги, изменяли звук слышимой речи... и могли многое спрятать. Например, тайную дверь...
Каттай даже снял со лба влажный от пота кожаный обруч с фонариком. Наклонился положить его наземь... и чуть не выронил от испуга. Прямо на него смотрел пустыми глазницами череп. То, что было когда-то лицом, менявшимся от гнева, радости или страха, начисто объели рудничные крысы; лишённая плоти мёртвая голова хранила вечную усмешку, как если бы её обладатель знал нечто, превосходящее разумение Каттая и прочих живых, и смеялся над их тщетой оттуда, где он теперь пребывал.
Это был череп раба, принесённого в жертву. Здесь, на этом месте, его и убили, когда стало ясно, что последний сгусток Пламени Недр, вырубленный им и его товарищами, - действительно ПОСЛЕДНИЙ.
Каттай опустился перед черепом на колени:
- Прости меня, мёртвый, ушедший на Праведные Небеса своей веры. Я пришёл сюда вовсе не затем, чтобы тревожить твои кости. Позволь, я тебе расскажу...
С удивившей его самого ясностью представил себе "Мельсину в огне" и начал говорить. Череп слушал, не перебивая. Каттай только собрался поведать ему о матери и отце, когда с его глаз словно бы начала спадать пелена. Умолкнув на полуслове, он поднялся, осторожно перешагнул разворошённые крысами кости и снял с пояса свой молоток рудознатца. Маленький стальной молоточек на крепкой рукояти из рябины, подарок господина Шаркута. Каттай даже не стал поднимать с пола фонарик - примерился и ударил по большой глыбе, которую некогда вывернули из толщи, но не стали ни колоть, ни пилить, сочтя совершенно пустой.
Молоточек Каттая отбил довольно большой кусок шершавого камня, только годившегося сводить с пяток мозоли. И... в самой середине пористой черноты свежего скола вспыхнул словно бы живой переливчатый глаз. У Каттая перехватило дыхание. Пламя Недр!.. Самое что ни есть настоящее!.. Увидев один раз, его трудно не признать вдругорядь. Даром что попавшийся самоцвет был совсем маленьким и к тому же не огненным, как "Мельсина", а радужно-синим. Куда только подевался весь страх! Каттай принялся крушить податливую породу и наконец выломал кусочек размером с кулак, весь в прожилках и пятнах замечательного опала. Велико было искушение немедля броситься с ним прямо к распорядителю, но мальчик сдержался. Сунул драгоценную находку за пазуху и вернулся в чело забоя, уверенный, что теперь-то "ковёр на стене", устроенный здесь неведомо кем, больше не помешает ему.
Простёртые ладони снова замерли в полувершке от неровностей шершавой породы, изборождённой ударами зубила. Тщетными, отчаянными ударами, нанесёнными в последней попытке что-нибудь обнаружить. Каттай столь явственно ощутил это отчаяние, словно ему довелось испытать его самому.
А между тем Пламя Недр было здесь. Рядом. На расстоянии каких-то пядей. Люди, трудившиеся в забое, потеряли надежду, когда им оставалось буквально ещё одно усилие. Рои, созвездия, россыпи самоцветов простирались далеко в глубину, делаясь по мере удаления всё прекрасней, и там, далеко в толще, Каттай различил дыхание поистине великих камней. Камней, способных затмить и "Мельсину", и не только её...
- Вот видишь, - сказал он черепу, и собственный голос от возбуждения прозвучал незнакомо. - Тебя принесли в жертву зря. Духу этого забоя ещё не ко времени была твоя кровь...
Говоря так, он не переставал слушать недра... и его тайного слуха внезапно достиг ещё один голос, вернее, Каттай наконец сумел его вычленить и понять.
Хороня шёпот драгоценных камней, из непроглядной глубины, оттуда, где в самом деле покоились корни гор, невнятно и грозно вещала та же самая Опасность, чьё присутствие он впервые уловил подле Сокровищницы. Голос был огромным и тёмным и вселял дрожь. "НЕ ЛЕЗЬ СЮДА, МАЛЕНЬКИЙ ЧЕЛОВЕК. ОТСТУПИСЬ. А ТО КАК БЫ НЕ ПРИШЛОСЬ ПОЖАЛЕТЬ..."
- Нет, - вслух ответил Каттай и нагнулся за фонариком. - Я не отступлюсь и не пожалею. Это моё Деяние, и я должен его совершить!
Маленькое пламя за перевитым проволокой стеклом безо всякой причины металось и Вздрагивало, порываясь угаснуть. Каттай даже подумал, не кончается ли в светильничке масло, - хотя помнил, что, собираясь сюда, заправил его самым тщательным образом... Если бы он в этот миг оглянулся, то вместо своей тени на стене увидел бы чужую. Незнакомая тень была громадна и сгорблена и воздевала руку в отвращающем жесте...
Но Каттай ушёл из забоя не обернувшись. А потом достиг лестницы и помчался вверх по ступенькам так, словно у него за спиной выросли крылья. Господин Шаркут обещал ему по крайней мере половину выкупа на свободу. А сколько ещё жил, не меньших по щедрости, скрывает жадная Тьма?!.
На семнадцатом уровне добывали камень златоискр, или попросту искряк<Златоискр, искряк - минерал авантюрин>. Красивый самоцвет, состоящий словно бы из бесчисленных крохотных блёсток, красиво переливающихся на свету, однако ничего уж такого ценного и особенного. Не яшма и подавно не рубин с изумрудом. Редкие куски златоискра удостаивались чести быть вставленными в серьги и перстни знатных красавиц. Основная часть добытого самоцвета шла на поделки куда как попроще. В мастерских несравненного Армара из искряка вырезали ручки для ножей и серебряных ложек, подсвечники и печатки... Всё - маленькое, ибо полосы достойного камня в породе бывают шириной еле-еле с ладонь.
Того, кто носит при себе златоискр, не оставит счастливое настроение, его разум всегда будет ясен, а дух - бодр...
А если этого вдруг не произойдёт, неожиданное бессилие талисмана объяснят чем угодно. Неподходящей оправой, несоответствием камня звезде, под которой родился его обладатель... Кто при этом вспомнит запоротых рудокопов, ослепших гранильщиков, исподничих<Исподничий - человек, имеющий дело с работой в глубоком подземелье - "исподе">, умерших от рудничного кашля?..
|
| |
| |
| Каренина | Дата: Понедельник, 07.12.2009, 18:29 | Сообщение # 19 |
|
Князь
Группа: Админ Others
Сообщений: 926
Статус: Offline
| Костлявый долговязый подросток лежал возле стены лицом вниз. Он лежал так скоро третьи сутки, грязный, голый и сплошь в засохшей крови. Иногда он приходил в себя и пробовал пошевелиться, но из этого мало что получалось. Сорок плетей и взрослого невольника скорее всего загонят в могилу. А уж мальчишку подавно. Щенок умирал. Достаточно было один раз посмотреть на него, чтобы это понять. Тем не менее - приказ Церагата! - на шее у него заклепали железный ошейник. Не выскользнешь и не вырвешься. И на руках-ногах при малейшем движении звякали кандалы, соединённые цепью. Лишние, как и ошейник. А на груди ещё кровоточило недавно выжженное клеймо. Рослый чернокожий невольник, мономатанец-сехаба, работавший поблизости, время от времени посматривал на парнишку. Он сам был точно так же закован и заклеймён. Несколько раз он давал венну напиться и пытался кормить его, но Щенок не ел. Лишь приоткрывал мутные глаза - и отворачивался...
- Тебе-то какое до него дело, Мхабр? - спрашивал чёрного великана напарник, безногий калека, уроженец южного Халисуна. - Меня на себе тащишь, мало тебе? Ещё его собрался? Да он всё равно не жилец!
Когда-то давно изувеченный, халисунец теперь был способен лишь ползать на четвереньках. Он занимался тем, что начерно обкалывал от пустой породы глыбы и куски златоискра, вырубленные могучим сехаба. А ещё он необыкновенно метко поражал камнями здоровенных наглых крыс, то и дело перебегавших забой. Этих крыс невольники ели.
- Я знаю, что делаю, - всякий раз отвечал Мхабр. - Ты тоже слышал, за что выпороли этого парня и как он держался. Я не стану ручаться, что сумел бы вынести такое без звука! И Боги моего народа не пустят меня в Прохладную Тень, если я буду равнодушно смотреть, как уходит из него жизнь!
Однажды, когда им дали поесть и унесли из забоя факел, что означало разрешение невольникам поспать, чернокожий подобрался к венну и устроил его голову у себя на коленях. Сдвинул, насколько мог, вверх от запястий мешавшие ему кандалы и долго тёр руки, нараспев выговаривая какие-то слова на своём языке. Если бы халисунец мог видеть его лицо, он понял бы, что сехаба принял некое решение - из тех, что стоят недёшево. Но в забое было темно. Отблески света, проникавшие издали, из главного штрека, не позволяли толком ничего рассмотреть, лишь заставляли изломанные жилы искряка по стенам мерцать таинственной зеленью. Тем не менее безногий всполошился:
- Ты что там бормочешь, чёрная рожа?.. Колдовать затеял никак?.. Смотри, обвала нам на головы не нашепчи!
По рассечённым шрамами губам монома-танца блуждала всё та же отрешённая полуулыбка. Он проговорил медленно и торжественно:
- Одиннадцать поколений моих предков были Теми-Кто-Разговаривает-с-Богами. Они умели просить Небо о дожде, а распаханную Землю - о плодородии. Но вся их сила перешла по наследству к моей маленькой младшей сестре. Мне же выпала лишь ничтожная толика. Поэтому я и стал всего только вождём... А теперь, во имя Лунного Неба, которому ты молишься, и шести пальцев славного Рамауры, что первым одолел Бездонный Колодец, - прошу тебя, помолчи! Я и так могу и умею немногое, так хоть ты не мешай!
- Наш Кракелей ничем не уступит твоему Рамауре... - вполголоса пробормотал халисунец. Но всё-таки уважил Мхабра и замолчал.
Поступки чернокожего напарника были понятны ему далеко не всегда. Например, вот эта его возня с веннским мальчишкой. Правду молвить, другие рабы -не могли взять в толк, чего ради мономатанец его, бесполезного калеку, всячески поддерживал и защищал. Но это-то как раз было понятно и правильно. А вот нынешнее...
Между тем Мхабр продолжал говорить, роняя во мрак тяжёлые, как расплавленная лава, слова. Он звал и по крохам собирал воедино свою тайную силу. Ему было трудно. Даже величайший колдун мало что может содеять в ошейнике и с закованными руками, а он и плохоньким колдуном-то себя никогда не считал. Но ради юного воина, чью жизнь уже приготовилась забрать Хозяйка Тьма, определённо стоило попытаться. Воззвать к могуществу предков - и ощутить в своих жилах его огненный ток... Хотя бы единственный раз за всю жизнь...
Мхабр снова и снова повторял формулу сосредоточения, мысленно заставляя себя как можно более удалиться от мерзкой вещественности забоя с его застоявшейся темнотой, с его вонью, сотканной из запахов отчаяния, унижения и нечистот. И когда всё это перестало существовать для него, искристо-зелёные сколы каменных жил отразили тонкое золотое свечение, окутавшее кисти его рук. Ненадолго. Совсем ненадолго...
...А веннского подростка из рода Серого Пса посетило видение. Нечто вторглось и разогнало багровые облака бреда, и он увидел себя лежащим на земле в месте, показавшемся странно знакомым. Откуда бы ему так хорошо знать жухлую вытоптанную траву и деревья с плоскими макушками, чья пернатая листва отливала багрянцем при свете ночных костров?.. Однако во сне ничему обычно не удивляешься, и он принял это как должное. Он лежал на пушистой шкуре большого зверя, жёлтой с чёрными, точно нарисованными, разводами, и мохнатые звёзды смотрели на него с бархатно-близких небес, а вокруг, образуя сплошное кольцо, горели костры, и глухо доносился из-за стены огня рокот множества барабанов.
В освещённом кругу прямо перед Щенком стоял человек. Его тело было глянцево-чёрным, словно выточенным из камня кровавика<Кровавик минерал гематит, разновидность железной руды>. Он стоял прямо и гордо, как подобает воителю, почти обнажённый, лишь курчавую голову, бёдра и голени украшали роскошные белые перья. Их глаза встретились, и неожиданно человек начал танцевать. Его танец, подчинявшийся замысловатому ритму, не походил ни на что, виденное до сих пор венном. Движения, то плавные, то хищно-стремительные, завораживали, в них была своего рода речь, и Щенок необъяснимо понимал всё, что хотел сказать ему чернокожий. "Наши судьбы схожи, меньшой брат. Твой род истреблён. Моё племя сметено и рассеяно по земле. Наша встреча будет недолгой: я отдам тебе то, что ещё способен отдать, и уйду, ибо хребет моего духа сломан. Ты же..."
Танцор припал к самой земле и завис над ней, поддерживаемый только пальцами рук и ног. Потом взвился в прыжке - и босая ступня в прах растёрла фигурку человека с кнутом, вылепленную из сырой глины. Новый прыжок, крылатый взмах белых перьев - и рассыпалось под ногой изображение дородного бородатого воина в сегванской одежде.
"Ты осилишь путь, которого не пройти мне..."
Перед глазами Щенка завихрились клочья тумана, совсем как когда-то дома, когда портилась погода и вершины холмов, окружавших деревню, тонули в дождевой мгле. Он вроде успел заметить, как чернокожий танцор устремился к трём остроконечным горкам песка... А может быть, это ему лишь показалось.
Умолкли рокочущие барабаны, и всё окончательно расплылось...
Теперь Каттай улыбался, вспоминая, какой страх терзал его поджилки, когда он попал на семнадцатый уровень в самый первый раз. Они с господином Шаркутом и мастером Каломином шли тогда в изумрудный забой проверять иссякшую жилу, и он, Каттай, трясся и потел в предчувствии неудачи, а мастер был уверен в себе и брезговал вразумить несведущего мальчишку. И чем кончилось? Камни, о которых так много знал Каломин, перестали откликаться на его зов, и дух забоя потребовал мастера себе в жертву. Он, помнится, горько заплакал, увидев посох старика на могиле Белого Каменотёса. Он даже чувствовал себя виновным в его смерти и, приходя помолиться, старательно отводил глаза от резной деревянной клюки. Теперь он понимал: зря. Каждый сам выращивает собственную судьбу. Вот и мастер рудознатец выбрал свой путь... чтобы в конце концов быть упокоенным в недрах, которые любил, в самой утробе земли, на глубине, коей удостаивались немногие. А он, Каттай, всё лучше и отчётливей слышал подземные голоса, и эти голоса указывали ему дорогу к свободе. "Праведное служение непременно будет вознаграждено", - говорила мама. И была, как обычно, права. А ещё она говорила, что всякий раб непременно окажется у такого хозяина, которого на самом деле достоин. Странно даже вспомнить, как, наслушавшись россказней в караване, он ночь за ночью не спал из-за жутких снов о неведомых Самоцветных горах. Воистину, он тайно мечтал, чтобы господин Ксоо Тарким раздумал его продавать и оставил у себя в услужении! Господина Шаркута не зря боялся весь Южный Зуб, распорядитель в самом деле был грозен и весьма тяжёл на руку - но только с неразумными, чьё непослушание вызвало его гнев. Чего бояться честному и старательному? "Скоро я добуду вторую половину своего выкупа, мама. Потом поработаю здесь ещё, пока не накоплю денег. Я заберу Щенка, Волчонка и Тиргея с Дистеном, чтобы они смогли вернуться домой. Я тоже вернусь и буду самым молодым богачом, которого видел Гарната-кат. Я выкуплю тебя, мама, и заплачу за отца. Я выстрою для нас дом..."
Ему вправду казалось, будто мать могла его слышать.
На семнадцатом уровне царила всё такая же тепловатая духота. Всё так же мерцали, возникая из темноты штреков, огоньки налобных фонариков, и вереницы одинаково безликих рабов сливались в общем коридоре в сплошное многоногое нечто. Плыли по стенам, переламываясь на угловатых брусьях крепей, сутулые тени бредущих, метались под потолком летучие мыши... Пронзительно голосили колёса тележек и тачек, сипло вырывался воздух из множества лёгких, забитых рудничной пылью, шаркали по камню десятки ороговелых босых ног... Нескончаемый поток двигался к подземным мельницам, где дробили и промывали добытый крушец. Воду для промывки поднимали из подземных потоков огромные скрипучие вороты. Их вращали мохнатые маленькие лошадки с завязанными глазами. А в иные, по слухам, впрягались особо наказуемые рабы...
Каттаю не было нужды спрашивать дорогу. Он хорошо знал ещё не все уровни, но семнадцатый помнил наизусть. Да и без того было нетрудно определить, откуда везли камень-златоискр. Примерно посередине большого штрека Каттай свернул вправо и долго шёл по длинному узкому ходу, то и дело прижимаясь к стене, чтобы не угодить под катящиеся навстречу тележки. Безошибочно узнаваемые удары многих кирок, доносившиеся спереди, делались всё слышней. Потом по сторонам безо всякого видимого порядка начали открываться тесные норы забоев: тонкие жилы самоцвета сплетались и расходились в необъятной толще горы, словно прихотливо раскинутая паутина. Рабы с порожними тачками ныряли в эти норы и вновь появлялись уже нагруженными. Каттай добрался до самого конца штрека и, пригнув голову, проник в отдалённый забой.
Здесь трещал и плевался смоляной факел, вставленный в кольцо на стене, и при его неверном свете работали трое. Чернокожий гигант размеренно заносил и обрушивал кайло, одну за другой выламывая искрящиеся зелёными блёстками глыбы. Тут же усердно стучал молотком безногий калека. У него отсутствовали не только ступни, но и половина пальцев на правой руке. Тем не менее он очень ловко срубал пустую породу, отделяя лучшие, пригодные для камнерезного дела куски. А третьим был рослый длинноволосый подросток. Когда-то он носил штаны и рубашку, но то, что прежде называлось одеждой, успело Превратиться в лохмотья, кое-как болтавшиеся на бёдрах. Он двигался с мучительным упрямством недавно вставшего на ноги. Всю спину и бока покрывали широкие, ненадёжно засохшие струпья: драная шкура, натянутая прямо на кости. Кайло было ему ещё не по силам, и он как мог помогал взрослым каторжникам - оттаскивал камень, вырубленный сехаба, нагружал тачки, подавал и пододвигал куски под молоток халисунца... Тот за что-то был страшно сердит на него и без конца обзывал дармоедом, ходячим несчастьем и лесным пнём. Подросток не отвечал.
- Здравствуй, Щенок, - сказал Каттай. Ему вдруг опять стало стыдно собственного благополучия, сытости и добротной одежды. Стыд был необъяснимым, ведь всё, что досталось Каттаю, он заработал честным служением. Если бы венн не перечил надсмотрщикам и не дрался с другими рабами, а думал о том, как лучше потрудиться для господина...
- Слышишь, Пёс, - оглянулся калека. - Тебя спрашивают!
"Пёс?.. - удивился будущий вольноотпущенник. - Ну да... конечно..." Венн с натугой отвалил в сторону очередной камень, поднял голову и увидел Каттая. Узнал его. Он сказал:
- И тебе поздорову, лозоходец... Тут Каттай понял, что зря поименовал его детским прозванием. Щенячьи дни для Пса кончились - на самом деле уже давно. Чудом не убив, безжалостный хлыст надсмотрщика содрал все остатки ребячьего: так линяет зверёныш, меняя детский пух на щетину взрослого и грозного зверя.
- Я поесть принёс... - вконец смутился Каттай. И торопливо развернул маленький узелок: - Вот...
Добрая горбушка чёрного хлеба. Полоска копчёного мяса. И самое драгоценное - луковица. Лакомство и спасение для исподничих, давно позабывших, в какой стороне восходит солнце на небесах. Всё вместе - не очень голодному человеку на один зуб.
Чернокожий исполин отвернулся к стене и замахнулся кайлом, звякнув цепью о деревянную рукоять. Ворчливый халисунец незаметно проглотил слюну и сказал:
- Ты ешь, Пёс. У нас на вечер ещё та крыса припрятана.
"Крыса?!.." - ужаснулся Каттай. Он вообще-то слыхал, чем пробавлялись голодные рудокопы, но чтобы взаправду...
Пёс церемонно поклонился ему, принимая узелок.
- Мы благодарим тебя за угощение, лозоходец. Мы надеемся, ты не откажешься разделить его с нами?
Каттай почувствовал: ещё немного - и он самым неподобающим образом разревётся.
- Я не оскорблю тебя отказом, достойный венн. Позволь только, я сам отделю свою долю...
Крошечка хлеба. Волоконце мяса. Сухая чешуйка от луковицы.
- Мхабр! Динарк! - позвал Пёс. Было очевидно, что без своих товарищей он к еде не притронется.
- Я уже заслужил половину свободы... - глотая подступающие слезы, проговорил Каттай. - Я открыл опалы, которые считали иссякшими... Внизу, на двадцать девятом... Я и тебя обязательно выкуплю...
Ох, эти разговоры о свободе, никогда-то они не доводят невольников до добра!.. Каттая словно подслушали - за спиной раздался резкий щелчок кнута, хлестнувшего для начала по камню.
|
| |
| |
| Каренина | Дата: Понедельник, 07.12.2009, 18:29 | Сообщение # 20 |
|
Князь
Группа: Админ Others
Сообщений: 926
Статус: Offline
| - Ну-ка живо за работу, крысоеды! - приказал звонкий, совсем молодой голос. - А ты, недоносок, пшёл вон из забоя, пока поперёк задницы не получил!..
Каттай вертанулся на месте. Надсмотрщик смотрел на него сзади, да ещё против света, и оттого не сразу узнал. Зато ему самому пламя факела било прямо в лицо. Это был Волчонок... или, лучше сказать, Волк? Добротно одетый, раздавшийся в плечах... кормленый и сильный даже на вид. И в руке у него вился и змеился кнут. Которым он явно выучился ловко владеть. И с превеликой охотой пускал его в ход, наслаждаясь недавно полученной властью...
Он, впрочем, тотчас заметил, как блеснула в ухе у "недоноска" серебряная серьга, и сообразил, что сморозил не то.
- Здравствуй, Волк, - негромко сказал ему Каттай.
- Ты, что ли?.. - проворчал юный надсмотрщик. - Ты... ну... это... лучше ступай, в общем, отсюда. А эти... я им... - Он выругался "в четыре петли", как определил бы знаток надсмотрщичьей брани. - Обленились вконец!
- Они не обленились, - ровным голосом ответил Каттай. - Они оставили работу, потому что я пришёл к ним и говорил с ними по праву, вручённому мне господином Шаркутом. Я расспрашивал их о благородных камнях, которые добываются под Южным Зубом и которые здесь ещё могут быть найдены. Если ты, Волк, хочешь за это кого-нибудь наказать, начни с меня. Я думаю, господин старший назиратель Церагат и господин распорядитель Шаркут оценят твоё рвение по достоинству... Молодой надсмотрщик залился краской, заметной даже в факельном свете. Его собственная "ходачиха" была самой простой, медной. Такому, как он, полагалось первым здороваться с маленьким лозоходцем и кланяться ему за десять шагов. Ответить было нечего, и Волк в сердцах щёлкнул кнутом. Тугой плетёный ремень оставил на потолке полосу, сшибив неплотно державшийся камень. Волк повернулся И молча ушёл из забоя обратно в штрек. Было слышно, как там он заорал на кого-то, недостаточно расторопно катившего тяжёлую тачку. Снова свистнул кнут и, судя по долетевшему вскрику, прошёлся на сей раз не по камню...
- Матёрые, они меньше лютуют, - заметил калека-халисунец. - Да...
- Что ж не полютовать, если никто в ответ по морде не даст, - кивнул Мхабр. - Такое искушение! Вот ему и не справиться, сосунку. Ничего... лет через десять остепенится. Если только раньше его никто не убьёт!
Пёс не сказал ничего, лишь нахмурился. Будто в ответ на слова чернокожего из неведомых закоулков памяти выплыло нечто, чего наяву он совершенно точно никогда видеть не мог. Глиняная фигурка надсмотрщика, в прах растираемая чьей-то ногой... Откуда бы такое? Случается же - мы вспоминаем мгновение сна, даже вспоминаем, что сновидение казалось мудрым и значительным, но что там было ещё - хоть тресни...
Каттай вдруг всхлипнул, сорвался с места и убежал, почти не разбирая дороги.
- Как думаешь, Пёс? - проводив его глазами, спросил безногий Динарк. - Он тебя выкупит?
Молчаливый венн хотел было передёрнуть плечами, но изорванная кожа на лопатках болезненно натянулась, и он не кончил движения.
Мхабр выбрал трещину в камне и нацелился кайлом:
- Что-то я не слыхал, чтобы до сих пор здесь кто-то хоть самого себя выкупил...
- Да катись ты до самого Беззвёздного Дна со своим поганым языком, чёрная рожа!.. - возмутился вспыльчивый халисунец. - Ну вот кто тебя просил последней надежды парня лишать?!
- Ты про какого парня-то говоришь? - усмехнулся сехаба. - Про нашего Пса или про лозоходца?
- Про обоих, - оскорбление буркнул Динарк. - Ты ещё начни всех убеждать, будто тот малый, сумевший удрать из последнего каравана, на самом деле не убежал, а погиб под обвалом!.. С тобой тогда знаешь что сделают? Самому небольшой обвал быстренько подгадают...
Мономатанец загнал в трещину клин:
- По мне, так лучше заранее знать свою долю, чем предаваться ложным надеждам. Как-то легче уходить в Прохладную Тень, если вдруг что...
Венн нагнулся и подал ему кувалду. Мхабр взял её... и вдруг согнулся в неудержимом приступе жестокого кашля. Чёрное лицо на глазах сделалось серым, по подбородку потекла кровь. Так, словно в грудь великану попала стрела, трусливо пущенная из засады.
- Ну вот!.. - в голосе халисунца звучали слезы. - Я тебе говорил!.. Что же это ты учинил над собой, дурень разнесчастный!..
На двадцать девятом уровне, совсем недавно покинутом и забытом, теперь кишмя кишели рабы и вовсю кипела работа. Распорядитель Шаркут ничуть не усомнился в реальнос ти Пламени Недр, довольно-таки сбивчиво описанного Каттаем, и без промедления отрядил туда порядочное количество народа, вооружённого всем необходимым для проходки. Только, к некоторому разочарованию юного лозоходца, вместо того чтобы сразу ломать камень "чела", рудокопы под водительством Шаркута стали для начала переделывать всю выработку. Первым долгом из верхних уровней спустили толстые створки, выкованные в рудничных мастерских, и весьма добросовестно вмазали их возле входа в забой, там, где пористое ложе Пламени Недр сменялось несокрушимым гранитом. Створки, как сразу заметил любопытный Каттай, были очень плотно - волос не пролезет - пригнаны одна к другой и к каменной ободверине. Открывались они внутрь забоя, а смыкал их могучий и довольно хитрый замок. Такой, что снаружи ворота достаточно было просто захлопнуть, потянув на себя, - и всё, обратно только ключом. Огромным, только что выкованным серебристым ключом, висевшим на поясе у Шаркута.
"Как же доверяет мне господин распорядитель, - с бьющимся сердцем думал Каттай. - Он даже в глаза ещё не видел опалов, но полагает, что я в самом деле обнаружил сокровище, которое следует охранять!"
Когда испытывали работу только что подвешенных створок, под ноги Шаркуту попался череп принесённого в жертву раба. Он мешал воротам закрываться, и распорядитель небрежным пинком отшвырнул его прочь. Череп, пролежавший на одном месте лет двадцать, самым непристойным образом закувыркался в воздухе, потом ударился о стену, и нижняя челюсть у него отвалилась. От этого вечная усмешка мёртвой головы из неопределённо-надменной стала зловещей. Не только Каттай все, кто видел, втянули головы в плечи, ни дать ни взять ожидая появления призрака. А юный лозоходец почему-то вспомнил об Опасности, про которую он, как и обо всём прочем, без утайки поведал распорядителю. "Что вдруг, если эти ворота - не для охраны опалов, а... от НЕЁ?"
Он, впрочем, оставил промелькнувшую мысль и почти тут же забыл. И правда Опасность была непредставимо громадна. Отсроченная кара Богов, превосходящая всякое человеческое разумение. Защититься от Неё с помощью каких-то жалких ворот, пусть даже выкованных из металла? От кары Богов - с помощью изделия человеческих рук?..
Каттай очень обрадовался, заметив среди каторжан, согнанных работать на "его" уровне, саккаремца Дистена. Бывший горшечник выглядел поседевшим и согнутым. Так, словно все года его жизни, о коих он вскользь упоминал по пути, в одночасье на него навалились. Каттай помнил его пожилым крепким мужчиной, а встретил воистину старика. Рудники не молодили и не красили никого - кроме, может, Хозяев... да и это после увиденного в Сокровищнице было сомнительно.
- Здравствуй, дядя Дистен, - подошёл к нему Каттай.
- И ты здравствуй, малыш, - удивился Должник. Серьга-"ходачиха" в ухе Каттая настолько изумила его, что он даже протянул руку потрогать: - Так, значит, не врут люди, будто здешнюю жилу усмотрел некий шустрый мальчонка? А я-то не верил, старый дырявый кувшин! И ты в самом деле чуешь камни в земле?..
- Я уже наполовину выкупился, дядя Дистен. Господин Шаркут сам мне сказал. Когда я выкуплюсь совсем и поеду домой, я обязательно тебя заберу. И Тиргея, и...
Горшечник усмехнулся:
- Спасибо, малыш.
Распорядитель Шаркут самолично присматривал за работой в забое. Когда он счёл наконец, что всё было готово, и велел-таки рубить "чело", Каттай стоял рядом с ним. Это само по себе было удивительной честью и в другое время заняло бы все его мысли, но не теперь. Каттай был уверен, что не ошибся, однако сердце колотилось у горла. А что, если всё-таки?.. А вдруг?..
Всякая человеческая способность, если пользоваться ею внимательно и с умом, обостряется и оттачивается. Иногда совершенствование происходит постепенно, иногда же становится заметно не сразу, но зато потом прорывается, как водопад. Стоя подле Шаркута, Каттай напряжённо всматривался в "чело", освещённое сразу несколькими факелами. Кирки рабов врезались в пористый податливый камень, откалывая его неровными, рваными глыбками. Тяжёлый, острый металл, заносимый равнодушными руками, плохо гнущимися от застарелой усталости... Каттай вдруг осознал: для простых рудокопов опаловая жила значила совсем не то, что для него. Он успел полюбить камни, таившиеся в глубине, для него они были живыми. И радужно-чёрные, целое созвездие которых зависло в мрачном великолепии совсем рядом, и огненные, чьи тревожные пламена застыли чуть дальше, и...
Да как вообще могло быть, что другие рабы оставались слепы и глухи к тому, что так ясно чувствовал он сам?..
- Господин Шаркут, вели им остановиться!.. - вырвалось у Каттая. - Они его покалечат!..
- Стоять!.. - немедленно рявкнул Шаркут. Проходчики, знавшие его нрав, так и шарахнулись от стены. - А ты говори толком! Покалечат кого?..
- Камень, - робко ответил Каттай. - Не прогневайся на ничтожного раба своего, мой милостивый господин... Но там, в стене, чудесный самоцвет, и его только что зацепили... Его могут разбить...
Летучая природа стихии огня, из которой некогда возникли опалы, вправду наделила их хрупкостью. Требуется сноровка и немалая осторожность, чтобы извлечь дивный камень и неповреждённым перенести на верстак ювелира. Шаркут стремительно прошагал к стене и придирчиво осмотрел её:
- Где?
Каттай припал на колени, погладил ладонью ничем вроде бы не примечательный выступ:
- Вот он, мой великодушный и милостивый господин... Вели обколоть его здесь и ещё здесь...
- Слышали? - обернулся Шаркут. - Обколоть!
Костлявый невольник с кожей, отливавшей медью сквозь грязь, опасливо поднял зубило и молоток. Несколько ударов, нанесённых так бережно, словно он не камень рубил, а птенчику помогал выбраться из скорлупы... И на мозолистую ладонь легло нечто с миску размером, по форме напоминавшее морскую двустворчатую раковину. Это нечто было заметно тяжелее пористой породы, способной плавать в воде. Шаркут нетерпеливо выхватил камень из руки-рудокопа. Каттай взволнованно приплясывал рядом, но распорядитель всё сделал сам. Поскоблил "раковину", сдунул пыль... Обнажился след кайла: острый стальной зуб в самом деле нарушил непрочную корочку самоцвета и на полногтя вошёл в его тело, оставив на переливчато-нежной поверхности грубый след.
- Ты рубил? - хмуро спросил Шаркут меднокожего.
Невольник попятился. Но, видимо, Шаркут угадал, потому что другие рабы отскочили ещё дальше прочь, оставляя виновного с распорядителем один на один. Замерший в страхе Каттай ждал, что его всесильный покровитель выхватит из-за пояса кнут, но тот обошёлся без оружия - одним кулаком. Ему не потребовалось замаха. Каттай не успел даже толком увидеть, что именно содеял Шаркут. Меднокожий просто улетел на несколько шагов прочь и свалился к ногам своих товарищей. Его нос превратился во влажный бесформенный ком, брызгавший во все стороны красным, глаза закатились. Какое-то мгновение Шаркут неподвижно стоял возле освещённой стены, под обжигающими открытой ненавистью взглядами рудокопов. Ну-ка, мол, чья возьмёт?.. Кто отважится броситься, кто хотя бы шёпотом выговорит: "Ублюдок!"?.. Ну?!.
Их было не меньше пятнадцати человек, все с зубилами и кайлами в руках, но с места не двинулся ни один.
- То-то же, - вслух выговорил Шаркут. Повернулся и в сопровождении трепещущего Каттая вышел вон из забоя. Каттай прошёл мимо Дистена, но не решился ни заговорить с ним, ни даже поднять на саккаремца глаза. За их спинами невольники возобновили работу.
Способность видеть сквозь недра не обманула Каттая. Прекраснейшие опалы в самом деле начали попадаться один за другим, причём именно в том порядке, в каком он предсказал их появление. Сперва чёрные, таящие невероятную радугу, счастливые камни, в чьей власти острота зрения и укрощение подлых страстей. Затем огненные, созерцание которых гонит прочь обмороки и грусть. Ради лучшего из них, высотой почти в человеческий рост, пришлось расширять выход наверх. Камень мягко закутали, взвалили на волокушу и со всеми предосторожностями отправили гранильщикам Армара. Там его очистят от корки и загрязнённых кусков, бережно отшлифуют... Но даже теперь, необработанным и нетронутым, самоцвет обещал далеко превзойти прославленную "Мельсину в огне". Чего доброго, прежний камень ещё вынесут из Сокровищницы и продадут, а новый установят на его месте под именем "Славы Южного Зуба". Как знать!..
...За огненными опалами последовали царские, названные так оттого, что именно ими была с давних пор увенчана корона аррантского Царя-Солнца, тёмно-красное ядро с изумрудно-зелёной каймой. Цвета, излюбленные не только высшими Домами просвещённой державы...
Каттай очень пёкся о судьбе "своего" забоя: не иссякает ли снова? И если так, то не сочтёт ли господин Шаркут добытые богатства слишком скудными и не могущими послужить половиной Деяния?.. Его мучили смутные опасения. Он не понимал их природы, только то, что день ото дня они становились сильнее. Не жалея ног, он спускался на двадцать девятый, в жару, духоту и подземную вонь. Иногда - сопровождая распорядителя. Иногда - в одиночку.
Однажды Каттай пришёл туда и увидел, что все рудокопы в забое прикованы за ошейники к длинной цепи, укреплённой возле "чела". Лица у всех были как у приговорённых, и работа, понятно, двигалась куда медленнее, чем накануне. Лишь нескольким позволено было передвигаться свободно. Трое налегали на крепкие лаги, взваливая на волокушу очередной крупный камень, даже сквозь напластования грязи мерцавший алыми бликами В молочно-голубой глубине. Ещё трое тачками вывозили пустую породу. Эта работа считалась наиболее лёгкой. Каттай присмотрелся и с ужасом увидел на спинах у всех шестерых свежие следы кнута.
К его некоторому облегчению, присматривал за рудокопами знакомый надсмотрщик - Бичета, и Каттай отважился к нему подойти:
- Господин мой, что случилось? Почему все закованы?..
Бичета передёрнул плечами. Мальчишка-лозоходец был рабом, однако этот раб носил серебряную "ходачиху", и сам Шаркут ему покровительствовал. Поэтому Бичета неохотно, но всё же ответил:
- По приказу распорядителя. За непокорство.
"Сохрани и помилуй Лунное Небо! За непокорство?.." Каттай ужаснулся ещё больше и не отважился на дальнейшие расспросы. Он посмотрел на Дистена, работавшего дальше всех от "чела". Вот уж кто был, по мнению Каттая, воистину добрым рабом! Это верно, старый горшечник когда-то убил негодяя, причинившего его семье зло, но законное наказание принимал с твёрдостью и достоинством... Чтобы такой человек да вдруг взялся проявлять непокорство?..
Выждав, Каттай подгадал время, когда Бичета ушёл сопроводить до подъёмника вновь выломанную самоцветную глыбу, и подбежал к Должнику:
- Дядя Дистен!.. Чем вы все здесь провинились?..
Взгляд саккаремца показался мальчику каким-то далёким.
- Вчера, - медленно ответил горшечник, - один из нас увидел на стене тень. И это была не его собственная тень, малыш. Она грозила рукой - вот так дескать, уходите поскорее отсюда! - и у неё торчал на спине горб, Я не буду тебе говорить, о чём мы сразу подумали. Сегодня мы замешкались перед входом в забой, а когда нас- погнали вперёд, шестеро попытались войти сюда раньше других. О чём подумали надсмотрщики, я тебе говорить тоже не буду. Этих шестерых тотчас отделили и наказали, и я уверен, что покойные матери тех, кто порол... Ну да Богиня их, впрочем, наверняка уже простила... а остальных посадили на цепь. Вот так, малыш...
- Дядя Дистен! - взмолился Каттай, против воли чувствуя себя в чём-то непоправимо виновным. - Дядя Дистен, ты потерпи! Я тебя обязательно выкуплю!..
Ответить Должник не успел. Возле входа в забой появился вернувшийся Бичета, и прикованные рудокопы усерднее застучали кирками. Никому не хотелось лишний раз испробовать на себе его кнут. Каттай поспешно отошёл от Дистена, чтобы не навлечь на него гнев надсмотрщика, и пробрался к самому "челу".
Оттуда как раз извлекали очередную бесформенную глыбу, таившую внутри самородок Пламени Недр. Каттаю не требовалось полсуток путешествовать по переходам и шахтам, чтобы взглянуть на уже обработанные камни, он и без Армаровых гранильщиков знал: чем дальше, тем чище, крупнее и ярче становились опалы. Вот и этот камень: половина его была белёсо-голубой и таила внутри алые и зелёные отблески. А другая половина... В ней голубизна и двойная игра цветов сходили на нет, уступая место зёрнам мозаики всех мыслимых переливов. Эти зёрна были подобны ночному сиянию в небесах, о котором, вспоминая родной остров, рассказывал бедный Ингомер...
Таких самоцветов Каттай ещё не встречал. Даже в Сокровищнице. Потому что до сего дня их просто не было. Их никто не находил здесь, никто не извлекал из земли.
Каттай подбежал к "челу" и торопливо, жадно протянул к нему руки: что там, в толще?.. Есть ли другие подобные камни? Достойные если не державных властителей, то их дочерей и супруг?.. Таким ли окажется круглый, с большую тыкву, опал, который только-только начали вырубать из стены?..
...Дыхание Опасности, пронизавшее всё его существо, повеяло настолько грозно и мощно, что он еле устоял на ногах. Так вот она, истинная причина беспокойства, мучившего его все эти дни!.. Головная боль, о которой он, правду молвить, начал понемногу уже забывать, шипастым железным обручем впилась в темя и виски. Такой обруч во время прилюдных казней затягивал на преступниках палач государя шулхада... Каттай громко вскрикнул и бросился к выходу из забоя...
...Чтобы прямиком налететь на Шаркута, как раз туда вступавшего.
- Господин мой!.. - Каттай начисто забыл обхождение, присущее добрым невольникам, и ухватил распорядителя за обе руки сразу. - Господин мой, трижды милостивый и великодушный...
- Что ещё? - остановился Шаркут.
- Господин мой, вели скорее вывести всех оттуда!..
Распорядитель сбросил его руки и сам встряхнул Каттая за плечи, словно тонкое деревце:
- Не ори, как блажной! Дело говори!
- Милостивый господин мой, ничтожный раб не сумел верно истолковать предупреждение... Вели скорей вывести всех оттуда, ИБО ТАМ СМЕРТЬ! И она близко!.. Прикажи, пусть они не трогают камень, за который взялись, пускай всё оставят, как есть, и скорее уходят из этого страшного места... Невольники, побросав работу, смотрели на распорядителя и Каттая. Кто-то начал тихо молиться.
Шаркут прожил почти всю жизнь под землёй. Он гораздо лучше самого Каттая понял, о чём тот говорил.
- Ты, - сказал он юному лозоходцу. - Чтобы я тебя здесь больше не видел. Живо наверх. И если кому-нибудь попадёшься ниже двадцать седьмого, будешь свою половину выкупа заново отрабатывать. Ну?! Оглох?!..
Каттай упал на колени:
- Мой господин... всемилостивый и украшенный всяческой добротой... Вели ничтожному рабу отработать десять раз по десять таких половин... только пусть скорее заложат самыми тяжёлыми камнями этот забой...
Шаркут его не дослушал.
- Забери, - кивнул он Бичете. Надсмотрщик живо сгрёб Каттая за шиворот, вздёрнул с колен и потащил к лестнице. Тот пробовал отбиваться, впервые забыв, что не смеет перечить свободному:
- Мой господин!..
Распорядитель повернулся, к нему спиной. И шагнул в забой, вытаскивая из-за пояса не дающий промаха кнут:
- За работу, дармоеды! Вы там! Заснули?! Тугой ремень рванул воздух, произведя громкий хлопок. Эхо метнулось в каменной дыре, металлические створки отозвались едва слышным звоном.
- Мало ли что там примерещилось сопляку! - рявкнул Шаркут. - Оно-то ещё обрушится или нет - а я с вас точно шкуру спущу!.. Ну? С кого начать? Мигом ведь за яйца подвешу!
Это он мог. Это он очень даже мог... В дальнем конце забоя глухо, обречённо стукнуло о камень кайло. Потом другое и третье...
- То-то же... - Распорядитель свернул кнут в кольцо, однако убирать за пояс не стал. И начал прохаживаться между воротами и "челом", особенно подгоняя рудокопов, бережно вырубавших породу кругом огромного, только что найденного опала. Каким бы судом его ни судили - Шаркут был далеко не труслив...
|
| |
| |
| Каренина | Дата: Понедельник, 07.12.2009, 18:30 | Сообщение # 21 |
|
Князь
Группа: Админ Others
Сообщений: 926
Статус: Offline
| Бичета уже вёл Каттая по деревянной лестнице, приближаясь к подъёмнику, когда ЭТО случилось. Каттай без конца вертел головой, оглядываясь на забой, и увидел ВСЁ. От первого до последнего мига.
Он увидел, как опаловую глыбу сумели наконец потревожить в её вековечном гнезде. Вот она шевельнулась... и вдруг её движение сделалось самопроизвольным, уже не зависящим от усилия человеческих рук... и откуда-то из-под камня, ярко блеснув в факельном свете, неожиданно высунулся длинный и тонкий, как вязальная спица, клинок. Он вонзился в живот ближайшему рудокопу, легко прошил человека насквозь, дотянулся до стены, и из нее полетели во все стороны камни. Невольник запоздало ощутил боль, с воплем рванулся прочь... Узкий клинок рассёк тело почти пополам, и вопль захлебнулся. Рудокопы бросили самоцветную глыбу и отскочили в стороны, насколько позволила цепь, но стронутый ими камень уже не мог успокоиться. Он медленно поворачивался, вздрагивая и готовясь выпасть наружу, и с каждым движением из щели между ним и стеной высовывались новые сверкающие клинки...
Свист, грохот... Страшные крики людей... Шаркут бешеными скачками нёсся к выходу из забоя. Он зачем-то прикрывал руками голову. От удара подземных мечей, разрубающих камень, не даст обороны ни шлем, ни щит, ни лучшая кольчатая броня... Но какое дело до разума существу, настигаемому смертью?
Прикованных рудокопов, конечно, никто не удосужился освободить.
Надсмотрщик Бичета, остолбеневший от увиденного, споткнулся на лестнице, потерял равновесие и выпустил Каттая. Тот, рванувшись, скатился обратно вниз и бросился внутрь забоя, крича:
- Дядя Дистен!.. Дядя Дистен!.. Величественный и жуткий голос подземной стихии мгновенно похоронил его крик. Он подскочил к горшечнику и стал отчаянно дёргать и тянуть цепь. Откуда-то брызгало горячим, невозможно горячим водяным паром. Шаркут с перекошенным лицом промчался мимо них и принялся сводить створки ворот.
- Бичета!.. - ревел он, надсаживаясь от усилия. - Бичета!..
Пар быстро заволакивал и наполнял забой, под ногами хлюпала непонятно как оказавшаяся здесь вода, но факелы ещё горели, и Каттай увидел, как целый веер мечей срезал бок опаловой глыбы, и там на один-единственный миг ослепительно сверкнула мозаичная радуга - старый Хранитель за сердце схватился бы, если бы смог увидеть её...
А в следующий миг невольник, прозванный Должником, схватил Каттая поперёк тела и вышвырнул за ворота, прокричав в ухо:
- Кернгорм! Меня звали Кернгорм!.. Каттай очень отчётливо расслышал его... Шаркут и Бичета с лязгом свели блестящие створки. Тяжело и внятно сработал, запираясь, замок, ключ от которого больше никогда не будет использован. Некоторое время за дверьми продолжало глухо громыхать... Лежавший на полу штрека Каттай вроде бы различал крики, стук и царапанье, проникавшие сквозь металл... Несколько певучих ударов... Они очень быстро отдалились и затихли в земной глубине...
Рудокопов, оставшихся запертыми в забое, было восемнадцать человек.
Три раза по шесть.
Венн по имени Пёс проснулся посреди ночи - или того, что они здесь принимали за ночь: времени, когда рабы спали, свернувшись, кто как мог, в мелком каменном крошеве. Без факела в каменной дыре было почти совсем темно, но Пёс с некоторых пор обнаружил, что его глаза начали привыкать к подземному мраку. Во всяком случае, потёмки, нарушаемые лишь отблесками из штрека, были для него куда прозрачнее, чем для Мхабра или Динарка.
Проснувшись, Пёс повёл глазами и увидел сегвана Аргилу. Заморыш-подбиральщик сидел по обычаю своего племени на корточках и смотрел на него. Он сказал:
- Здравствуй, Пёс.
Он говорил шёпотом, чтобы не потревожить халисунца и чернокожего, спавших вблизи. Пёс впервые ответил:
- И тебе поздорову, Аргила.
|
| |
| |
| Каренина | Дата: Понедельник, 07.12.2009, 18:30 | Сообщение # 22 |
|
Князь
Группа: Админ Others
Сообщений: 926
Статус: Offline
| Почему-то он не удивился приходу сегвана, хотя, кажется, с чего бы это подбиральщику, работнику вконец распоследнему, не удостоенному никаких привилегий, вот так запросто разгуливать среди ночи по штрекам. Аргила же пояснил:
- Я теперь подметальщиком... - И улыбнулся так, как одиннадцатилетний мальчишка на самом деле улыбаться не должен: - Церагат говорит, на отвалах я скоро сдохну, а внутри горы ещё сколько-то протяну и смогу поработать...
Тощенькое мышиное лицо обрамляли свалявшиеся сосульки бесцветных волос. Пёс подумал о том, что последний раз Аргиле, наверное, голову мыла ещё мать. Аргила разжал кулак и что-то протянул на ладони:
- На, возьми, это тебе... кремнёвый дикарь... Там мой остров.
Пёс взял протянутый камень. Он помнил, как отчаянно пытался маленький подбиральщик найти в просеянных кучах руды хоть что-нибудь ценное и тем заработать лишний кусок плохо провяленной рыбы. Потомственного морехода от одного вида этой рыбы должно было, прямо скажем, стошнить. Пёс же видел, как Аргила едва не дошёл до потери достоинства, когда ему посулили объедки. И вот теперь он отдавал в подарок находку, благодаря которой мог действительно наесться досыта. Может, даже и не один раз. Камень - дивной воды кремнёвый дикарь размером в полкулака - был прозрачен и чист, и внутри виднелись пушистые заснеженные сосны. Крохотные, но самые что ни есть настоящие, неизвестно какой причудой подземных Богов туда помещённые...
Аргила вдруг спросил:
- Тебе снятся сны, венн? Пёс кивнул:
- Снятся.
- А мне перестали, - сказал Аргила и опять улыбнулся. - Раньше я часто видел свой остров. Мы называли его островом Старой Яблони...
Пёс помедлил, но всё-таки проговорил:
- Вы тоже ушли из-за ледяных великанов?
- Нет. У нас есть свой великан, но маленький и совсем не злой. Он живёт в седловине горы, между вершинами. Я поднимался туда... Там высятся красные скалы, обросшие мхом... И растут цветы, их у нас называют "детьми снегов", они похожи на маленькие белые звёзды... Из-под великана течёт ручей,
Прыгающий по камням... Гора прикрывает долину от ветра, и сверху растёт сосновый лес, а внизу - яблони... К нам всегда собирается множество кораблей. Осенью - за яблоками, за мёдом и всякими лакомствами, которые умеют делать только у нас... А весной - за яблочным вином... И просто чтобы полюбоваться, как цветут наши сады... Тогда устраивают праздник и большой торг... Корабли приходят и с острова Печальной Берёзы, и с острова Закатных Вершин...
- Закатных Вершин?.. - настороженно переспросил Пёс.
- Да. Там раньше жил кунс Винитарий. Туда тоже пока ещё не добрались великаны, но храбрый кунс не стал дожидаться погибели и увёл своё племя на Берег...
Пёс выдохнул. Аргила услышал нечто вроде стона и рычания одновременно.
- А не было, - спросил венн, - у этого Винитария прозвища "Людоед"?
- Было, - удивился Аргила. - Мой отец говорил, так прозвали кунса за то, что он в молодости отведал плоти пленного недруга. Так поступали в старину, перенимая мужество достойных врагов, но теперь люди измельчали, и племени Закатных Вершин не очень понравилось деяние кунса... А ты откуда знаешь о нём?
Венн долго молчал. Наконец выговорил:
- Мы позволили ему занять земли рядом с нашими, через реку, и у нас был мир. Мы верили слову кунса и не ждали предательства. В нашем роду было двадцать восемь женщин и тридцать мужчин. Теперь нас больше нет.
- Есть ты, - тихо сказал Аргила. Пёс смотрел мимо него.
- Нет. Меня тоже нет.
Аргила не стал спрашивать почему. Он только вздохнул:
- А на нас напал молодой Зоралик с острова Хмурого Человека. Люди говорят, он всё хочет доказать старому кунсу Забану, будто тот ему и вправду отец. Он на многих нападает, но пока ему не очень везёт. Вот и у нас он не решился высадиться на берег и захватил всего лишь лодку, с которой мы, мальчишки, ставили ярус на камбалу... Зоралик очень гневался из-за неудачи и всех нас продал аррантам... а они... У тебя на родине выпадал зимой снег?
- Да. Наши леса похожи на те, что в твоём камне.
- У нас тоже было много снега и почти весь залив зимой замерзал. Я бегал на коньках... Дедушка выточил их из бычьей кости, чтобы не стёрлись, я крепко завязывал ремешки... Не говори, что тебя нет. Ты есть... Прощай, брат.
Пёс ответил:
- И ты прощай, брат.
...Однажды в деревню потомков Серого Пса пришёл высокий седобородый старик, назвавшийся Учеником Близнецов, и попросил разрешения обосноваться поблизости.
"Старые люди не должны селиться одни, - сказала большуха. - Как вышло, что ты живёшь сиротой?"
Пришелец объяснил, что так велела ему его вера. Он собирался выстроить в лесу шалаш или выкопать над берегом Светыни пещерку. Но на другой же день почувствовал себя худо - простыл в пути - и волей-неволей задержался в большом доме, где за ним присматривали старухи и ребятня. Когда же старик выздоровел, наступила зима, и жреца никуда не пустили. Мыслимое ли дело - дать гостю уйти в метель и мороз, на верную погибель?
Щенок отлично помнил его морщинистые руки, добрые глаза и длинную, пышную бороду. Сколько было волосков в той бороде, столько же и рассказов о Близнецах жило в памяти старика. Серые Псы слушали его с любопытством, коротая за домашней работой зимние сумерки. Иногда же, наоборот, жрец просил их рассказать о своей вере. Однажды он попросил мальчишек смастерить ему костяное писало и надрать гладкой берёсты с поленьев, приготовленных для очага.
"Зачем тебе?" - спросили его.
"Запишу ваши сказания", - ответил старик.
Куда подевались те берестяные листы, испещрённые чужеземными письменами? В ночь разгрома старый мудрец взывал к милосердию, творил священное знамение и пытался прикрыть собой раненых и детей. Пока кто-то из комесов Людоеда не снёс ему мимоходом седую голову с плеч...
Каттай сидел на своём тюфячке в передней комнате покоев Шаркута. Сидел очень неподвижно и тихо и смотрел в щель не до конца прикрытой двери, что вела во внутреннюю хоромину. Горное сено в тюфячке успело слежаться и утратить былой аромат, колючие стебельки лезли наружу сквозь ткань. Несколько дней назад Каттай хотел попросить у своего покровителя немного соломы или нового сена и почти собрался с духом, но что-то помешало ему. А теперь это не имело никакого значения.
Каттай держал на коленях маленький узелок и смотрел в щель. Он не торопился. Он ждал. "Прости, мама. Я в самом деле очень хотел тебя выкупить..."
Сразу три опала из числа найденных на "его" двадцать девятом уровне удостоились отправки в Сокровищницу. Большой чёрный, из-за которого Шаркут своротил нос меднокожему; умелая полировка превратила ущерб, нанесённый камню, в его достоинство, позволив обнажить внутренние слои с их сине-зелёными переливами. Затем огненный, мысленно прозванный Каттаем "Славой Южного Зуба". И третий. Наполовину облачно-голубой с кровавыми бликами, наполовину искристый, мозаично-многоцветный...
"...И выстроить дом. Я так хотел, чтобы всем было хорошо".
Даже теперь Каттай ничего не мог с собою поделать - всё представлял, каким вышел бы из мастерской Армара тот последний самоцвет, оставшийся неизвлечённым. Самый прекрасный. Не узнавший прикосновения подпилков и шлифовальных кругов, лишь удар подземных мечей, поливших его человеческой кровью... Как играла и сияла бы его вечная радуга в тонких лучах, направляемых с потолка, среди прозрачных брызг чистого ручейка...
"А может, это был сам Истовик-камень, никому не дающийся в руки? Вот и я лишь увидел его, а коснуться так и не смог..."
|
| |
| |
| Каренина | Дата: Понедельник, 07.12.2009, 18:30 | Сообщение # 23 |
|
Князь
Группа: Админ Others
Сообщений: 926
Статус: Offline
| В перечне дурных страстей, от коих якобы оберегали опалы, первой значилась жадность. "Что же вы, камни? Почему никого не остановили?.. Чего ради помешали мне зорче увидеть Опасность?.. А может... может, я сам не захотел вовремя заметить её?.." Ответ покоился далеко внизу. По ту сторону навечно запертой двери.
На сей раз, отправляясь с камнями в Долину, Шаркут не посадил Каттая перед собой на седло. Каттай был наказан. Нет, его не приковали на цепь и не стали пороть. Шаркут просто забрал его "ходачиху" и запретил покидать покои - разве что по нужде. Вернувшись, распорядитель нетерпеливо отпер дверь опочивальни и прошагал внутрь, зажав в кулаке нечто, показавшееся Каттаю маленькой деревянной коробочкой. У него не было этой коробочки, когда он уезжал. Он не сказал ни слова и даже не потрудился как следует прикрыть за собой дверь. Так ведёт себя человек, боящийся опоздать на свидание с чем-то очень для него дорогим... Скоро обоняния юного халисунца достиг уже знакомый сладкий запах, чуть заметно приправленный оттенком затхлости и разложения. Мальчик благословил Лунное Небо, поняв, что в одной самой последней милости ему всё же не будет отказано.
"Я уповал на праведное служение... Я хотел быть добрым рабом..."
Во внутреннем покое серебро звякало о стекло, булькала жидкость - сперва из бутыли в глубокую чашу, потом из чаши в горло жаждущего человека... Когда всё затихло, Каттай осторожно поднялся на ноги и вошёл.
В углу хоромины стоял стол, служивший не для еды. Он был вечно завален образцами камней и породы, бумажными и пергаментными листами с рисунками уровней и толстыми книгами - в одних, оставленных предшественниками Шаркута, нынешний распорядитель что-то искал, другие составлял сам, и они были ещё не закончены. Сюда же, на стол, он бросил отобранную "ходачиху" Каттая. Он не стал её прятать, зная, что послушный маленький раб без спросу ни к чему не притронется.
Сейчас Шаркут сидел за этим столом, неестественно выпрямившись, так, словно у него одеревенел позвоночник, и смотрел в одну точку. Рот распорядителя был приоткрыт, по бороде протянулась нитка тягучей слюны. Перед ним стояла круглая чаша с лужицей недопитого вина, собравшейся на вогнутом дне. А подле чаши - резная деревянная коробочка с откинутой крышкой. Внутри коробочки виднелась щепоть ничем вроде бы не примечательных мелких кристаллов. На вид та же соль. Только серая.
Щедрая награда, оплаченная восемнадцатью жизнями...
...А там, куда был устремлён неподвижный взгляд распорядителя, на столе покоился кусок резного сердолика величиной примерно в полкирпича. Камень любви, навеки привязывающий к женщине сердце мужчины... Он был слоистым - где потемнее, где посветлее, где нежно-телесного цвета. Неведомый камнерез - уж не сам ли Шаркут - искусно изваял сидящую женщину и двух маленьких девочек, смеющихся у неё на коленях. Над ними склонялся цветущий розовый куст, у ног женщины ласково тёрлась большая пушистая кошка... Каттай знал, кому предназначались Посмертные Тела, вырезанные из сердолика. Жене Шаркута и двум его дочерям. Они умерли от заразной болезни. Много лет назад. После чего, собственно, он перебрался сюда и забыл обо всём, кроме своего дела.
Наверное, Шаркут был сейчас с ними: разговаривал, смеялся, ощущал знакомое прикосновение рук...
Каттай взял со стола "ходачиху" и беззвучно вышел, держа в руках узелок.
"Прости меня, мама..."
Блаженное забытьё, вызываемое дурманом, растворённым в вине, обычно длится недолго. Зато пробуждение неизменно оказывается мучительным. Когда из-за хребтов на востоке выплыло позднее зимнее солнце, Шаркут вернулся из странствия по иным мирам и - как всегда в таких случаях, злой, с раскалывающимся от боли затылком - крикнул своего лозоходца. Каттая тоже ожидала честно заслуженная награда. У Шаркута была приготовлена для него нить о четырёх глиняных бусинах, каждая с хитроумной печатью на обожжённом боку. По числу камней, найденных мальчиком для Сокровищницы. "Заполнишь эту нить целиком, - собирался сказать Каттаю распорядитель, - будет тебе вольная..."
К изумлению, а потом и к некоторому испугу Шаркута, лозоходец не отозвался. Не примчался, как обычно, бегом, спрашивая, что будет угодно его милостивому господину. Надсмотрщики, разосланные на поиски, вернулись ни с чем. Каттая не сумели найти ни в отхожем месте неподалёку, ни у глубокого колодца с подъёмником, за работой которого ему так нравилось наблюдать... Ни даже в забое, где махал киркой его клеймённый приятель-венн.
Каттай просто исчез.
Через несколько дней другой лозоходец, гораздо менее даровитый, пришёл помолиться Белому Каменотёсу. И там, на могиле, увидел среди священных даров резную серебряную серьгу. Тогда поняли, что вдогонку восемнадцати рабам ушёл девятнадцатый. К оставленной им "ходачихе" так никто и не отважился притронуться.
"Дай мне руку, отец. Проводи меня..."
Псу снился сон.
Из беспредельного моря поднималась двуглавая гора, окутанная облаками. В распадке между вершинами, там, где из-за близости к престолу Небес не смел расти даже мох, лежал, сверкая на солнце, маленький белоснежный ледник. Плечи горы окутывал изумрудный плащ хвойного леса, а ниже, в уютной долине, сбегающей к морю, стояли дворы. Длинные дома под тёплыми, низко нахлобученными земляными крышами, поросшими густой зелёной травой. И за каждым - розовые и белые облака, непонятно каким чудом удерживаемые на тверди. Это цвели яблони. И пчёлы хлопотливо гудели над ними, торопясь собрать медовый сок и пыльцу...
Венн из рода Серого Пса проснулся и понял, что увидел чужой сон. Сон, который никогда больше не приснится маленькому Аргиле... Некоторое время Пёс лежал с открытыми глазами, хмурясь и разглядывая знакомые извивы слоев на щербатом каменном потолке. Это бывает: только что лёг - и внезапно пробуждаешься, чувствуя себя так, будто полностью отдохнул. Пёс знал обманчивость подобного ощущения. Если поверить ему, позже расплатишься головокружением и дрожью в ногах. А венну предстояло рубить твёрдый камень и за безногого халисунца Динарка, и - наполовину - за чернокожего Мхабра, то и дело сгибавшегося в убийственных приступах кашля...
И тем не менее.
"Я выйду отсюда. Я убью Людоеда".
Пёс был ещё очень молод. И, как все юные, в своих размышлениях устремлялся сразу к главному, не задерживаясь на мелочах. Он не тратил времени всуе, прикидывая, каким образом вырвется на свободу. Его заботило нечто гораздо более важное. Он собирался справиться с воином, вкушавшим плоть храбрых недругов за много лет до того, как у Серого Пса народился ещё один правнук.
"Я убью Людоеда. Тогда наши мёртвые получат отмщение, и их душам позволено будет вновь обрести на земле пристанище плоти..."
Он видел кунса Винитария в бою, со щитом и тяжёлым копьём. Он видел Харгелла с его палкой, и эта палка чуть не повышибла ему все зубы. Он видел рудничных надсмотрщиков и их кнуты, против которых не решались пойти крепкие рабы с кувалдами и кайлами...
От Винитария свирепые надсмотрщики разбежались бы, как цыплята от ястреба. И первым убежал бы Харгелл.
"Моего отца так и не взяли мечом. Только стрелой в спину. А я Волчонка-то паршивого не сумел как следует вздуть, когда мы схватились. Что же я сделал не так?"
Пёс поднялся, стараясь поменьше звякать цепями. "Когда я бросил Аргиле обломок кошачьего глаза, Волчонок стоял слева, допустим, вот здесь... Он закричал и схватил меня за плечо, замахиваясь кулаком... вот так... Я взял его руку и повернул... вот так... и Волчонок полетел было наземь, но сразу вскочил... да..."
Цепь, увлечённая размашистым движением, всё-таки зацепила камень, издав отчётливый лязг. Пёс поспешно подхватил её, но лучше бы он этого не делал! Прислонённые к стене, рядом стояли вверх рукоятками оба кайла, тяжёлый лом и молоток халисунца вместе с зубилом. И кто только додумался оставить все инструменты стоймя, вместо того чтобы честь честью сложить их на полу?.. "Ты сам и оставил". Расплата за глупость воистину недолго заставила себя дожидаться. Одно кайло потянуло за собой другое, Пёс, дёрнувшийся поймать, второпях промахнулся закованными руками, и стук, с которым пришлись о камень толстые деревянные рукояти, показался оглушительно громким. Зазвенел, падая, молоток, тонко отозвалось зубило. Последним весомо и звучно прочертил по стене лом. Пересчитал все выбоины и впадины камня и наконец обрушился на пол, чтобы ещё и подпрыгнуть на нём. Эхо со стоном промчалось по забою, невыносимо заметалось меж стен, словно в кузнице, когда отцовы помощники брались за кувалды...
Мхабр с Динарком немедленно встрепенулись и сели, продирая глаза и силясь спросонья что-то сообразить. Оба, как и Пёс, только-только легли.
- Ты что же это делаешь, болван разнесчастный!.. - первым насел на него халисунец. - Дубина, сопляк репоголовый, шишка еловая!.. Плясать взялся посреди ночи?..
Смущённый Пёс молча выслушивал многопетельные поношения. Несправедливыми их никак нельзя было назвать.
- Хватит ругать парня, Динарк, - проговорил Мхабр. В душном забое его полуголое тело лоснилось, как выточенное из блестяще-чёрного камня кровавика, и Псу опять показалось: сейчас, вот сейчас он вспомнит нечто очень важное... Однако смутное видение забрезжило и исчезло, он лишь натолкнулся на обвиняющий взгляд халисунца. Пёс не знал, что с калеки была Мхабром взята жестокая клятва: если, мол, венн когда-нибудь и проведает о его слишком щедром подарке, то не от Динарка. А мономатанец продолжал: - Ты, я вижу, зря времени не теряешь. Правду ли говорят, будто тебя заковали и выжгли клеймо за то, что ты кому-то возле отвалов голову проломил?
Серый Пёс давно не считал себя обязанным отвечать всякому, кто его брался расспрашивать. Но сехаба говорил так, словно имел на то право. Так говорят только наделённые Правдой Вождя. Вдобавок Пёс чувствовал себя виноватым: помешал людям спать. Он нехотя буркнул:
- Может, и проломил... Мхабр усмехнулся:
- А двигаешься, словно никогда крови человеческой не видал и видеть не хочешь.
- Что?..
- Ты муху-то не сумеешь прихлопнуть, если ноги будешь ставить так, как сейчас. И дышать, как сейчас дышишь.
Пёс на это мог бы возразить, что злополучный Сфенгар был даже не единственным, чью душу ему довелось отправить на святой суд Небес. Первым стал молодой воин-сегван: в ночь предательства человек Людоеда ловил за волосы мать, но встретил копьё двенадцатилетнего сына. Сегван уже замахивался мечом, однако лёгкое охотничье копьецо оказалось проворнее... Глупо, впрочем, было бы хвалиться тем, что случилось давно. И объяснялось отнюдь не умением и мастерством, а отчаянной яростью мальчишки, вступившегося за мать. Лучше вспомнить, как бестолково он пытался расквасить морду Волчонку. Каким жгуче-неожиданным оказался удар кнута Гвалиора, прекративший их драку. Как позже он не сумел отбиться от надсмотрщиков, когда его подвешивали на стене... И Пёс промолчал, соглашаясь и признавая, что Мхабр молвил сущую правду.
Сехаба тяжело поднялся. Чёрного исполина, выросшего под жарким солнцем Мономатаны, рудничный кашель приканчивал буквально на глазах. Выносливость и прежняя сила исчезали день ото дня. Скоро, очень скоро Хозяйка Тьма отпустит его душу в Прохладную Тень... Но Мхабр выпрямился и повёл плечами, и в его осанке появилось грозное величие, по которому люди безошибочно узнают вождя. Даже голого, исхудалого и в кандалах. Он сказал:
- Я был воином. Вот смотри, как это делается у нас...
С тобой хоть однажды было такое?
Чтоб небо кружилось над головою,
Чтоб чёрные точки перед глазами
Метались огненными роями?
Чтоб воздух горло палил на вдохе,
Не достигая бьющихся лёгких,
И на лопатках прела рубаха,
Мокрая от безотчётного страха?
И ты сознаёшь: свалилось на темя
Такое, что вылечит только время,
Но в завтра тебе заглядывать жутко,
Ты хочешь вернуть минувшие сутки,
Где было уютно и так тепло,
Где ЭТО еще не произошло...
...Бывало? И длилось больше чем миг?
Тогда ты Отчаяние постиг.
7. ПОСЛЕДНИЙ ПРИВЕТ
Как утверждали сведущие люди, некогда здесь грохотал подземный поток. Много лет назад умелые проходчики отвели его в сторону; тогда ещё не были построены водяные мельницы, и вода только мешала. Осушенное русло потока несколько больших залов, соединённых между собой "дудками"<Д у д к а вытянутый в длину подземный проход естественного или искусственного происхождения>, - теперь вовсю использовалось людьми. В наклонных колодцах вырубили ступени, в отвесных поставили скрипучие лестницы и подъёмники для руды. В залах, где некогда покоились не видевшие света озёра, после спуска воды начали было стёсывать камень, выравнивая полы, загромождённые упавшими глыбами. Но отступились, вовремя осознав непомерную огромность работы. Это был труд на десять поколений вперёд. Его бы, несомненно, предприняли, пожелай Хозяева устроить в залах дворцы. Но потомки первых старателей предпочитали жить сейчас, а не в сомнительном будущем, и к тому же почти не показывались на руднике. И затею с полами благополучно забросили, ограничившись деревянными мостками, опиравшимися где на подтёсанную скалу, где на прочные сваи. Однако в некоторых нижних залах сохранились участки, обработанные ещё тогда, в старину. И, как водится, рудничная молва наделяла эти клочки ровной скалы особыми свойствами и едва ли не святостью. Предание гласило, будто здесь, каждый в своё время, трудились и Горбатый Рудокоп, и Белый Каменотёс. Потому-то всё, что могло на этих площадках случиться, происходило исключительно по манию и под присмотром незримых покровителей рудничного люда.
По крайней мере, невольники в это верили свято...
Надсмотрщик Гвалиор неторопливо шагал вдоль длинной вереницы позвякивающих цепями каторжников. Он жил в Самоцветных горах вот уже скоро шесть лет, и рабы хорошо знали его. Всем было известно - он не начнёт без дела орать и размахивать во все стороны кнутом. Оттого, когда он сопровождал невольников с одних выработок на другие, они вели себя смирно и шли, куда он приказывал, не затевая препирательств и ссор. Чтобы в следующий раз к ним не приставили какого-нибудь зверюгу, назначенного Церагатом... Оттого и сам Гвалиор, вместо того чтобы настороженно озираться и держать оружие наготове, просто шёл, думая о приятном. Скоро в очередной раз приедет благородный саккаремец, добродетельный купец Ксоо Тарким. С ним прибудет двоюродный дядя Гвалиора, Харгелл. Он увезёт домой скопившийся заработок и письмо для невесты. А Гвалиор получит ответ девушки на послание, написанное им в прошлом году...
Какой она стала теперь, его Эреза? Наверное, повзрослела, стала полнотелой красавицей. Была ведь совсем девчушкой, когда расставались... Пугливой, голенастой девчушкой...
Гвалиор нахмурился, вздохнул и подумал о заветной фляжке с аметистом на донце, сохраняемой во внутреннем кармане одежды. Правду молвить, письмо, полученное год назад, его не слишком обрадовало. Гвалиор читать умел плохо, он, собственно, кроме этих её писем, ничего и не читал. Зачем ему, он ведь не рудослов, не разметчик и не мастер гранильщиков... Но даже будь он грамотеем из грамотеев, таким, как Шаркут, - легко ли с определённостью рассудить по короткой грамотке, нацарапанной даже не самой девушкой, а с её слов соседом?.. Которому скромная нардарская невеста, конечно, ни за что не доверила бы сокровенного?..
И всё-таки... Он долго не мог понять, что же ему не понравилось в её письме, но потом сообразил. Она обращалась словно бы не к будущему супругу, а к чужому человеку, с которым ей приходится быть милой и вежливой не по душевной склонности, а просто потому, что так принято...
Наверное, Гвалиор вовсе поглупел от рудничного смрада, вот ему и мерещилось. Конечно, она просто отвыкла и немного подзабыла его за все эти годы. А может, даже чуточку побаивается его нынешнего, ждёт и в то же время страшится его возвращения. Она помнит застенчивого и ласкового паренька, а вернётся матёрый мужик, огрубевший, видевший мир, привыкший к дракам и ругани. Как принять его, как заново разглядеть в нём того, кого украдкой целовала когда-то?..
"Здравствуй, Эреза, - в тысячный раз начал он мысленно повторять своё давным-давно приготовленное послание, и по телу безо всякого вина разбежалось тепло. - Мне осталось здесь служить год, самое большее два. Тогда я вернусь вместе с дядей Харгеллом, и мы сыграем нашу свадьбу. Не очень пышную, но перед; людьми будет не стыдно..."
Голова длинной цепочки кандальников преодолела последнюю ступеньку довольно крутого хода и выползла в обширный зал. Гвалиор оставил радостные мысли о будущей свадьбе и поспешил вперёд. В этом зале имелась "святая" площадка. А значит, следовало держать ухо востро.
Большая пещера была хорошо освещена. Вернее, здесь горели всё те же масляные светильники, что и повсюду, и не в большем количестве, - просто камень и свисавшие с потолка сталактиты были почти совсем белыми в тех местах, где их не успела покрыть жирная копоть. Поэтому здесь всегда казалось светлее, чем в соседних залах, прогрызенных водой в бурой и почти чёрной породе.
И Гвалиор сразу увидел, что сбылись его худшие ожидания. По краю "святой" площадки прохаживался молодой надсмотрщик, которого Гвалиор очень хорошо знал. Этого пария - тогда ещё мальчишку - привёз на рудник всё тот же торговец рабами, Ксоо Тарким. С тех пор прошло четыре года. Мальчишка стал молодым мужчиной, ловким, широкоплечим. А кроме того, жестоким и очень опасным. Настолько, насколько может быть опасен сын дикого племени, отошедший от порядка жизни, установленного предками. Любимец и выученик Церагата по-прежнему оставался рабом, но среди надсмотрщиков рабов была половина, и свободные не очень-то задирали перед ними носы. Так гласил воистину мудрый закон, существовавший столько же, сколько и сам рудник. Надсмотрщики должны быть заодно. А уж если приспичит выяснять между собой отношения - то как мужчина с мужчиной, а не как хозяин и раб. Так вот, насколько Гвалиору было известно, с этим парнем предпочитали не связываться. По мнению многих, он очень хорошо соответствовал своему родовому прозвищу: Волк.
|
| |
| |
| Каренина | Дата: Понедельник, 07.12.2009, 18:31 | Сообщение # 24 |
|
Князь
Группа: Админ Others
Сообщений: 926
Статус: Offline
| Как раз когда Гвалиор выбрался по крутым ступенькам из дудки, Волк похлопал себя руками по бёдрам и с широкой ухмылкой обратился к кандальникам:
- Эй, крысоеды! Ну что... это самое... хочет кто-нибудь на свободу?..
Это был ещё один закон, испокон веку чтимый в Самоцветных горах. Иногда надсмотрщиков тянуло развлечься, и тогда кто-нибудь из них предлагал рабам поединок, ведь истинный вкус удовольствию доставляет некоторый оттенок опасности. Вызвавшегося раба расковывали, и он - с голыми руками или с камнем, выхваченным из-под ног - должен был драться против надсмотрщика, вооружённого кнутом и кинжалом, а нередко ещё и в кольчуге. Тем не менее желающий находился всегда, ибо тому, кто побьёт надсмотрщика, обещали свободу. Длился же поединок до смерти. И тот, с кого перед сражением снимали оковы, знал, что больше ему их не носить. Он или выйдет на свободу, или погибнет. До сих пор, как все отлично знали, надсмотрщики побеждали неизменно: таким путём на свободу за всю историю Самоцветных гор не вышел ещё ни один человек. Однако раб для поединка раз за разом отыскивался. Иные думали - кто-то же станет когда-нибудь первым, так почему бы не я? Всё должно с кого-то начаться, так почему не с меня?.. Для других схватка с надсмотрщиком становилась способом самоубийственной мести...
Гвалиор лишь досадливо покачал головой, когда из вереницы, которую он сопровождал, отозвался дрогнувший от волнения голос:
- Найдётся!
Говорил молодой вельх, проведший неполный год под землёй. "А ведь чуял я, что этим всё кончится!.." Вельх, как многие его соплеменники, был отчаянным, горячим и дерзким до безрассудства. Гвалиор не единожды отводил от него гнев других надсмотрщиков, спасая от порки, а может быть, и от смерти. Паренёк, однако, всё же нашёл где свернуть себе шею. Соседи-кандальники невольно от него откачнулись, а он остался стоять гордо и прямо, отделённый ото всех незримой стеной одиночества... и обречённости. Уж таков был этот народ. Герои вельхских сказаний шли в свою последнюю битву, сопровождаемые целым хором знамений и пророчеств, сулящих погибель. Им снились недобрые сны, а верные кони не желали становиться в колесничную упряжь и обнюхивали хозяев, роняя горькие слезы... Какие сны посещали в эту ночь юношу-вельха, никто уже не узнает. "Не терпится тебе на тот свет, - мысленно плюнул Гвалиор. - Что ж..." Он знал, как звали парня. Мал-Нахта. Мал-Нахта из семьи Белой Гривы, осевшей на востоке, на самой границе Вечной Степи.
Гвалиор ничего не смог бы сделать для него, даже если бы захотел. Вызвавшемуся на поединок обратной дороги нет.
Волк, конечно, привёл с собой работника, вооружённого зубилом и молотком, и тот - нога за ногу - поплёлся расковывать вельха. Именно поплёлся. Никто никогда не видел, чтобы этот работник спешил или хоть делал что-нибудь споро. У такого дело в руках не горит, от него не дождёшься ни яркой вспышки души, ни ответа на шутку. У него и лицо-то было медленное, похожее на плохо пропечённый блин: широкое, толстогубое, с глазами, точно у мороженой рыбины...
Мал-Нахта нетерпеливо шагнул ему навстречу, а когда молоток стукнул по обушку зубила - запел. "У мужчины, идущего в бой, должна звучать в душе песня, - говорил его народ. - Слышишь ли ты её, воин?.."
Это была старинная баллада о каком-то благородном воителе, который во имя чести пошёл даже против воли Богов - за что и был после смерти взят Ими прямо на небеса.
...Строптивого и горячего вельха, тем не менее, до сих пор не считали опасным. Поэтому работнику пришлось освобождать его лишь от ошейника. Мал-Нахта мотнул головой и убрал пятернёй с глаз сальные космы, бывшие когда-то светлыми прядями, волнистыми и густыми, - истинным украшением воина.
- Ну, иди сюда, - усмехнулся Волк.
И вельх пошёл. Пошёл, на глазах распрямляясь, сбрасывая груз рабства и становясь красивым, мужественным и гордым. Но Гвалиор поймал себя на мысли: это идёт не боец, готовый зубами выдирать победу в беспощадной схватке без поддавок и правил. Это шествует на последнее священнодействие герой, посвятивший себя Богам. Таких прославляют сказители. Но таким и место в сказаниях, а не в настоящем сражении...
Под ноги Мал-Нахте попался продолговатый обломок камня, заострённый с одного конца. Юноша проворно нагнулся за ним и стиснул в ладони. Камень лёг в руку ухватисто и удобно. "Не иначе, кто-то из рабов обтесал и подбросил сюда, тотчас пришёл к верному выводу Гвалиор. Почти шесть лет работы надсмотрщиком его многому научили. - Вот хитроумные стервецы!.."
Волк ждал противника, опустив руки и не спеша браться ни за кнут, ни за кинжал.
- Эй, вельх! - сказал он затем. - Ты кое-что забыл, как я посмотрю. Или твоя мать родила тебя не от мужа? Ваше племя, я слышал, дерётся всегда голяком! Поди сними штаны, я тебя подожду!
Вельхи действительно уважали благородную наготу воина, идущего на святой бой. Волк хорошо знал, что делал: оскорбление угодило точно в цель. Мал-Нахту точно хлестнуло, он бросился вперёд, пригибаясь и готовя руку с оружием-камнем. Волк того только и ждал. И с ответом не оплошал. Он чуть посторонился... и встретил невольника жестоким и быстрым пинком в колено, начисто раздробившим сустав.
Толпа кандальников качнулась и сдавленно ахнула, потом загудела. Собственно, едва начавшийся поединок был кончен. Сильный и яростный вельх так ничего и не смог поделать против Волка, не сумел даже коснуться его. Теперь он умрёт. Униженный и беспомощный. Как многие прежде него - и как предстоит ещё многим...
Мал-Нахте понадобилась вся сила и гордость духа, чтобы не завыть от боли, внезапно заслонившей весь мир. Он скорчился на каменной площадке, скрипя зубами и стискивая изувеченное колено, но потом всё же разомкнул руки и приподнялся.
Волк не торопясь обходил его кругом, выжидая с усмешкой: ну что, дескать, всё?.. Ничего больше не будет?.. Так-таки и не удастся развлечься?..
Вслух он сказал:
- А я думал, вы, вельхи, способны на большее. Значит, правду люди болтают, будто вы... как его... только и умеете заводить вражеские рати в болота! Честный бой - не для вас!..
Молодой раб вряд ли толком слышал его. Даже сквозь многомесячную грязь на забывших солнце щеках было видно, что боль в разбитом колене отогнала от лица всю кровь, оставив кожу изжелта-восковой, как у мертвеца. Вельх, наверное, понял, что гибель, почти обещанная самим выходом на поединок, сделалась уже неминуемой.
Оставалось лишь принять её с достоинством. Совершить последний поступок. О котором никогда не узнают дома. Никогда не узнают и не запомнят...
Мал-Нахта привстал, опираясь на здоровую ногу, и снова запел. Спутанные волосы падали ему на лицо, но кто-то разглядел: он не открывал глаз. Чтобы не так видны были текущие из них слезы страдания. Чтобы не поддаться искушению жалко заслониться руками, когда Волк станет его убивать...
Гвалиору не хотелось на это смотреть, и он не смотрел. Ему, надсмотрщику, положено было приглядывать за порядком, за тем, чтобы каторжники не начали бушевать и не бросились все разом, учиняя бунт. Такое тоже случалось когда-то...
А Волк не торопился. Он вытащил из-за пояса кнут, развернул его... и хлестнул вельха, нацеливая меткий удар как можно унизительнее:
- Я же сказал - иди снимай штаны, я подожду!..
Мал-Нахта вздрогнул, но продолжал петь. Волк ударил его ещё дважды, однако голос гибнущего только обрёл некую глубину и торжественность. Он, сроднившийся с мыслью о смерти, уже видел перед собой такие пределы, куда обиды бренной плоти просто не мог ли долететь. Как и оскорбления, вылетающие из человеческих уст. Волк понимал немного по-вельхски. Он решил не дать рабу довершить песнь и тем самым, возможно, наслать на него. Волка, проклятие. Решено - сделано! Молодой надсмотрщик нахмурился, вынул кинжал, взял Мал-Нахту за волосы и быстрым движением, ни слова не говоря, рассёк ему горло. Этак спокойно и деловито, словно курице, предназначенной в суп.
Ему, собственно, с человеком разделаться и было всё равно что курице голову отвернуть. Все это знали, но пускай лишний раз убедятся, не вредно. Среди кандальников, смотревших на поединок, были закоренелые насильники и убийцы. Но были и такие, кто крысу-то, повадившуюся в забой, камнем пришибить не мог...
Волк легко отступил, чтобы не замарать новые кожаные штаны. Мал-Нахта захлебнулся кровью и свалился набок, утрачивая достоинство, которое силился сохранить. Тело, уже не направляемое гаснущим сознанием, забилось некрасиво и непристойно. Перерезанные сосуды струями и брызгами извергали из него жизнь. Потом алое биение начало утихать и наконец совсем успокоилось. Руки, вскинутые было к шее, вытянулись, из них ушёл суетливый судорожный трепет. Лицо вельха, перекошенное внезапной гримасой изумления, ужаса, смертной муки и понимания конца, стало разглаживаться. Пока не застыло, вновь сделавшись красивым, спокойным и чистым...
Волк нагнулся и вытер клинок о тряпьё его одежды, где оно осталось не заляпано кровью.
- Убрать падаль! - - распорядился он громко.
Двое служителей из тех, что сбрасывали мёртвых в отвалы, взяли называвшегося Мал-Нахтой за руки и ноги и равнодушно закинули в тележку неестественно податливое тело сложилось в ней так, как никогда не сложилось бы живое, имеющее потребность дышать. Надсмотрщики немедля погнали толпу кандальников дальше, через большой подземный зал, к следующей дудке, к деревянным ступеням... в новые выработки и забои. Зашаркали по мосткам бесчисленные босые ступни, потащились, брякая, ножные цепи опасных, и кто-то первым завёл известную всему руднику Песню Отчаяния.
Не ждите, невесты! Не свидимся с вами:
Живыми уже не вернёмся домой. Сокрытые камнем, ушедшие в камень, Мы избраны вечной Хозяйкою Тьмой.
Она нам постелет роскошное ложе, Подарит, лаская, прекраснейший сон - Что странником неким, случайно захожим, Последний привет будет вам донесён...
Гвалиор угрюмо шагал вдоль вереницы рабов, держа наперевес короткое, с толстым древком копьё... когда его отточенный службой взгляд выхватил в безликой, равномерно колышущейся толпе ещё двоих старых знакомых. У одного в бороде и волосах, чёрных от природы, было полно седины, а обе ноги отсутствовали ниже середины голени - с того места, где у него, Гвалиора, начинались сапоги. Второй был молодой дикарь из племени веннов, ровесник и бывший друг Волка. Такой же рослый и широкоплечий, но, в отличие от Волка, не наживший на костях мяса и жирка - лишь кандалы опасного. Он тащил безногого на закорках, и тот, держась за его плечи, вовсю венна ругал.
- ...О чём толкую, ты, лесной пень!.. - расслышал Гвалиор. - Знаю, примериваешься... И думать не моги, ясно тебе?!
Венн покосился на Гвалиора, когда тот подошёл. Большинство рабов за косой взгляд на надсмотрщика тотчас схлопотали бы по загривку, но Гвалиор не ударил.
- А то я не знаю, что у тебя на уме!.. - сказал он венну. - Обдумываешь, где и в чём ошибся этот бедняга!.. И уж ты-то, конечно, его ошибки не повторишь!..
Венн промолчал, размеренно шагая вперёд.
- Вот и я ему о том же, - подхватил халисунец. - Ты, господин, человек разумный и справедливый, ну хоть ты ему объясни!.. Погибнет зазря, кто тогда обо мне, калеке, заботиться будет? А?.. Тебе Мхабр перед смертью что завещал?..
На сей раз венн по имени Серый Пёс даже не повернул головы, продолжая ровно шагать вверх по ступенькам. Хотя мог бы ответить обоим. Например, так: "Вождь сехаба, умирая, велел мне быть воином. Это значит - внимательно слушать себя и тот мир, в котором живу. И если выпадет биться с человеком без чести, я не поведу себя так, словно передо мной - благороднейший из героев..." И Гвалиору он мог бы сказать: "Для начала я повязал бы волосы, чтобы не лезли в глаза. И не бросился бы первым на Волка, даже если бы он всячески оскорбил мою мать. Напавший сразу обнаруживает свои сильные и слабые стороны и позволяет их использовать тому, с кем сражается. И вместо того, чтобы петь геройскую песнь, я хоть камнем бы Волку в глаз ткнул, когда он резать меня подошёл. Или ещё что-нибудь сделал. Не стоял бы перед ним, как баран..."
Но Серый Пёс не сказал совсем ничего, и этому тоже имелась причина. "Если волк уже уволок козлёнка, всякий скажет тебе, что проще пареной репы было бы ему помешать. Все мы очень умные, когда смотрим со стороны, - и я в том числе. Сам-то я каков буду молодец, когда настанет моё время выйти на поединок? А я выйду. Настанет ещё мой день. Если раньше не погибну где-нибудь в забое под рухнувшими камнями. Дважды я выскакивал и калеку выдёргивал - удастся ли в третий?.."
- Его звали Мал-Нахта! - мрачно проговорил Гвалиор. - Мал-Нахта кланд Ладкенн Эах - из семьи Белой Гривы! Если ты, сопляк, так здорово знаешь, как надо было биться, почему ты сегодня не вышел вместо него?
- Вот правильно!.. - обрадовался халисунец. - Втолкуй, втолкуй ему, господин! А ты что молчишь, дубина стоеросовая?..
Венн опять промолчал. Гвалиор на него осердился и, наверное, всё-таки пустил бы в ход кнут - чтоб проявлял впредь должное уважение, а то - ишь, волю-то взял!..
Но в это время навстречу веренице кандальников по истёртым от времени деревянным ступеням скатился подросток с медной простенькой "ходачихой" в мочке левого уха - будущий надсмотрщик, новая гордость Церагата, так хорошо знающего людей.
- Гвалиор, Гвалиор! - запыхавшись от быстрого бега по лестницам, окликнул он нардарца. - Ступай скорее к Западным, там караван показался! Тарким твой приехал! - И радостно вытянул из-за пояса размочаленный, от кого-то унаследованный кнут со следами старательной, но пока неумелой починки: - А я тебя подменю!..
Тарким, собственно, ещё не приехал. Западные, или, правильнее, Западные-Верхние ворота были просто расположены высоко и удобно на склоне Южного Зуба и как бы господствовали над долиной - той самой, единственной, тянувшейся сюда из низин. Отсюда можно было различить несколько витков пути, змеившегося по склонам. Заяц не пробежит незамеченным, уж куда там отряду в несколько десятков людей! В старину, когда во внешнем мире происходили крупные войны и на Самоцветные горы ещё пробовали нападать, у Западных-Верхних всегда стояла неусыпная стража. Однако те времена давно миновали. Правители внешнего мира поняли, что с Хозяевами рудника торговать куда выгодней, нежели воевать. Случиться, однако, могло по-прежнему всякое, и оттого дозор держали по сию пору. Только теперь он больше высматривал не вражеские отряды, а купеческие караваны. Десятник, стоявший старшим в страже ворот, с ухмылкой протянул Гвалиору большой, в ладонь, камень заберзат<Заберзат - хризолит, прозрачный самоцвет золотисто-зелёного цвета, имеющий ювелирную ценность>, отполированный наподобие чечевицы:
- Посмотри, парень, и скачи встречать, Церагат разрешил. Они с Шаркутом уже выехали. А за тобой тоже сразу послали, да, видать, не вдруг нашли...
Гвалиор забыл даже поблагодарить, хоть и следовало бы. Распорядитель и старший назиратель, значительные и занятые люди, не позабыли его, вызвали встречать караван... Чечевица была отшлифована далеко не идеально (почему, собственно, камень и не выставили на продажу, а отдали стражникам наблюдать за дорогой). Прозрачный заберзат делал прямые линии волнистыми, очень смешно искажая всё видимое, и к тому же, в силу собственной природной окраски, замещал все цвета золотисто-зелёными. Однако Гвалиор долго не мог оторвать от него глаз, и сердце у него трепетало. Пятнистое чудище, размеренно переставлявшее невозможно кривые ходули, конечно же, было пегой лошадью Ксоо Таркима. А в шедшем поодаль карлике с удивительной бородой и кручёным посохом только слепец не признал бы дядю Харгелла!..
|
| |
| |
| Каренина | Дата: Понедельник, 07.12.2009, 18:31 | Сообщение # 25 |
|
Князь
Группа: Админ Others
Сообщений: 926
Статус: Offline
| Караваны ждали с радостным нетерпением, каждый приезд был событием. В подземных копях работали тысячи рабов, за ними надзирали несколько сотен надсмотрщиков - целый обособленный мир, маленькое самостоятельное государство. Даже побольше того, с которого при первых Лаурах началась родина Гвалиора, Нардар. Но даже надсмотрщикам недосуг было ходить по чужим выработкам, знакомиться и любопытствовать, а уж рабам... рабов и подавно не спрашивали, чего бы им хотелось. Где поставили (а то вовсе приковали), там и трудись. Пока не оттащили в отвал... Люди видели каждый день те же самые, давно примелькавшиеся лица. А величайшими новостями были трижды перевранные слухи о драке в забое или о том, что такая-то копь неожиданно начала иссякать.
Поэтому любой караван с волнением встречали все. От распорядителей до последнего замурзанного подбиральщика. Купцы привозили всамделишные, непридуманные новости из внешнего мира - пищу для пересудов до самого следующего лета. Кроме того, у многих где-то осталась родня. И у надсмотрщиков, и, у рабов. Удивительно ли, что каждого новичка, будь то каторжник или вольнонаёмный, первым делом буквально выжимали досуха, с болезненной жадностью расспрашивая - откуда, брат? Из каких мест? А о такой-то семье краем уха ничего не слыхал?.. Что??? Повтори-ка?.. Эй, лозоходец, не в службу, а в дружбу! Будешь на девятнадцатом уровне, скажи там, чтобы передали Кривому - у него мать умерла...
Буланую кобылу, на которой ездил Гвалиор, звали Ромашка. Дома он привык к крупным лошадям. К таким, чья холка приходилась ему вровень с глазами, если не выше. Он помнил, как впервые собрался сесть на Ромашку: "Это ж не лошадь, это коза какая-то! Да она, как в седло полезу, вверх копытами свалится..." Мохнатая кобылка в самом деле была ему росточком едва до груди. Однако под весом немаленького всадника лишь устойчивей расставила короткие крепкие ножки - и пошла шагом, рысью, а потом даже галопом! Шустренькая оказалась, выносливая. И очень надёжная. Гвалиор полюбил и зауважал её после того, как однажды весной они вместе чуть не угодили в разлив горной реки, неожиданно вспухшей из-за прорыва ледникового озера высоко над верховьями. Ромашка тогда вовремя почувствовала опасность - и одолела несколько саженей почти отвесной крутизны, спасая седока и себя. С тех пор Гвалиора перестала смущать внешность кобылы: всячески баловал любимицу и ездил только на ней.
Он со всех ног примчался в конюшню и поседлал лошадку трясущимися руками. Дядя Харгелл отдаст ему письмо от Эрезы, он сразу прочитает его... и будет читать снова и снова целую зиму, всякий раз вычитывая нечто новое, сразу не понятое, не замеченное... Уздечка, кусок пушистого упругого меха на спину, пёстрый войлок, седло!.. Вот так всегда - ждёшь, ждёшь, ждёшь. И вдруг то, чего ждал, наступает стремительно и внезапно, и оказывается, что ты его почти прозевал, и надо поспешать бегом, чтобы не опоздать совсем безнадёжно! Церагат и Шаркут со свитой уехали уже далеко, Гвалиор пустился их догонять. Он выехал из ворот шагом, чтобы ради своего нетерпения не мучить Ромашку. Однако она ощутила его состояние и сама прибавляла шаг, пока не побежала семенящей рысцой.
Небо над Тремя Зубьями было совсем ясным; солнце, отражаемое вечным снегом на склонах, понемногу клонилось к закату. Долина круто уходила вниз. С дороги, по которой ехал Гвалиор, она просматривалась хуже, чем от ворот. Казалось, она упиралась прямо в скопление крутых, чёрных против солнца - только нестерпимо горели шапки ледников - гор. Гвалиор поймал себя на странной мысли: он толком не помнил, что же находится там, за ущельем, стиснутым отвесными каменными громадами. Он не был там вот уже почти шесть лет. "Эреза... Девочка, что же ты мне на сей раз прислала в письме? Станет ли у меня тепло на сердце, когда я его прочитаю? Эреза..."
Караван был самый обыкновенный. Точно, такой же, как год назад, и два года, и три. Повозка, запряжённая упорными выносливы" ми лошадьми, надсмотрщики с палками, длинная скрипучая цепь... Пропылённые, усталые, заросшие бородами лица прикованных рабов. Их глаза, в которых безнадёжность мешалась с ожиданием и безумной надеждой... Разбойники, попавшиеся воры, приговорённые к смерти убийцы. Несостоятельные должники, слишком смелые песнопевцы... грамотеи, набравшиеся странных мыслей из книг, запрещённых повелением государя... Последние две-три сотни шагов Ромашка одолела галопом. Опять сама, без просьбы и понукания. И звонко заржала, приветствуя сородичей.
Ксоо Тарким тоже не изменился с прошлого лета. Кажется, не нажил ни новой седины в усах, ни жирка на животе - да и с чего бы, если подумать, ему наживать благополучный жирок?.. Они с Церагатом и распорядителем Шаркутом уже осматривали медленно бредущих рабов, обсуждая, кто к какой работе пригоден.
- А лозоходца нового ты мне не доставил, Тарким? Вроде того мальчишки, халисунца, как бишь его звали... Каттаем?
- Да, верно, Каттаем... О, до чего же быстро летит время! Нет, друг мой Шаркут, подобного ему я тебе не доставил. С такими, ты ведь понимаешь, везёт только раз в жизни, и этот раз для нас с тобой, увы, уже миновал. Но, прошу тебя, приглядись получше вот к этому старику... да-да, ты ещё проехал мимо него, едва посмотрев. Ты, наверное, счёл его слишком старым и слабосильным? Тебе следует знать, что он весь путь прошёл сам, не отсиживаясь в повозке...
- Даже так?
- Да, друг мой. Даже так. Я, как водится, случайно заметил в нём качества, могущие тебе пригодиться...
Гвалиору бросилось в глаза, что дядя Харгелл, издали, конечно, заметивший его приближение, не принялся махать, как обычно, рукой, а, едва посмотрев, снова отвёл взгляд. Так, словно ещё на несколько мгновений хотел сделать вид, будто не заметил двоюродного племянника. У молодого надсмотрщика так и ёкнуло сердце. "Что-то случилось? С матерью, с отцом? Или... с Эрезой? Неужели с Эрезой?.."
- Дядя Харгелл..?
Харгелл, которого никто не заподозрил бы в какой-либо чувствительности, сунул руку в поясной кошель и вложил в ладонь остолбеневшему Гвалиору нечто маленькое, круглое:
- На, держи... Другие твои подарки она тоже вернула, почти все. Я их сюда не попёр, уж ты извини, у твоих дома оставил. А колечко ведено было из рук в руки тебе передать. Вот.
Это был недорогой, простенький перстенёк, купленный годы назад совсем бедным тогда Гвалиором. Купленный для смешливой девчушки - на память, в знак верности и постоянства. Медный перстенёк даже не с камешком... какое понятие он тогда имел о камнях, да и мог ли позволить себе! - с обыкновенным, самым дешёвым речным перламутром. Должно быть, первые годы Эреза носила его, не снимая. Металл истёрся, а перламутр стал тёмен от царапин, и краешек его откололся. Каким смешным был этот дар нищего влюбленного рядом с сокровищами, к которым опт теперь каждый день прикасался...
- За кого она вышла? - тупо спросил Гвалиор.
- Эй, парень, ты смотри только не затевай ничего! - обеспокоился Харгелл.
- Да не затеваю я ничего, дядя, - отмахнулся Гвалиор. Странно, но он не чувствовал ничего, кроме внезапно навалившейся усталости. - Так за кого?
Мысленно он успел перебрать всех жителей своей деревни и разных людей, на его памяти туда заезжавших. Кто предложил его невесте больше, чем собирался предложить он?.. Сын лекаря, к отцу которого издалека добирались страдающие глазными болезнями? Ученик кузнеца, ещё при Гвалиоре обещавший превзойти своего наставника в мастерстве?.. Залётный ухарь-купец, этакий молодой Тарким, с лёгкостью выложивший деньги на свадьбу?..
- За пастуха Мария, - нехотя ответил Харгелл.
"За... пастуха?" Мысли двигались тяжело, точно полусонные рыбины в осеннем пруду. Гвалиор помнил Мария, названного в честь знаменитого кониса. Родители часто дают сыновьям имена великих мужей, надеясь привлечь к ним удачу. Если бы удача обращала на это внимание, на свете перевелись бы несчастные, обиженные людьми и Богами. Гвалиор помнил лачугу отца Мария и обноски, в которых вечно ходил пастушонок, росший без матери.
- Он что... клад нашёл? Или... - тут молодой надсмотрщик выдавил судорожную улыбку, - ...золотую жилу открыл?..
- Ты, мальчик, совсем одичал здесь в горах, - хмуро пояснил Харгелл. - Ты не знаешь, что делается на свете. Нынешней весной государь конис издал новый закон!.. Его объявляли повсюду, даже до нашей глухомани добрались, чтобы никто не мог притвориться, будто не слышал. Так и называется - "О разорительных свадьбах". Теперь мужчина может жениться, если даст женщине кров над головой и корову в хлеву. Понял, малыш?
- Но... как же? - выговорил Гвалиор. Для него, коренного нардарского горца, свадьба без трёхдневного пира и подарков всем родственникам была как бы и не свадьбой вовсе, а... чем-то ненастоящим. Игрой понарошку... Вроде как у ярмарочных лицедеев, когда один другому при всём народе рубит голову большущим мечом... а потом оба идут лакомиться пивом в трактир...
- А вот так, - пожал могучими плечами Харгелл. - Сказано, государь уважает и чтит обычай предков, но и бедствие, происходящее от его ревностного исполнения, спокойно видеть не может... Ну, и немилость Священного Огня, если вдруг таковая случится, падёт пусть на него одного, а не на народ. Вот так-то... Короче, Эреза твоя с Марием тут же... Они, если честно тебе сказать, уже года два как друг по дружке вздыхали...
"Два года! Пока я тут нам с ней на свадьбу копил!.."
Вслух Гвалиор не сказал ничего, продолжая рассматривать колечко, лежавшее у него на ладони. В жилом покое, полагавшемся ему на руднике, хранилась запертая шкатулка с камнями. Честно купленными в счёт заработка. Хранитель Сокровищницы на эти бы камешки самое большее плюнул, но Гвалиор каждый вечер любовно раскладывал их перед собой на столе, заново составляя украшения для Эрезы". Всё представлял, как она будет в них выглядеть... Что подойдёт к её русым волосам, что - к зелёным глазам... "Ох, Священный Огонь и Чёрное Пламя! Зачем всё?!."
Харгелл продолжал рассказывать. Он-то сам был женат уже лет пятнадцать и только жалел, что новый закон опоздал к его собственной свадьбе. И жил бы небось побогаче теперешнего, и на проклятую работу - в надсмотрщики - не пошёл... Сидел бы дома с женой, вишни в садике собирал!
Впрочем, волею государя кониса устанавливался новый порядок возврата долгов теми, кто уже был женат, - дабы и нынешний закон соблюсти, и тех, кто когда-то помог нищему жениху, не обидеть. Харгелл, увлёкшись, только собрался поведать об этом двоюродному племяннику, но вовремя заметил, что тот перестал его слушать.
- Письма никакого не написала? - всё тем же ровным голосом спросил Гвалиор.
- Письмо!.. - спохватился Харгелл. Сунул руку за пазуху и вытащил коричневатый лист, сложенный в несколько раз и порядком измятый. - Ну да, конечно. Держи. Только не от неё, а от матери.
- Спасибо, дядя Харгелл, - кивнул Гвалиор. - Ну, поеду я. Меня там подменили, вернуться надо бы...
Ромашка бродила поблизости нерассёдланной, щипала короткую, но сочную горную травку. Ей, как всякой лошади, кормиться нравилось куда больше, чем таскать на себе человека, но привычка к покорности была выработана поколениями - кобыла трусцой подбежала на зов и ткнулась мордой в руку нардарца. Гвалиор рассеянно погладил мягкий нос, поскрёб пальцами густую, подстриженную ёжиком гриву- "Зачем всё?.." Короткий вопрос, на который не было ответа, звучал и звучал, словно эхо под сводами обширной пещеры. Гвалиор молча забрался в седло, и Ромашка деловито зашагала обратно к воротам.
Вереница усталых рабов доплетётся туда ещё не особенно скоро. Потом говорили, что первым поднял тревогу мальчишка-надсмотрщик, которого Гвалиор так и не явился сменить. Тогда нашлись видевшие, как нардарец спускался по рудничным лестницам вниз, покачиваясь и что-то бормоча. Обеспокоенный Церагат отправил людей на нижние уровни. И на двадцать седьмом почти сразу кто-то поднял небольшой аметист, заключённый в сеточку из серебряных нитей, - камень, спасающий, как всем известно, от опьянения. В нескольких шагах обнаружилась и фляжка, из которой Гвалиор его вытряхнул. Она была пуста, но из неё пахло вином.
И самоцвет, и фляжка валялись совсем рядом со входом в Бездонный Колодец.
Харгелл очень винил себя в происшедшем и хотел сразу лезть за племянником, но его удержали.
- Ты не жил здесь, под землёй, ты не понимаешь, - сказал Церагат. - Может, твой родственник ещё жив, а может, Скрытые уже сожрали его тело и завладели душой. Ты смел и силён, но туда смогут проникнуть лишь те, кто знает тайную жизнь недр. Только опытные исподничьи... Да и они, скорее всего, назад не вернутся. Эй!.. Объявить всюду!.. Если кто из рабов отважится пойти в Бездонный Колодец и доставит Гвалиора живым - получит свободу!..
Южный Зуб загудел снизу доверху, Подобного не помнило не только нынешнее поколение каторжан; ничего похожего не сохранили даже бережно передаваемые легенды времён Горбатого Рудокопа и Белого Каменотёса. Случалось, люди уходили в Колодец, но вышедших из него не было. Там, в глубине, таился пробитый Горбатым лаз наружу из рудника. А на пути к нему подстерегало множество погибелей. Таких, что обычному человеку туда лучше было и не соваться...
И вот теперь рабам предлагали исполнить неисполнимое. Пойти и вернуться. Да ещё вернуть добровольно заплутавшего в чертогах Хозяйки Тьмы...
И за это обещали СВОБОДУ...
|
| |
| |
| Каренина | Дата: Понедельник, 07.12.2009, 18:32 | Сообщение # 26 |
|
Князь
Группа: Админ Others
Сообщений: 926
Статус: Offline
| Довольно долго никто не откликался на посулы глашатаев Церагата. Потом как прорвало: охотники начали вызываться один за другим. Большинство было отвергнуто прямо на месте - всякие немощные и больные, решившие попытать счастья просто потому, что нечего осталось терять. Тех, от кого можно было дождаться толку, повели к Церагату. Старший назиратель придирчиво оглядел всех, В сорок петель выругал своих бестолковых посыльных - и выбрал двоих. Эти двое стояли теперь возле чёрной, с призрачно-радужным блеском, стены штрека на двадцать седьмом уровне и слушали Церагата.
Один был рыжеволосый молодой аррант, тонколицый и кудрявый, как многие его соплеменники. Он заметно хромал из-за некогда раздробленной, а потом неправильно сросшейся ступни. По этой причине его чуть не обошли Церагатовы подручные... за что старший назиратель прилюдно обозвал их никчёмными дармоедами и пустой породой, годной только в отвал. Аррант ещё пытался не опуститься до животного существования. Он выглядел опрятнее многих, работавших рядом, и даже побитая ранней сединой борода, простиравшаяся по щекам чуть не до глаз, выглядела не такой длинной и косматой, как у других.
- Пойдёшь вот с этим, Тиргей, - сказал ему Церагат.
Аррант не сдержал усмешки. Старший назиратель прекрасно знал, как его на самом деле зовут, однако все четыре года Тиргей слышал из его уст лишь свою невольничью кличку - "Рыжий". По имени же удостоился только теперь... Потом он посмотрел на своего будущего напарника и едва не попятился, вспомнив про себя сандалии Посланца, столько раз уносившие своего божественного хозяина от беды.
Перед Тиргеем стоял молодой раб, ещё по-мальчишески угловатый, но в ручных и ножных кандалах опасного. На ошейнике у него висела особая бирка, означавшая, что уже здесь, на руднике, он убил человека. Даже и теперь надсмотрщик держал наготове копьё, направленное ему в рёбра. Кандальник сумрачно, исподлобья, поглядывал на арранта, и ничего доброго этот взгляд, по-видимому, не сулил. Тиргей присмотрелся и понял, что из них двоих юный варвар был гораздо более сильным. "Да он же меня пристукнет и съест, чтобы продержаться и дойти до потайного лаза Горбатого..."
Он успел почти пожалеть, что ввязался В затею с Колодцем, но тотчас одёрнул себя:
"Ну убьёт. Ну съест. Много потеряю?.."
- Этого расковать, он пойдёт первым, - деловито распоряжался Церагат. Ошейник оставить.
Харгелл, беспокойно топтавшийся возле стены, неожиданно подошёл к Тиргею и сунул что-то ему в руку:
- На, держи, хромой... Мало ли что вы там встретите, вдруг пригодится...
Он не узнал Тиргея. Мудрено ли, если вспомнить, сколько рабов прошло через его руки за годы работы надсмотрщиком!.. Тиргей зато узнал его сразу. Каждый человек для себя единствен и неповторим... Аррант отнюдь не забыл горную дорогу, слепящую боль в раздробленной камнем ноге и блеск отточенного клинка: "Даже если рана не воспалится, за три дня пути, что нам остались, он съест каши на большую сумму, чем ты за него выручишь на руднике... Ну так что, хозяин? Добить?..."
...Тиргей взял протянутое Харгеллом и изумлённо уставился на добротный боевой нож в потёртых кожаных ножнах с ремешками для пристёгивания к запястью. "Неужели тот самый, которым он меня собирался?.." Потом заметил краем глаза недовольное лицо Церагата и то, как слегка заметался стражник с копьём: за кем следить, кто сделался опасней? Лохматый дикарь или вооружённый ар-рант?..
Тиргей невозмутимо застегнул маленькие пряжки:
- Спасибо тебе, господин. Ты, верно, родственник Гвалиору?
- Я его дядя... - Сказал бы кто Харгеллу ещё нынче утром, что не далее как к вечеру он будет едва ли не дружески разговаривать с рабом! Не орать, не приказывать, а объяснять и почти просить, надеясь на сострадание! Совсем недавно он счёл бы подобное унижением. И, пожалуй, призвал бы в свидетели Священный Огонь - уж с кем с кем, а с ним подобного не случится! Он продолжал, сам не зная зачем, просто потому, что говорить было легче, чем молчать: - Так случилось, что я принёс Гвалиору очень скверную весть...
Тиргей кивнул. Сплетни на руднике распространяются быстрее пожара. Однако он промолчал. Не дело невольнику выказывать осведомлённость в делах господина. Работник выколупывал застрявшую заклёпку, торопливо снимая с напарника арранта ручные кандалы. Когда упрямая заклёпка наконец выскочила, молодой варвар не спеша развёл руки и с наслаждением потянулся. Впервые свободно за несколько лет.
"Хорошо всё-таки, что это он пойдёт первым, не я, - подумал Тиргей. - И что у меня при себе будет боевой нож..."
Им дали на каждого по мотку крепкой верёвки, по котомке еды и по кожаной бутыли с водой. Позволили сбросить лохмотья и одеться более-менее тепло и добротно... Рудничные каторжники ходили по штрекам босыми, либо в немыслимых опорках, связанных из лохмотьев. Двое походников всунули ноги в крепкие сапоги. И аррант понял, что, оказывается, до этого мгновения даже не подозревал, как глубоко может взволновать и обрадовать столь незначительная примета достойной человеческой жизни. "А что, если мы вправду отыщем там Гвалиора и вернёмся назад, и с нас снимут ошейники? Или, во имя всех Богов Небесной Горы, найдём ход Горбатого, выводящий наружу?.."
- Хватит чесаться, идите! - приказал Церагат. - Живо!
Напарник Тиргея по-прежнему молча и довольно медлительно подошёл к гладкой, словно проплавленной в чёрном камне-радужнике, дыре - началу Колодца. Взялся руками за край и неожиданно быстрым движением подтянулся внутрь. Втащил за собой на верёвке котомку... Легко перевернулся и полез вверх, упираясь спиной и ступнями в гладкие стенки хода. "У меня так не получится, - испугался Тиргей. - Я не смогу. Сейчас подведёт больная нога, и Церагат поймёт, что ошибся. Он прогонит меня, а в Колодец отправит другого..."
На самом деле он подошёл к отверстию, почти не хромая. И дерзко проговорил, обернувшись:
- Спасибо за ножик, Харгелл! Чего доброго, действительно пригодится!
Подпрыгнул и забрался в дыру почти так же ловко, как напарник, лишь один раз взбрыкнув в воздухе ногами, чтобы помочь телу перенести тяжесть за край. И тоже принялся карабкаться вверх по отвесной чёрной трубе. "Уж не этот ли радужник я буду вспоминать, думая про Истовик-камень?.." Луч налобного светильничка зажигал в скале мимолётные мерцающие переливы...
Когда я умру, я не сгину, как искра во тьме.
Когда я умру, я очнусь на высоком холме.
Там, где не бывает ни горестно, ни одиноко,
Очнусь оттого, что большая собака лизнёт меня в щёку.
И я потянусь, просыпаясь, и на ноги встану,
И вдаль посмотрю сквозь жемчужные нити тумана.
Умытым глазам не помеха рассветная дымка
Свой путь разгляжу до конца, до заветной заимки.
Тропой через лес, где тяжёлые ветви - как полог,
Где голову гладят зелёные лапищи ёлок,
А если решу отдохнуть на пеньке у дорожки,
Тотчас на колени запрыгнут пушистые кошки,
И там, где траву водяную течение клонит,
Без страха ко мне подойдут любопытные кони...
Чего им бояться - созданиям доброго мира,
Где только сухие поленья и рубит секира?
И вот наконец сквозь прогалину леса - увижу
Дымы. очагов и дерновые низкие крыши:
Там встретить готовы, меня без большой укоризны.
Все те, кто был мною любим в завершившейся жизни,
Готовы принять и судить не особенно строго
Все те, кто меня обогнал на небесных дорогах.
Обиды и гнева не будет во взглядах знакомых...
И я улыбнусь. И почувствую сердцем: я дома.
8. БЕЗДОННЫЙ КОЛОДЕЦ
Двое походников стояли в относительно небольшой, величиной с обычный жилой покой аррантского городского дома, пещере.
- Во имя десяти когтей Кромешника, затупившихся о подножие утёса, где радовалась солнцу Прекраснейшая!.. - вырвалось у Тиргея. - Ни один рудокоп, Горбатый или без горба, здесь отродясь не работал!..
Он-то уж мог определить разницу между старой выработкой, пусть сколь угодно заплывшей каменными сосульками, и природным творением. Зря ли он ползал на брюхе в опасных пропастях Карийского хребта, изучая подземные воды и их сокрытую жизнь!.. Ни одна человеческая рука не смогла бы так тщательно обнажить стволы древних деревьев, окаменевших, неведомо как оказавшихся погребёнными в толще торы и превратившихся за века в столбы серовато-белого ногата!.. Всё сохранилось, уже неподвластное времени: рисунок коры, созревшие шишки... кольца на изломе высохшей ветки... лишь стало каменным, а после пришла вода. Она проточила рыхлые слои и унесла их с собой, но не совладала с твёрдым ногатом. Возникла пещера - и стоял в ней тысячелетней давности лес, когда-то засыпанный пеплом и золой и теперь вновь открытый для взора... Открытый безо всякого участия зубила или резца. Горбатый Рудокоп здесь если и побывал, то только как равнодушный или восторженный зритель. Пещеру эту он не прорубал и с проходчиками тогдашнего распорядителя в ней не состязался!..
Пол, обточенный подземным ручьём, был достаточно гладок, Тиргей бегал от стены к стене и, по разбуженной привычке, говорил И говорил вслух. Так, словно его внимательно слушали учёные спорщики, облачённые в бело-зелёные одежды познания.
- И таким образом я полагаю, что легенды, связывающие Горбатого Рудокопа с этой системой пещер, следует если не признать полным и окончательным вымыслом, то уж по крайней мере подвергнуть весьма пристрастной проверке...
О, это была великолепная речь. Не утеснённая страхом перед внезапным появлением надсмотрщика... или трусливым коварством придворного звездочёта. Выговорившись, Тиргей наконец вспомнил, перед кем блистал учёностью и красноречием. И запоздало подумал, что этот человек, пожалуй, способен был наплевать на все доводы разума и попросту вышибить зубы оскорбителю рудничной легенды. Он оглянулся на варвара. Тот сидел, откинувшись спиной к каменному стволу, и невозмутимо ел.
Маленькими кусками, смакуя, жевал сухую лепёшку. Тиргей успел с облегчением решить, что напарник его просто не слушал, но тут молчаливый варвар вдруг подал голос - едва ли не в первый раз за всё время похода:
- Эта ваша Прекраснейшая... "Конечно. Что он, бедняга, мог воспринять, кроме упоминания о Богине любви и радостей плоти..."
- Люди говорят, - продолжал варвар, - будто Ей поклоняются с кровавыми жертвами... Он говорил по-аррантски плохо и слишком старательно.
|
| |
| |
| Каренина | Дата: Понедельник, 07.12.2009, 18:32 | Сообщение # 27 |
|
Князь
Группа: Админ Others
Сообщений: 926
Статус: Offline
| - Что?! - искренне возмутился Тиргей. - Да какой выродок тебе наплёл подобную чушь?!
Напарник враждебно посмотрел на него и вновь намертво замолчал, занявшись едой.
Из маленького зала, где остался дремать в темноте каменный лес, дальше в глубину горы вёл всего один узенький лаз. Рассмотрев его, Тиргей не отказал себе в удовольствии мысленно поторжествовать: ещё один камешек на его чашу весов в споре, бывал или не бывал здесь Горбатый!.. Торжествовать, впрочем, пришлось недолго. Варвар скинул рубаху и штаны и ужом нырнул в лаз. Тиргей пополз следом за ним, выпростав правую руку вперёд, изо всех сил перекосив плечи и без конца застревая. Подобные ходы в Карийских горах называли, причём очень заслуженно, шкуродёрами. Как бесстрашно он их исследовал в одиночку, даже думать не думая, что может не суметь вылезти обратно и останется под землёй навсегда!.. И почему он так верил, будто пещеры окажутся благосклонны к нему и не захотят погубить?.. Что ж - самое скверное с ним вправду случилось не в отвесных колодцах и шкуродёрах, а при ясном свете дня, наверху, где он и опасности-то не ждал... "Как же Гвалиор здесь прошёл? Он ведь куда крупнее меня..."
Тиргей распластался, повернув голову набок, и выдохнул, чтобы сделаться совсем плоским.
"И не такой тощий, как мой варвар..."
Правая рука цеплялась за неровности камня и тянула вперёд, пальцы здоровой ноги толкали, оскальзываясь и срываясь.
"Ну да, он же выкинул аметист и осушил целую фляжку, то есть пьян был мертвецки. А пьяному, как известно, всё нипочём..."
Ему показалось, что камень, больно царапавший спину, был ощутимо горячим.
"Гвалиор, Гвалиор, да покарает тебя Владычица Сновидений!.. И чего ради ты не улёгся да не заснул под ногатовыми деревьями, а пополз дальше, в эту лисью нору? Или духи подземелья давно похитили тебя и увели к себе в камень, а мы с варваром сейчас упрёмся в тупик и найдём себе здесь могилу..."
Горячая глыба над спиной у Тиргея ПОШЕВЕЛИЛАСЬ. Ему не почудилось: в толще что-то произошло. Налитая внутренним жаром скала пошевелилась и просела скорее всего, едва заметно для глаза. Но зажатый под ней человек взвыл от ужаса, как смертельно раненное животное, и рванулся что было сил. Сейчас он будет раздавлен - медленно, словно в пыточной под грузом, сокрушающим внутренности и рёбра... будет задушен... изжарен живьём...
Его схватили за вытянутую правую руку и так поволокли вперёд, что плечо едва не выскочило из сустава. На шершавинах камня остались лепестки кожи. Взмокший и исцарапанный аррант кувырком выкатился из узкого хода под высокие своды. Он всхлипывал и никак не мог отдышаться. Налобный фонарик варвара мелькал над ним в темноте, полосуя витавшую в воздухе муть. "Это что, пыль? Откуда?" Напарник Тиргея вдвигал под ненадёжную глыбу плоский обломок, поставленный на ребро. "Значит, не померещилось..." Тряские руки натянули на голову тугой кожаный обруч со светильничком. Пламя за прочным стеклом мерцало тускло и неохотно, грозя вовсе угаснуть. "Чем это здесь пахнет? Какая мерзкая вонь... И почему воздуху не хватает?.."
- Огневец горит! - сказал варвар. - Вставай, не сиди!
Они нашли Гвалиора в дальнем конце той же пещеры, где тлел подземный пожар. Нашли по несусветному храпу, эхом отдававшемуся от стен. Молодой надсмотрщик лежал возле стены, подтянув к животу колени ("Даже штанов не порвал в шкуродёре!" - зло восхитился Тиргей) и спал, по-детски сунув руку под щёку. Доброе хмельное вино, дар солнца, всё же сотворило доброе дело. Нардарец отправился в Колодец за избавлением от опостылевшей жизни. А вместо этого - без ущерба одолел страшный лаз, мало не сгубивший двух опытных подземельщиков. Не задохся в дыму. Не иначе как молитвами матери перешагнул, вряд ли заметив, две очень коварные трещины, пролёгшие поперёк подземного зала... (А что ему их замечать: он ещё по дороге к Колодцу умудрился где-то оставить свой налобный светильник и шёл в темноте, не смущаемый видом смертельных опасностей.) Бездонный Колодец оказался пьяному по колено! Даже когда ноги окончательно перестали его держать, Гвалиор выбрал, чтобы свалиться, самое удачное место. Возле широкой дыры уходившей отвесно вниз. Оттуда с гудением вырывался сильный холодный ветер и раздавался шум падающей воды. Ветер отгонял сочившийся из трещин угар и запах пожара, но если бы Гвалиор сделал ещё хоть один шаг вперёд, он бы сорвался. Слабые фонарики двоих рабов мало что смогли осветить за краем пропасти. Тиргей бросил камешек и долго слушал, как тот с цоканьем отлетал от уступов. Распознать, где находилось дно, ему так и не удалось. "Был здесь или не был Горбатый... Что, если россказни о проходе наружу - всё-таки не враньё?!.."
Они с варваром сидели возле спящего Гвалиора, погасив светильнички, чтобы зря не жечь масло, и разговаривали под невнятное бормотание ветра.
- Я вырос около Арра, нашей столицы... если её название что-либо тебе говорит. Я был наставником детей Управителя города. А потом...
- Я знаю.
- Откуда?..
Напарник арранта усмехнулся в темноте, Будь у них свет, Тиргей бы заметил, что у его не очень-то словоохотливого товарища отсутствовал передний зуб.
- Ты меня не помнишь. Я изменился.
- Погоди... как...
- Тебе сломало ногу, когда погиб Корноухий.
- - А ты... Не может быть! Неужели... Щенок?!
- Теперь люди чаще зовут меня Псом, потому что я вырос.
- Мне иногда кажется, что прошла целая жизнь...
- Тебя отправили в Колодец за то, что очень умён?
- Ну- я смыслю кое-что в горном деле и подземельях...
- Да. Я слышал, как ты рассуждал возле деревьев. Я только понял не всё.
- Спрашивай, друг мой. Я попробую объяснить.
- Зачем ты размахивал руками, когда говорил?
- Это очень просто. - Тиргей положил больную ногу поверх здоровой и стал её растирать. Неправильно сросшаяся ступня от ходьбы и работы быстро начинала неметь. - Мудрые люди, чьи книги я читал дома, подметили, что всякий человек одновременно ведёт две беседы. Одну - словами, а другую - малыми движениями тела, И бывает так, что тело очень внятно глаголет о сокровенном, даже когда уста по какой-то причине вынуждены молчать...
- Ещё как внятно, - фыркнул венн.
- Я говорю не об ударе кулаком по зубам!.. - возмутился бывший учитель.
- Я тоже. Ты что, никогда не любовался красотой женщин, аррант?..
- Погоди!.. - Тиргей ощутил укол любопытства. - Я вычитал в одной учёнейшей книге, будто вашим племенем правят женщины. А мужчины, как это ни противоестественно, рады им подчиняться. Неужели мог ошибиться великолепный Зелхат?..
- Мы находим противоестественным, когда мужчина бреет честную бороду и ходит без штанов, как делаете вы, арранты. Нашим женщинам вправду дарована справедливая мудрость, но это не мешает им быть влекущими и прекрасными. И рожать мужчин, а не сопляков!
На миг воцарилось молчание.
- ...В других случаях легко изобличить словесную ложь, если знаешь, как употребить свои глаза, - строго продолжал Тиргей. - Разным народам в разной степени свойственно прибегать к зримой речи. Вероятно, это оттого, что вы, северяне, вечно кутаетесь в меха, у нас же, в Аррантиаде, прекрасное человеческое тело гораздо меньше прячут от солнца. Мы позволяем ему свободно говорить...
- Вот как ты сейчас. Опять руками размахиваешь.
- Я не разма... Постой, как ты догадался?
- Я вижу в темноте.
- Каким образом?.. Это у тебя от рождения?
- Нет. Здесь научился.
- Сколько встречал невольников, которые, наоборот, начинают в сумерках слепнуть! Благородный Аледан связывает их болезнь с плохой пищей. Но ты...
- Люди называли нас Серыми Псами. Предок посылает мне свои качества, чтобы я выжил.
Тиргей рассмеялся:
- Ты вправду веришь, будто твой предок был собакой?..
Венн промолчал. Как-то так промолчал, что Тиргей и без ночного зрения понял - вопрос обидел его. Аррант вздохнул, задумался и сказал:
- Многие верят, будто Корноухий на самом деле остался жив и сбежал... Мне однажды вторую ногу чуть не сломали, когда я попробовал разубеждать. Не следует отнимать у людей то, во что они верят. Даже если тебе ведома истина. А всего тщательней надо избегать навязывать своё мнение, когда речь идёт о чём-то, изменяющемся от народа к народу. Пресные пшеничные лепёшки не пойдут впрок тем, кто привык к кислому ржаному тесту, и наоборот. Поэтому нельзя утверждать, что один хлеб во всех отношениях лучше другого. Так же и с верованиями, которые суть пища души. Не сердись, венн.
- Что такое Истовик-камень, аррант?
- Он... как бы тебе объяснить... Понимаешь, он есть, но в то же время его нет. В том смысле, что его вещественность - не как у рубина, играющего в перстне. Это камень камней, высший, содержащий в себе все самоцветы земли. Он является ими всеми - и ни одним...
Тиргей не был уверен, что Серый Пёс хоть что-то поймёт из его довольно путаных объяснений, но венн медленно проговорил:
- Мы знаем Древо, соединяющее миры. Оно - не дуб, не ясень и не сосна. Но оно порождает семена всех деревьев и трав, ибо вмещает их сути...
- Именно так, - обрадовался Тиргей. - То же можно сказать о Небесной Горе, седалище и святыне Богов... я имею в виду, наших аррантских Богов... Спроси, какая она, и один человек опишет тебе благодатный зелёный холм, украшенный дворцами небожителей. Другой уподобит Гору сверкающему снежному пику, застывшему в недоступной смертному красоте. А третий осмыслит её просто как собрание всего светлого и высокого, что есть в самом человеке. Ты можешь взобраться на любую гору земли, но потом придётся спускаться, и мгновение торжества останется в прошлом. А к Небесной Горе можно подниматься всю жизнь, что-то обретая в пути. Так и с Истовиком-камнем, друг мой. Найди прекраснейший алмаз, и тебя за него убьют в переулке. А Самоцвет самоцветов ты не повесишь на цепочку и не вправишь в браслет. Ты просто будешь искать его, находя по пути гораздо больше, чем предполагал...
- Я не люблю камни, - хмуро сказал венн. - И горы не люблю. Я что-нибудь другое лучше буду искать!
- Если я не ослышался, ты надеешься выжить...
- А ты нет?
- Я - не особенно.
- Зачем же сюда полез?
- Потому что надоело просто так гнить в забое и ждать, пока оттащат в отвал. Тебе тоже, наверное?
- Я выйду отсюда.
- Ты ещё очень молод, венн. Я завидую тебе. У тебя есть надежда исполнить то, что не удавалось ещё никому. Ты видишь перед собой жизнь, которую мог бы прожить...
- Нет. Я вижу смерть.
- ?
- Моя семья осталась неотомщённой. Дети Серого Пса не вольны снова родиться. У меня есть враг. Я убью его. И больше мне жить незачем.
Гвалиор, наверное, мог бы проспать ещё неведомо сколько. Но ветер из колодца дышал сущим льдом - у двоих рабов, одетых куда менее тепло, вскоре перестал попадать зуб на зуб. Тогда Тиргей взял надсмотрщика за уши и начал драть безо всякой пощады, зная, что таким образом можно достичь скорого протрезвления. Действительно, Гвалиор зашевелился, потом начал ругаться. И наконец разлепил опухшие веки... чтобы увидеть лучи двух фонариков, направленные ему прямо в лицо. С похмелья они показались ему ослепительно яркими, он не признал язычков пламени, знакомо плясавших за выпуклыми стёклами. Два страшных глаза во мраке!
- Кто здесь? - заслоняясь ладонью, спросил он хрипло и с плохо скрытым испугом. - Кто?..
- Тиргей Рыжий и Пёс, - ответил ар-рант. - Церагат послал нас выручить тебя, Гвалиор.
- Куда? Кого?.. - прохрипел надсмотрщик. И по привычке рявкнул: - Ты забыл сказать "господин"!.. Кнута захотел, раб?
Оплеуха, которой наградил его Пёс, была жестокой, внушительной и полновесной.
- Это в забоях тебя кто-то звал господином, а здесь - Бездонный Колодец! Венн говорил очень спокойно. - И ты будешь держать верёвку, как все!
- Бездон... - Взвившийся было Гвалиор тяжело сел на камни, охнул и начал тереть ладонями лицо. Щёки были чужими и мокрыми, с глубоко вмятыми в кожу крошками камня. Он наконец вспомнил всё. Как приехал Харгелл, как стало ясно, что письмо к Эрезе, весь год носимое в памяти, останется ненаписанным... как, жалея себя, он единым духом до дна выхлебал фляжку - а вино в ней силы и крепости было немалой, лёгкого глотка хватало вполне, чтобы до кончиков пальцев ног разбежалось тепло... И как потом, пьяный в стельку, он брёл по штрекам и лестницам - сам не зная куда и в то же время очень хорошо зная... Дорого он дал бы теперь, чтобы фляжка снова оказалась при нём, да хорошо бы с живительной капелькой, сохранённой на дне. Голова была набита паклей, пропитанной какой-то дрянью, вкус во рту стоял такой, словно он закусывал содержимым непотребного ведра, желудок то стискивала чья-то невидимая рука, то вновь отпускала. Гвалиор охнул, мотнул головой... Резкое движение вконец нарушило шаткое равновесие у него в животе. Край колодца оказался весьма кстати - некоторое время надсмотрщика мучительно выворачивало наизнанку. Так, что потом между рёбрами долго болели все мышцы. Судорожно напрягавшееся тело охватил жар, ледяной ветер не поспевал сушить на лице пот... Гвалиор почувствовал на своём ремне руку, придерживавшую его, чтобы не свалился.
Внутренности не скоро иссякли и успокоились, но наконец дышать стало легче. Даже пакля из головы начала исчезать. Зато ощущение жара сменилось жестоким ознобом. Гвалиор понимал, что сотворил глупость, отправившись умирать из-за непостоянной девчонки. Однако Смерть ещё не приблизила к нему Своего Лика, и гордость пока что говорила в полную силу. Гвалиор заскрипел зубами и пробормотал:
- Я не вернусь...
- И не надо, - легко согласился аррант. - Нам, понимаешь, пообещали свободу, если мы тебя назад приведём. Но мы слышали от кого-то, что здесь, в Колодце, есть выход наружу. И говорят также, будто некоторым смелым людям в прежние времена удавалось его найти. Почему бы нам вместе не поискать его, Гвалиор?
Скоро они поняли, что подъём по скользкой гладкой дудке, шкуродёр и подземный пожар были всего лишь предвестниками истинных трудностей. Отвесная пропасть, как выяснилось, состояла из двух колодцев, связанных наклонным проходом, загромождённым камнями. У исподничих были с собой две длинные, прочные верёвки; оба раза их пришлось связывать вместе, и еле-еле хватало. Ветер, дувший в колодцах, был живым и злонамеренным существом. Он загонял верёвку в трещины стен, откуда её удавалось извлекать только с величайшим трудом, и швырял струи падающей воды, стараясь облить медленно ползущих людей. Вода же была такова, что пальцы в ней тотчас немели и переставали слушаться, превращаясь в бесполезные деревяшки.
Больше всех, по мнению Тиргея, доставалось Псу. Аррант, с его ногой, помощник товарищам нынче был никудышный, но худо-бедно спускался вниз сам. Гвалиор, при его службе надсмотрщика, много времени проводил на ногах и потому не особенно отяжелел от выпивки и обильной еды... Однако его ладони целых шесть лет мозолила только рукоятка кнута - а пользовался он им, правду сказать, не особенно часто... То бишь подземный разыскатель из Гвалиора был, как из венна поэт. Несколько раз нардарец был очень близок к тому, чтобы сорваться. Однажды его подхватил Тиргей, а подоспевший Пёс выволок обратно на безопасный карниз. Другой раз он висел на руке Пса, пытаясь хоть за что-нибудь зацепиться, но только срывал ногти, пока аррант торопливо обматывал его вокруг пояса верёвкой, надёжно привязанной к выступу камня...
Когда все трое, измученные и мокрые, но умудрившиеся не потерять драгоценных налобных фонариков, наконец достигли дна пропасти, - первое, что они там увидели, был раскинувшийся на камнях человек. Вернее, то, что от человека осталось. Тело лежало на сухом месте, крысы и даже летучие мыши здесь не водились; холод и ветер всё туже натягивали кожу на переломанных костях, пока не создали мумию. Особенно трудиться ради этого стихиям не пришлось, ибо достался им тощий каторжник. На ссохшейся шее мертвеца виднелся ошейник, на лодыжках и запястьях остались обручи от кандалов. Человек, нашедший здесь свой конец, сумел как-то разбить цепи, но железные "браслеты" сбросить так и не смог.
- Может, из-за них он и сорвался. Или просто сил от голода не хватило, задумчиво проговорил аррант и присел на корточки перед мёртвым. Ему, учёному, ни чуда жизни, ни чуда смерти бояться было негоже. - Смотрите-ка! - воскликнул он погодя. - А я, кажется, знаю, кто это такой! Доводилось вам слышать про Рамауру Шесть Пальцев?
Венн молча кивнул, а Гвалиор мрачно сказал:
- Кто же не слышал о нём, самом славном из выбравшихся на волю через Колодец...
Рамаура, герой рудничных сказаний, был чёрным мономатанцем, наделённым от Богов своей страны удивительной смекалкой и силой. Он якобы убил надсмотрщика, что пытался перехватить его у входа в Колодец, отыскал при нём ключ, снял с себя кандалы - и бежал. Люди передавали даже слова какого-то его соплеменника, встретившего Рамауру уже на свободе... Это было годы назад.
На самом деле все эти вёсны и зимы он лежал здесь, в недрах Южного Зуба, и его кровь давным-давно высохла на груде битых, камней. Лишь на черепе сохранились остатки курчавых волос. А руки были действительно шестипалыми. Он мог умереть сразу, сорвавшись с большой высоты. А мог долго-долго лежать, беспомощный и одинокий, вмятый падением в каменные острия, и молиться о смерти, и Хозяйка Тьма медленно приближалась к нему для последнего поцелуя...
Гвалиор угрюмо подытожил:
- Во имя золы и отгоревших углей! - Одной легенде конец!
Идти дальше оказалось несколько легче. Подземный поток больше не проваливался в отвесные пропасти, а мчался, падая каскадами, из одного пещерного зала в другой.
- Правду говорят сведущие люди: в этих горах всё не так, как надлежит быть по природе вещей! - ворчал Тиргей Рыжий. - Вода течёт вниз, и, если я ещё что-нибудь понимаю, мы должны быть много глубже двадцать девятого уровня... замурованного четыре года назад. Я бывал на разных уровнях и хорошо помню, как становилось чем ниже, тем жарче! А здесь? Посмотрите на эти сосульки! Мы всё время спускаемся - и делается холодней! Там, где мы нашли Рамауру Шесть Пальцев, даже не очень шёл пар изо рта!..
- Может, мы приблизились к поверхности? - с надеждой предположил Гвалиор. - Северный склон Зуба покрыт ледником, и с весны до осени из-под него в самом деле вытекает река!
- Честно говоря, - нахмурился аррант, - я затрудняюсь точно определить, в какую сторону мы движемся...
|
| |
| |
| Каренина | Дата: Понедельник, 07.12.2009, 18:33 | Сообщение # 28 |
|
Князь
Группа: Админ Others
Сообщений: 926
Статус: Offline
| - На восток, - буркнул венн.
- Откуда ты знаешь?..
Серый Пёс молча пожал плечами: дескать, знаю, и всё. Стали бы ещё допытываться, откуда ему известно, что правая рука - это правая, а левая левая.
- Снова твой предок помогает тебе?..
Венну послышался в голосе Тиргея оттенок насмешки, и он не стал отвечать. Наклонный ход то сужался, то расширялся, вода с грохотом мчалась по нагромождениям каменных глыб, потом растекалась озерцами. Иногда эти озерца удавалось обойти, иногда же приходилось одолевать вплавь. Тогда походники в очередной раз стаскивали одежду, сворачивали её в тугие узлы и старались не вымочить.
- Во имя гарпуна Морского Хозяина, примёрзшего к скале, где умывалась снегом Прекраснейшая!.. Я ведь купался в ледяных озёрах, когда лазал по Карийским горам!.. - лязгая зубами, жаловался Тиргей. - Не иначе, я был тогда гораздо жирней! Или просто моложе. Я что-то не помню, чтобы холод так меня донимал...
Они одолели ещё одно озерцо и прыгали на берегу, стараясь по возможности обсушиться и разогнать кровь. Из двух фонариков теперь горел только один: масло следовало беречь. Крохотное пламя освещало низкие неровные своды и тугую струю воды, уходившую из озера вниз. Там, внизу, слышался рёв и смутно белело облако клокочущей пены, в которую, дробясь о камни, превращался поток. Дальше царила осязаемо плотная - хоть ножом режь - стылая темнота.
- На-ка, пожуй... - Венн протянул трясущемуся Тиргею ломтик жирной рыбы, вынутый из мешка. Исподничих собирали в поход люди, очень хорошо знавшие, какая пища лучше всего восстанавливает иссякающее под кожей тепло.
- А тебе? - забеспокоился аррант. - Поешь сам!
Серый Пёс мотнул головой:
- Я когда-то на всю жизнь рыбы наелся... Гвалиор молча нахмурился. Он-то знал, о такой рыбе говорил бывший мальчишка-тележник с рудничных отвалов. Ему вдруг стало совестно своего сытого тела, он подумал, что костлявого Пса холод наверняка пробирал гораздо сильнее, чем его самого. А венн спросил Тиргея:
- Таркиму дали за тебя цену, поскольку ты много знаешь о горах и каменьях. Как вышло, что ты оказался здесь?
Аррант, дожёвывая рыбу, влез онемевшими ногами в штаны:
- Как раз в каменьях, друг мой, если ты имеешь в виду самоцветы, я разбираюсь не особенно хорошо. Я больше посвящал свои занятия измерениям и счислению, потребному, дабы прокладывать ходы под землёй...
- Я слышал, - сказал Гвалиор, - ты неплохо потрудился, когда били колодец между шестнадцатым уровнем и восемнадцатым, где протекает река. Его уже начинали долбить лет десять назад, но дудки, говорят, не сошлись...
- Это была работа, которой я горжусь, - просто ответил Тиргей. - Увы, мне не позволили довести её до конца. Я предложил Шаркуту устройство, с помощью которого вода сама себя поднимала бы к мельницам. Он не поверил, что такое возможно, и сказал, что вполне обойдётся силой рабов...
- Из-за этого тебя в забой и отправили?
- Нет. В своё время я постарался изучить всё связанное с горами... и, видимо, в определённой степени преуспел... себе на беду. В частности, меня привлекала тайна чёрного бальзама, отыскиваемого на неприступных утёсах. Это очень могущественное лекарство. Я сам видел, как смазанная им печень только что зарезанного барана срасталась, даже будучи извлечённой из тела. А сломанная нога моего раба...
- Кого-кого?..
- Да. Моего раба. Он сломал ногу в пещере, помогая мне перетаскивать снаряжение. Я смазал ему ногу чёрным соком горы, и кость зажила много правильнее и быстрее, чем в обыкновенном лубке.
- А когда тебе самому покалечило ногу, - заметил Пёс, - тебя чуть не добили.
- Увы, друзья мои, счастье воистину переменчиво... как промолвил Посланник, ловя свои сандалии, удравшие из-под ложа утех. Так вот, я даже позволил себе предположить, каким именно образом чудесное вещество зарождается в недрах земли...
- В наших горах его до сих пор не встречали, - заметил Гвалиор.
- Я это тоже заметил. Шаркут и предложил мне попробовать воссоздать природный бальзам, заливая самородной смолой тела крепких рабов... живых рабов... с тем чтобы лекарство восприняло наибольшую силу...
- И что ты?
- Я отказался. Надсмотрщик лишь хмыкнул:
- Если Шаркут пожелает, он сделает это и без тебя. Никто ему не помешает и не запретит. А то найдётся другой знающий человек, посговорчивей...
- Может, и найдётся. Но перед Небесным Судом я буду чист.
Учёный аррант насчитал двадцать два спуска, происходивших под ударами ледяных водопадов. О возможном возвращении назад походники не говорили, только у Гвалиора вырвалось:
- Не хотел бы я, чтобы все эти спуски превратились в подъёмы!
Наконец поток вырвался в очень большой зал. Об истинных его размерах судить было трудно, потому что пещеру почти сплошь заполнял лёд. Он лежал на полу, покрывал толстым слоем стены и потолок. Наплывы, наросты, целые колонны сияли в свете фонариков прозрачной голубизной, а между ними, словно заблудившаяся душа, угрюмо и жалобно завывал ветер.
- Вот это да!.. - внезапно изумился Тиргей. - Смотрите-ка! Вода не капала с потолка! ОНА БИЛА СНИЗУ!..
Действительно, ледяная колонна, возле которой он стоял, имела форму оплывшего огарка. Но огарка перевёрнутого: так, словно на прозрачный столб постепенно намерзали струи, взлетавшие вверх.
- А это что?.. - тревожно подал голос Гвалиор. Аррант и Пёс поспешили к нему. Нардарец стоял возле глыбы, имевшей вид почти правильной полусферы. Внутри неё застыл вихрь густых красных капель. И... висела человеческая голова, словно острым клинком отсечённая от тела...
- Подземные мечи... - прошептал Пёс. И замер, прислушиваясь: не раздастся ли вновь еле слышное, но грозное потрескивание камня, предвестник смертоносного бедствия? Напарник-халисунец, сам вот так потерявший обе ступни, рассказывал ему о тонких, словно волоски, трещинах, из которых со свистом вылетала неудержимая смерть...
- Там, где они появляются, всегда появляется и вода, - сказал Гвалиор. Этот бедолага, похоже, угодил как раз под удар.
Аррант очень внимательно разглядывал голову, вмороженную в лёд. Лёд был прозрачнее самого лучшего хрусталя. Он позволял рассмотреть и цвет полузакрытых глаз, и каждую ресницу погибшего. И длинный шрам, навсегда изуродовавший лицо. Шрам тянулся сплошной мертвенной линией от виска до виска, вместо кончика носа круглел бесформенный ком с корявыми отверстиями бывших ноздрей. Гвалиор отвёл глаза. Такими рубцами награждали каторжников меткие кнуты. Вроде его собственного.
- Кажется, ещё одной легендой меньше, - невесело проговорил Тиргей. Трудно, конечно, с уверенностью утверждать... Но среди людей, якобы сбежавших на свободу через Колодец, мне называли халисунца Кракелея. По кличке Безносый...
Ни Пёс, ни Гвалиор не возразили ему.
Надежда на то, что рано или поздно впереди забрезжит дневной свет и откроется пусть сколь угодно головоломный, но выход - эта надежда постепенно начала таять. Ко всему прочему, Бездонный Колодец на всём своём протяжении был не слишком широк. Походники не нашли гигантских подземных залов, где в нагромождении свалившихся глыб могли бы таиться оставшиеся незамеченными боковые ходы. Самой обширной была пещера, где они нашли голову Кракелея, но и её почти всю заполнял лёд... Счёта времени не потерял, кажется, только Пёс. Но и он не был вполне уверен, сколько суток они путешествовали в Колодце. Много, наверное. Аррант с тревогой поглядывал на запасы масла для налобных фонариков. Мысль о возвращении посещала его всё настойчивей. Ещё не хватало, чтобы где-нибудь посреди отвесной пропасти они лишились последнего света!..
Несколько раз в стенах подземного хода Тиргей замечал бирюзу. Потом стали попадаться ярко-голубые потёки, и с этого момента аррант отсоветовал товарищам пить воду из потока, вдоль которого они спускались:
- Если мои знания стоят хоть ломаного гроша, здесь повсюду залежи медных руд. И вещества, источаемые ими в воду, для человека суть смертельные яды!
Гвалиор проворчал:
- Мы, по-моему, здесь скорее от холода сдохнем, чем от отравы...
Аррант, словно в подтверждение его слов, сипло закашлял и вытер слезящиеся глаза. У себя дома он слыл опытным исследователем пещер. Он уходил под землю на полдня, а бывало - и на день. Никто не гнал его в темноту недр, не грозил наказанием и не манил несбыточными надеждами... И он знал, что снаружи его ожидает ласковое, тёплое южное солнце-таксе синее, синее небо...
Серый Пёс, ушедший далеко вперёд на разведку, вдруг издал настолько громкий и неожиданный вопль, что аррант и надсмотрщик вскочили с камней, на которые только-только присели передохнуть. Обычно Пёс молча уходил осматривать путь, так же молча возвращался и на все расспросы просто мотал головой: ничего нового, мол...
- Что там?.. - во всю силу лёгких закричал Гвалиор.
Эхо его голоса ещё гудело в тёмном тоннеле, когда в ответ донеслось очень внятное:
- ...СВЕТ!!!
Гвалиор и Тиргей сорвались с мест, и как они мчались к Псу по ненадёжным шатающимся глыбам - не мог позже вспомнить ни один, ни другой. Под землёй, если хочешь выжить, камень, зашевелившийся под рукой или ногой, надо покидать как можно быстрее: отступать прочь или прыгать. Наверное, так и происходило. Они до того стремительно бросались со скалы на скалу, что те просто не успевали перевернуться и громыхали одна о Другую уже за спиной у исподничих. Ни аррант, ни нардарец думать не думали, что могут сорваться и переломать себе кости, - и, вероятно, именно поэтому спустились с последней крутизны целыми и невредимыми.
Они оказались в длинной, вытянутой пещере. Здесь поток клокотал и бурлил, всасываясь в толщу песка и бесследно в ней исчезая. Весь пол пещеры был устлан мелким песком, и о том, какова была его толщина, оставалось только гадать. На поверхности песка виднелась ровная мелкая рябь вроде той, которую можно увидеть возле берега на морском дне. Её пересекали отпечатки человеческих ног:
Пёс, спрыгнувший с каменной осыпи примерно в том же месте, где Тиргей и Гвалиор, сломя голову умчался вперёд. Туда, где проточенный водой коридор резко сворачивал влево. Туда, откуда исходил неяркий голубоватый СВЕТ...
Тиргею показалось, будто он различил в воздухе токи солнечного тепла, ароматы цветов и свежей травы. Какая хромота, какое беспрестанное онемение в больной левой ноге?.. Аррант рванул по плотному слежавшемуся песку, словно бегун-победитель на игрищах в честь Морского Хозяина...
Сворачивая за угол, он запнулся и едва не упал, но выправился и... едва не налетел на Серого Пса, неподвижно стоявшего посередине прохода. Гвалиор выскочил из-за поворота мгновением позже и с размаху ткнулся в спину арранту.
Свет, так похожий на голубой утренний, Предвещающий скорый восход, оказался порождён вовсе не в сферах небес. Узкий проход здесь расширялся округлым, правильной формы залом, две трети которого занимало подземное озеро.
Оно-то и светилось. Ничем не тревожимая вода испускала ровное, мертвенное сияние, озарявшее свод и стены пещеры. Казалось, над поверхностью даже поднимался светящийся призрак тумана...
С той стороны, где стояли походники, песчаный берег отлого уходил в бирюзовую воду. По бокам стены поднимались из озера высокими отвесными складками: самый искусный скалолаз, умеющий повисать на кончиках пальцев, не смог бы пробраться по ним. Но подобное предпринимать было и незачем - свечение воды позволяло хорошо рассмотреть все. морщины и трещины камня... и убедиться, что вход и выход в эту пещеру имелся только один. Тот, по которому они и пришли. Дальше идти было некуда. Легенды Бездонного Колодца обманули их, приведя в тупик. И не только их.
В самом дальнем конце озера, очень хорошо видимый против света, лежал на воде тёмный человеческий силуэт. Именно НА ВОДЕ, озеро, словно отказываясь принимать, выталкивало его на самую поверхность, тело лежало, словно на столе. Едва заметное течение вращало его противосолонь - медленно, медленно... Когда его развернуло к ним боком, Тиргей, присмотревшись как следует, с горечью ударил стиснутым кулаком о ладонь:
- Такая переносица может быть только у арранта из хорошей старой семьи!.. Боги Небесной Горы милостивы ко мне - я повстречал соплеменника! Пусть не видать мне на том свете берега, где сушит волосы Прекраснейшая, если это не Лигирий Умник...
Его голос странно отдался в гулком объёме пещеры.
Серый Пёс вдруг повернул голову, потом очень низко нагнулся, словно заметив под ногами нечто внятное только ему... и рысцой побежал в сторону. К большому камню, единственному на берегу странного озера. Это был то ли валун, вросший в плотный песок, то ли макушка большой скалы, выраставшая снизу, из скального пола. Пёс скрылся за камнем и не появлялся так долго, что Гвалиор и Тиргей волей-неволей побрели следом за ним.
По ту сторону скалы, обхватив колени руками и опустив на них голову, сидел мальчик лет десяти или одиннадцати. Темноволосый, в халисунской вязаной безрукавке и лёгких вышитых сапожках. Рядом на песке лежала тёплая курточка и при ней - хорошие крепкие башмаки. Перед тем, как сесть здесь и уснуть, мальчик для чего-то снял то и другое, предпочтя одежду, которая, видимо, была ему дорога. У него были смуглые руки с красивыми, длинными пальцами. Серый Пёс, стоя перед ним на коленях, гладил эти пальцы, словно пытаясь согреть, и тихо повторял:
- Каттай! Не спи, Каттай!.. Нельзя спать... Потрясённые Гвалиор и аррант тоже узнали маленького лозоходца.
- Он не отзовётся, Пёс, - тихо проговорил Тиргей.
Ни разложение, ни иссыхание не коснулись плоти Каттая. Действительно, казалось - вот сейчас он пошевелится и откроет глаза... чтобы искренне изумиться при виде старых друзей:
"Как вы переменились! Неужели я так долго проспал?"
Мальчик, мечтавший о посмертной свадьбе для выкупленных родителей, просидел здесь, под камнем, полных четыре года. А мог бы просидеть, нисколько не изменившись, и четыре века. Во всём подобный живому, только совсем неподвижный. И холодный, очень холодный. Дыхание подземного озера навсегда усыпило его - и оно же отогнало тлен прочь от его тела.
|
| |
| |
| Каренина | Дата: Понедельник, 07.12.2009, 18:33 | Сообщение # 29 |
|
Князь
Группа: Админ Others
Сообщений: 926
Статус: Offline
| Серый Пёс отвёл со лба Каттая вьющиеся тёмные пряди, даже в смерти не потерявшие блеска. Тиргей не ожидал, что свирепый и нелюдимый венн окажется способен на такое бережное прикосновение.
Лицо Каттая не запечатлело ни отчаяния, ни муки. Наоборот - он слегка улыбался. Должно быть, хорошими и добрыми снами одарила Хозяйка Тьма его безгрешную душу...
Серый Пёс поднялся с колен:
- Надо дать ему погребение. Так, как мы похоронили кости Рамауры и голову Кракелея.
- А за этим, как его, Лигирием я сейчас сплаваю, - предложил Гвалиор. Он уже потянулся расстегнуть поясной ремень, но аррант перехватил его руку:
- Нет, нет, друг мой, не приближайся к этой воде! Она убьёт тебя, как убила и Лигирия, и Каттая!
Озеро словно услышало его слова. Его поверхность неожиданно забурлила, извергая новые клубы светящегося тумана. К песчаному берегу побежали медленные тяжёлые волны. Каждая новая волна выплёскивалась чуть дальше предыдущей.
- Оно дышит! - ахнул Тиргей. Знаток пещер, прочитавший множество книг, первым сообразил, что следовало делать: - Бежим!..
Озеро между тем кипело ключом и словно вспухало, всё быстрее захватывая очередные пяди песка. Вода наступала с обманчивой медлительностью: вдруг оказалось, что она обошла камень Каттая и справа, и слева, оставив походникам Для бегства лишь узенький перешеек. Да и тот был уже подтоплен - Гвалиор пробежал по нему, увязая по лодыжку. Бросившийся следом аррант поскользнулся и плашмя упал прямо в воду. Серый Пёс подхватил его и буквально вышвырнул на сухое. За эти мгновения плотный песок окончательно превратился в зыбун, но венн и не стал пробовать его перейти - вскочил на валун и вырвался из ловушки одним звериным прыжком...
- Ты как?.. - Он хотел протянуть руку арранту, но тот лишь отмахнулся:
- Лучше не прикасайся ко мне, пока я хорошенько не вымоюсь...
Скала, давшая Каттаю последний приют, высилась одиноким островком среди светящегося разлива. Её окружала узкая, не более двух локтей, полоска нетронутого песка. Верно, это был-таки зуб, вздымавшийся со скального основания: всякий иной камень давно погрузился бы и исчез. Языки бирюзового тумана вились и окутывали его, растворяя угловатый силуэт в своей мертвенной голубизне...
Когда трое людей добрались до единственного выхода из пещеры, Тиргей сразу устремился под водопад. Ему казалось, он побывал не в воде, а в чём-то тяжёлом и липком, словно слизистая медуза, выброшенная на берег и полежавшая под солнечными лучами. Водопада почти не достигало сияние озера, и было хорошо видно, как с тела и одежды арранта сбегали синевато светящиеся струйки. Поток, с силой падавший сверху, был невыносимо холодным, но отвращение, которого преисполнился Тиргей, оказалось сильнее. В конце концов Серый Пёс просто выволок его из воды:
- Хватит полоскаться! Пока до смерти не замёрз!..
Гвалиор, глядя на Тиргея, тщательно вымыл свои сапоги. Потом поделился с аррантом тёплой одеждой, но тот всё равно отогрелся не скоро. Его перестало колотить, только когда Пёс откупорил небольшую кожаную бутыль и заставил арранта сделать несколько глотков. Гвалиор сразу уловил запах своего любимого крепкого, сладкого вина, но ничего не сказал. Потом Тиргей отошёл помочиться. Он возился в темноте подозрительно долго, а вернувшись, смущённо пояснил:
- Мне всё мерещится, будто эта дрянь проникла сквозь кожу и растворилась во мне. Я боялся, не начну ли светиться уже и изнутри...
- Ну и как? - спросил Пёс.
- Да ничего. Хвала Прекраснейшей, обошлось.
Гвалиор вытащил из полупустого мешка кусок жирной рыбы и разделил натрое. Он сказал:
- Здесь, похоже, никакого выхода нет. Надо возвращаться.
Луч фонарика на лбу Пса упёрся ему в лицо, успев по дороге высветить поднятую бровь Тиргея. Молодой надсмотрщик поёрзал на камне, опуская глаза:
- Раньше я говорил, что не хочу возвращаться. Я и теперь не хочу. Но вы стали моими друзьями. Вам ведь дадут свободу, если вы меня приведёте...
Не всему ещё жизнь научила,
Больно стукая носом о дверь:
Если что-то тебе посулили
Ты посулам не очень-то верь.
Пусть ты сам никогда не забудешь,
Если слово кому-то даёшь,
Но тебя - вот уж истинно - люди
Подведут просто так, ни за грош.
Это очень жестокая мудрость,
Но у жизни таких - хоть коси:
Никого, как бы ни было худо,
Никогда ни о чём не проси.
Те же люди, кого не однажды
Из дерьма доводилось тянуть,
Или прямо и просто откажут,
Или всяко потом попрекнут.
Что бы ни было завтра с тобою,
Ты завета держись одного:
Никогда не сдавайся без боя
И не бойся - нигде, никого.
Передряги бывают - не сахар,
Станет видно, насколько ты крут:
Никому не показывай страха,
А не то - налетят и сожрут.
Жизнь - не очень красивая штука...
Все мы чаем добра и любви,
А она нам - за кукишем кукиш...
Так восславь её, брат. И - живи...
9. ЗОЛОТО ДУРАКОВ
Как и следовало ожидать, путь наверх оказался много труднее спуска. Руки соскальзывали с мокрых камней, неверные глыбы вывёртывались из-под ног, чтобы с грохотом уйти вниз, в кромешную темноту, предоставляя повисшему человеку подтягиваться на очень ненадёжной опоре...
Тиргей старался не жаловаться, но уставал заметно быстрее Гвалиора и Пса. Однажды, едва не сорвавшись, он ударил о камень и вдребезги разбил свой фонарик.
- Никакого толку с меня, один убыток!.. - вырвалось у него.
- Если бы не ты, - сказал ему Гвалиор, - мы бы сейчас с Каттаем рядом сидели.
Пёс промолчал, лишь внимательно оглядел арранта. Однажды в забое он видел, как отлетевший кусок породы разбил налобный светильник раба, и вспыхнувшее масло попало тому на лицо. Тиргей оказался более везучим. От стекла осталась лишь проволочная сеточка, но маленькая медная ёмкость для масла вполне уцелела, и при ней фитилёк. Так что светильник мог даже гореть - только не под водопадом и не на подземном ветру. Поразмыслив, Пёс отдал испорченный фонарик Гвалиору, Тиргею же надел на голову свой собственный.
- А ты? - вздохнул аррант. Венн хмыкнул:
- Ты встречал хоть одну собаку, которая бы не видела в темноте?
Подъём вдоль прыгающего по скалам потока, озёра, вынуждавшие пускаться вплавь, леденящие струи водопадов... Время остановилось. Так, как остановилось оно для вмороженной в лёд головы смелого Кракелея. И для Каттая, навеки оставшегося любоваться бирюзой смертоносного озера... "Рано или поздно всё кончится, - убеждал себя Тиргей. И сам себе не верил. - Во имя шлема Посланца, оплавленного силой страстного поцелуя!.. Неужели когда-то бывало, что я жаловался на жару? Неужели солнце казалось мне слишком жгучим, меховое одеяло удушливым, а благодатные угли очага - слишком обильными?.. О Вседержитель, что же Ты вовремя не остерёг недоумка, не выучил ценить тепло и уют..." Ему уже случалось испытывать это ощущение, когда холод проникает внутрь тела столь глубоко, что кажется - выгнать его оттуда уже не удастся до смертного часа. Тиргей помнил: прежде на смену убийственному холоду обязательно приходило тепло, и зубы медленно, постепенно, но всё-таки переставали стучать. "Но на сей раз этого не будет. Не будет..."
Раньше он был полным сил, крепким и закалённым мужчиной. Он лазал в пещеры, считавшиеся недоступными, и выходил победителем. Четыре года на руднике без остатка выели эту крепость. Поджарое молодое тело уподобилось иссохшему старческому. Да ещё покалеченная нога... Ох, эта нога. От холода и чрезмерных усилий он совсем перестал её чувствовать. Не только ступня перестала слушаться, но и колено. Нога подламывалась и скользила. Тиргей повисал на руках, задыхаясь, силясь разогнать радужные круги перед глазами.
"Нет, до похода в Колодец я всё-таки годился на большее. Я мог согреться работой. А теперь не могу..."
Аррант пытался думать о свободе, обещанной там, впереди. Все четыре года на каторге он был готов совершить невозможное, только чтобы обрести её снова. И вот теперь до неё оставалось всего лишь двадцать два подъёма под водопадами... Нет, уже не двадцать два, меньше! Сколько-то они прошли, но он давно сбился со счёта. Потом отвесная пропасть, подземный пожар и лаз-шкуродёр. Совсем недавно Тиргей воскликнул бы - и только-то?.. Есть о чём говорить!!!
Теперь...
Он вдруг осознал, что даже мысль о свободе не может заставить его сделать ещё одно усилие. Вот это было совсем скверно. Он потерял из виду сапоги Гвалиора, бережно переступавшие по карнизу мокрой скалы. Зажмурился, беззвучно заплакал и понял, что настал последний конец.
На миг ему стало жалко себя, он вспомнил залитые солнцем черепичные и тростниковые крыши Арра и с пронзительной ясностью ощутил: больше он никогда их не увидит. В ушах стоял глухой гул, глаза совсем перестали что-либо различать. Узкий выступ камня, на который он опирался здоровой ногой, крошился и грозил вот-вот отколоться совсем. Следовало быть честнее с друзьями, и так слишком много делавшими для него. Тиргей зажмурился и отпустил пальцы, которыми держался за скалу. Нащупал конец верёвки, охватывавшей его вокруг пояса, и рывком распустил петлю. Жаль только налобного фонарика, который он с собой унесёт...
Он уже начал валиться назад, когда железная пятерня сгребла его за шиворот и, остановив падение, так рванула обратно и вверх, что Тиргей чуть не разбил тот самый светильник, который недавно жалел.
- Ещё чего выдумал!.. - прошипел Пёс, затаскивая его, точно мешок с трухой, на ровную широкую площадку. - На-ка, глотни!..
И снова откупорил заветную бутыль со сладким вином.
Некоторое время аррант просто лежал, не зная и не желая знать, где они оказались. Ему было, собственно, всё равно, на котором свете он находился. Но толика солнца, равнодушно и неохотно проглоченная, тем не менее пустилась в путь по его жилам, ускоряя ток крови и разнося по телу тепло. Спустя время аррант открыл глаза. Посмотрел вверх и... увидел над собой тускло-багровое светящееся пятно. Ему сразу вспомнилось мёртвое озеро, и он чуть слышно прошептал:
- Снова обман. Это не дневной свет...
- Это горит огневец, - раздался рядом голос Гвалиора. - Пожар, похоже, распространился, пока нас не было.
"Значит, в самом деле конец". Тиргей вспомнил горячий камень, представил, в какое раскалённое жерло должен был превратиться шкуродёр... и снова закрыл глаза. Он лежал совсем рядом с грудой камней, под которой они погребли несчастного Рамауру. Он не мог видеть себя со стороны, но если бы мог, зрелище вызвало бы у него грустную и понимающую улыбку. Заострившиеся черты и тёмные круги под глазами, различимые даже сквозит грязь... Полумертвец, лежащий рядом с уже упокоенным. Тиргей слегка даже позавидовал Рамауре. Тому не надо было больше вставать, лезть куда-то, подхлёстывая гаснущую волю... бороться за жизнь, ставшую непосильной...
"Да что же со мной такое? Пока мы спускались, тоже было холодно и тяжело. Но я совсем не думал о смерти..."
Пещера, где когда-то - тысячу лет назад - Пёс и Тиргей отыскали спавшего пьяным сном Гвалиора, в самом деле изменилась неузнаваемо. Если раньше в ней всего лишь чувствовался тяжёлый смрад горящего огневца, то теперь по одной из стен пролегла широкая и длинная - от пола до потолка - вишнёво рдеющая полоса. Это светился слой камня, что отделял пласт, захваченный пожаром, от внутренности пещеры. Вонючий дым истекал сквозь трещины. О том, что будет, если раскалённая порода не выдержит и обрушится, не хотелось даже и думать.
Тем не менее в пещере было тепло. Даже жарко!
|
| |
| |
| Каренина | Дата: Понедельник, 07.12.2009, 18:33 | Сообщение # 30 |
|
Князь
Группа: Админ Others
Сообщений: 926
Статус: Offline
| О, это долгожданное тепло...
Тиргей, которого Пёс и Гвалиор вытянули наверх из отвесной пропасти на верёвке (он пытался помогать им, но мало что удавалось), беспрерывно кашлял от горячего смрада и вспоминал книгу, прочитанную давно, ещё в детстве. Некоего человека, Ученика Богов-Близнецов, схватили жестокие люди и за праведную веру приговорили к сожжению на костре. Было раннее осеннее утро, на земле лежал иней, и он ступал по нему босыми ногами. И когда костёр подожгли, первое, что ощутил Ученик Близнецов, было доброе, согревающее тепло...
Того человека, конечно, спасли; книга-то была про чудеса Близнецов, призванная убеждать всё новых людей следовать по пути божественных Братьев. Тиргей в Близнецов так и не уверовал, оставшись с Богами Небесной Горы своих предков. Но вот это переживание смертника, которому близившаяся смерть для начала ласково обогрела замёрзшие ноги, - запомнилось ему крепко. На всю жизнь...
Мог ли он тогда, мальчишкой, предположить, что однажды на другом континенте будет сидеть глубоко в недрах горы, блаженно прижимаясь спиной к стене пещеры, нагретой подземным пожаром, будет бояться этого пожара и в то же время радоваться даруемому им теплу...
Серый Пёс уже нырнул на разведку в лаз-шкуродёр, и Гвалиор сидел на корточках возле узкой дыры, стараясь расслышать, жив ли он ещё там, внутри. Что будет, если ход окажется завален? Или раскалён до такой степени, что сквозь него окажется невозможно проникнуть? А если венн вовсе застрянет посередине, зажатый сдвинувшимися камнями?..
Другого лаза в пещеру, где стоял окаменевший лес, не было.
"Во имя страсти Морского Хозяина, коей не нашлось в этом мире преград!.. молча взмолился Тиргей. - Боги Небесной Горы, взываю!.. О молнии Тучегонителя, укротите это опасное пламя... Ты, Белый Каменотёс, и ты, Горбатый Рудокоп... Если вы вправду некогда вершили свои жизни здесь, под землёй, - помогите прошедшим по вашему следу..."
Был ли это звон, всё ещё стоявший в ушах, или внутри стены действительно отозвался певучий удар стали о камень?..
Косматая голова венна возникла в отверстии так неожиданно, что Гвалиор отшатнулся.
- Как там? Что?.. Там можно пройти?.. "Внутри лаза развернуться нельзя, подумал Тиргей. - Значит, он вышел с той стороны. И возвратился. Поистине благодарю Тебя, Вседержитель..."
Серый Пёс мельком покосился на рдеющую полосу и только бросил:
- Быстрее!..
Тиргей зашевелился возле стены. "Нет, это не для меня. Я же не смогу. Я задохнусь или застряну. И они не сумеют вытащить меня на верёвке, как из пропасти Рамауры. Чего ради им снова подставлять собственные головы, спасая мою?.. Я останусь здесь. Кинжал Харгелла всё ещё у меня, так что заживо гореть не придётся..."
Тут Пёс взял арранта за плечи и довольно крепко встряхнул. Тиргей поднял голову и недоумённо моргнул: ему показалось, будто глаза венна светились в полумраке пещеры. Двумя зеленоватыми звериными огоньками, совсем не похожими на отражения багрового света, испускаемого раскалённой стеной. И вообще он до того смахивал на большую взъерошенную собаку, что Тиргею сделалось не по себе. Всё-таки прав был мудрец Тагиол Аррский, утверждавший, что самые необычные верования на чём-то да зиждутся...
- Ты пойдёшь первым! - прошипел венн, и аррант увидел у него на руках свежие волдыри. Видно, внутри лаза впрямь было горячо.
- Я?.. Почему?
- Ты. Потому что я так сказал. - Серый Пёс не улыбнулся, а скорее ощерился. У него недоставало переднего зуба, что делало оскал весьма нехорошим. - Мы поползём следом, и если ты застрянешь, погибнем все!
Тиргей невольно вспомнил, как испугался этого человека, когда перед походом с них сбивали оковы. А потом слушался его, не прекословя. "Мне тридцать два года, - подумал он с некоторой даже обидой. - Я видел мир, меня уже называли учёным и прочили великое будущее... А ему, варвару этому, исполнилось ли семнадцать?.." Аррант сделал усилие и поднялся, тщетно пытаясь сморгнуть чёрные точки, плававшие перед глазами. Разогнать их не удавалось, и он понял, что впитавшаяся в кости усталость была ни при чём. У него в самом деле что-то происходило с глазами. "Я что, слепну?.." Но даже и об этом раздумывать сразу стало некогда: прямо перед ним оказалось входное отверстие лаза. Он мог бы поклясться высохшими морями, что за время похода к мёртвому озеру эта дыра сделалась в два раза уже... Беда только, его клятвы никого не интересовали. Аррант ещё продолжал внутренне ужасаться, а голова и вытянутая рука уже ввинчивались в шкуродёр, и ноги привычно искали опору, чтобы протолкнуть извивающееся тело дальше вперёд...
Глыба, несколько дней назад показавшаяся ему горячей, была теперь попросту раскалена, словно печной свод. И на прежнем месте её, судя по всему, удерживал лишь камень, подсунутый Псом. Годы назад, ещё в доме столичного Управителя, Тиргей однажды случайно заглянул на кухню и увидел, как повара готовили рыбное блюдо. Так вот, ради достижения особого вкуса мелкие осетры должны были оказаться на сковородке хотя и выпотрошенными, но ещё живыми. Приглашённый в тот день к обеду, он отказался, сославшись на нездоровье... "Я думал, будто понимаю страдания несчастных рыбёшек. Глупец!.. Я начинаю приближаться к подобию понимания только теперь..."
Тиргею понадобилось отчаянное напряжение воли, чтобы преодолеть затопившие разум ужас и боль и заставить-таки себя втиснуться, обдирая кожу, под пышущую жаром плиту. "Венн выше меня ростом. И шире в плечах. Но он смог проползти. Значит, и я..."
Ему казалось, его таки всунули головой в печь, и он извивался и бился в ней целую вечность. "Если я застряну, то погублю всех..." Палящий огонь сместился к ногам, потом вовсе отодвинулся прочь. Спёртый, вонючий воздух, в котором еле тлел налобный светильник, показался напоённым благословенной прохладой. "О дивные струи подземных водопадов! Как можно было роптать на судьбу и не радоваться вашим объятиям!.." Тиргей страстно хотел подарить себе мгновение отдыха, но не решался, понимая, что потом заставить себя сдвинуться с места будет труднее, чем просто продолжать ползти. "Я не имею права остановиться..." И он полз. "Только не застрять..." Выворачивая колени и локти. "Не то все вместе со мной..." Заставляя хребет гнуться так, как ему не положено от природы...
...Пока не выкатился в пространство обширной пещеры и слабенький луч фонарика не озарил древесную кору прямо у него перед лицом. Каменную кору дерева, занесённого или заваленного десятки столетий назад... Аррант стал гладить его, содрогаясь всем телом. Он судорожно, со всхлипом, дышал, ему казалось - вот-вот зарыдает, но слез не было. Наверное, все высохли от невыносимой жары.
Гвалиор и Пёс вывалились из шкуродёра следом за ним - такие же измученные, ободранные и в волдырях, но живые. Оба подползли к Тиргею на четвереньках. Гвалиор хотел что-то сказать, Пёс же настороженно оглянулся, и тут по другую сторону лаза раздался чудовищный стон, от которого подвинулась твердь под ногами. В пещере, оставленной походниками, что-то с ужасающим скрежетом расползалось и рушилось. Содрогания камня говорили о нарастающем напряжении. Вот оно достигло предела... и глухой рокот оборвался страшным свистящим ударом.
Из шкуродёра, по которому только что проползло трое людей, с громким фырканьем вырвался длинный факел огня. Он метнул по стенам непроглядные тени, разом осветив каменный лес. Тиргей увидел совсем близко перед лицом кору древней сосны - она казалась бы живой, если бы не была такой белёсой. Озарилась и ярко блеснула даже бледно-жёлтая бусина застывшей смолы с замурованным в ней маленьким муравьем... Рваный язык пламени лизнул сапоги нардарца - тот испуганно вскрикнул и с необыкновенным проворством, каким одаряет только неожиданная опасность, перекатился подальше от пламени. Дохнуло. удушливым жаром - и факел опал, померк, втянулся обратно в лаз... БЫВШИЙ лаз, навсегда запечатанный подземным огнём. Никто больше не проникнет в отвесную пропасть, не поклонится костям Рамауры и Кракелея, не залюбуется смертоносной голубизной дышащего озера... Остался рассыпанный по полу сноп догорающих искр, да в глазах у людей - медленно гаснущие отражения пламени-После вспышки огненно-яркого света пещеру вновь затопила кромешная темнота. И в этой темноте Серый Пёс вдруг прыгнул прямое с места, даже не поднимаясь. Он сшиб и отбросил начавшего вставать Гвалиора. Одновременно с его прыжком где-то возле потолка прозвучал резкий хруст, и вниз с тяжёлым шумом и треском полетели обломки.
Окаменевшее дерево, чью кору Тиргей несколько мгновений назад готов был с благодарностью целовать, не выдержало сотрясений, нарушивших его тысячелетний покой. Толстый сук, засохший, ещё когда на соседних ветвях зеленели листья и хвоя, обломился у основания. И рухнул, раскалываясь на лету. Куски бело-серого ногата, за которые мастера-камнерезы отдали бы немалые деньги, с порядочной высоты грохнули о неровный каменный пол и разлетелись вдребезги. Они посекли кору "своего" дерева, добавив к её природным неровностям новые шрамы. Свистнули над головой Тиргея и осыпались, громко стуча по кожаной куртке Гвалиора, залубеневшей от жара.
- Где ты там, венн? - тревожно позвал молодой надсмотрщик, когда всё успокоилось и судороги недр прекратились. - Живой?
Пёс не сразу, но всё-таки отозвался из темноты:
- Живой...
Голос у него был осипший и сдавленный. Тиргей приподнялся на локтях и крутил во все стороны головой, пока не нащупал его лучом налобного фонарика. Венн, с пегим от пыли, копоти и свежих порезов лицом, сидел под деревом на полу, неестественно перекосив плечи, и прижимал к рёбрам левую руку. Правая у него, похоже, не действовала.
- Тебе больно, Пёс? Больно?.. Отвечать не хотелось, но в голосе Тиргея слышалась искренняя забота, и венн буркнул:
- Может, и больно...
На самом деле было терпимо, если не двигаться. Если же двигаться... "О-ох!.." Гвалиор с аррантом тщательно вправили куски перебитой ключицы и туго запеленали рёбра разорванной рубашкой надсмотрщика, но любая попытка шевельнуться всё равно отдавалась мерзкой, парализующей болью, от которой начинало останавливаться дыхание. Серый Пёс не впервые ломал кости и знал, что начальные несколько суток, пока заживление ещё не вступило в свои права, самые трудные. Вот только никто ему здесь, в Бездонном Колодце, эти несколько суток не даст. И без того на исходе запасы сухарей и воды (они пили из потока, но где он теперь, этот поток!) и масла для светильников - из двух ныне зажигали только один, с уцелевшим стеклом, потому что на него масла шло меньше. Одно добро - стена, в которой остался заваленный лаз, грелась весьма ощутимо, и в пещере было тепло-Серый Пёс лежал в темноте, раздумывал, как быть, и слушал тихий разговор Тиргея с Гвалиором.
- Ты теперь как? Уедешь к себе в Аррантиаду или здесь останешься, вольнонаёмным?
- Уеду, конечно. У меня там брат и родители, и я уже пятый год гадаю, что с ними сталось...
- Ты из богатой семьи?
- Нет, что ты. Мой отец и старший брат мостили дороги... - Тиргей вздохнул. - И до сих пор мостят, если Боги Небесной Горы к ним хоть сколько-нибудь благосклонны...
- А помнится, ты рассказывал, как тебя сопровождал раб.
- Я не мог никого уговорить пойти со мной в Драконовы пещеры, которые молва населила чудовищными змеями. Пришлось потратиться на раба... - Аррант тихо засмеялся, смех перешёл в кашель, весьма не понравившийся Псу, но Тиргей справился и докончил: - ...каковой раб, на моё счастье, был чужестранцем и знать не знал о заблуждении суеверных.
- Мне тоже кое-что рассказывали про Самоцветные горы, когда я сюда собирался, - хмыкнул в ответ Гвалиор. - Чего только я тогда ни наслушался! Вот уж где, мол, сущее гнездилище всяческой нечисти...
"Правильно говорили", - угрюмо подумал Пёс, но вслух ничего не сказал.
- Будто бы тёмная звезда, с которой началась Пожирающая Ночь, ударила прямо сюда, - продолжал Гвалиор. - А горы, стало быть, вроде как шрам от удара. И где-то здесь под землёй живут чужие Боги. Они только ждут, чтобы люди прорыли ход поглубже и выпустили Их наружу, в наш мир. А драгоценные камни - приманка, которую Они повсюду рассыпали!
"И это правильно, - снова промолчал Пёс. - У нас Самоцветные горы называют Железными, потому что ими заперто Зло..."
- Вряд ли стоит удивляться подобным рассказам, - вздохнул Тиргей. Драконовы пещеры тоже называются так потому, что в незапамятные времена там якобы жил огнедышащий дракон. А нынешние змеи, которых все так боятся, в глазах людей суть его измельчавшие правнуки. Дракон утаскивал в подземелье людей. В основном красивых девушек, конечно...
Гвалиор неразборчиво пробормотал что-то о красивых девушках, которые именно этого и заслуживают.
- И ты знаешь, что оказалось на самом деле? - вновь зазвучал в темноте голос Тиргея. - В старину Аррантиада состояла из множества городов-государств, воевавших друг с другом. Сильные постепенно завоевали слабых, и в конце концов державу возглавил единый Царь-Солнце... Так вот, пока это происходило, совершались жестокости, перед которыми меркнут даже зверства вашей Последней войны. Там, в пещерах, стойко оборонялось войско и всё население маленького города Феда, чьи развалины ещё можно видеть неподалёку. Захватчики два месяца не могли их выбить оттуда. Тогда они завалили все входы, какие нашли, и большими мехами стали нагнетать дым. Я обнаружил под землёй огромные груды костей... Люди лежали вповалку - мужчины в доспехах, женщины, которых ОНИ не смогли защитить... дети, ещё сжимавшие в руках игрушки... Когда я их обнаружил, я поспешил в библиотеку и прочёл в старинных хрониках то, что сейчас рассказываю тебе. Да, друг мой... Я немало времени провёл под землей, движимый сперва любопытством учёного, а теперь - палкой надсмотрщика... Но, во имя бороды Вседержителя, завившейся кольцами после поцелуя Прекраснейшей! В своих странствиях ни на земле, ни под землёй я не встречал существ более страшных, чем мы, люди...
"Вот это правда святая". Серый Пёс пошевелился, одолел дурнотную слабость и поднялся на ноги.
- Ты, - сказал он Гвалиору, - я знаю, ещё хранишь свой кнут. Ударь меня им.
- Что?.. - опешил нардарец. - Тебя? Зачем?..
- Просто ударь.
- Нет, я не могу! Ты - мой друг, и ты теперь свободный человек... Ну, то есть будешь свободным, когда мы выберемся отсюда...
Пёс усмехнулся:
- Такого, кто меня называет рабом, я и просить бы не стал.
- Ты что!.. - забеспокоился аррант. - Разбередишь себе всё!..
Пёс только покосился на него и ничего не сказал.
Гвалиор пожал плечами, неохотно встал, размотал плотно увязанный кнут и замахнулся. Он хотел достать Пса несильно и не больно, просто по сапогам. Ничего не получилось. Едва его рука и плечо пошли назад, чтобы дать длинному ремню должный разгон, - венн то ли шагнул, то ли прыгнул вперёд, и его пальцы коснулись горла надсмотрщика. Гвалиор близко заглянул в его глаза, вздрогнул и понял, что увидел в них чью-то смерть. А Серый Пёс отошёл на прежнее расстояние и потребовал:
- Ударь ещё.
На сей раз Гвалиор сосредоточился, поняв, что от него требуется, и кнут свистнул со всей стремительностью, на какую опытный надсмотрщик был способен. Конец ремня громко щёлкнул, взвиваясь над полом... но этот удар, как и первый, пропал вхолостую: Пёс снова успел сделать движение ещё во время замаха. Его пальцы несильно ткнулись в шею нардарца. Тиргей с большим неодобрением следил за происходившим. Потом отвернулся и гулко закашлял в кулак. Гвалиор тщательно свернул своё оружие и сказал:
- Мне говорили, я ловок с кнутом. Не знаю, право же, что у тебя на уме, но тебе, наверное, следует знать... Волк бьёт быстрее меня. Гораздо быстрее...
Венн хмуро посмотрел на надсмотрщика. Потом на арранта. Плечо и рёбра сводила беспощадная боль. Гвалиор сел на подостланную куртку и сказал арранту, продолжая прерванный разговор:
- Если окажется, что Тарким уже уехал, придётся-таки тебе поработать здесь вольнонаёмным. Новый караван придёт только будущим летом!
- Как это уедет? - забеспокоился Тиргей. - Тарким?.. Я же видел его, он очень беспокоился о твоей судьбе! И Харгелл... он ведь дядя тебе... Даже кинжал мне дал...
- Дядя-то дядя, - пожал плечами Гвалиор. - А перевалы как заметёт - тут и плакали все барыши и его, и Таркима. То есть я не знаю, конечно... Но на то, что они меня дожидаются, я бы свой заработок не поставил. И ты, если вдруг что, сильно-то не печалься. Вольным тут, сам знаешь, неплохо живётся. За зиму ещё и денег накопишь, пригодятся небось...
Тиргей тихо ответил:
- Я бы лучше всё-таки сразу уехал. И снова закашлялся, а потом никак не мог успокоить дыхание. Серый Пёс слишком хорошо помнил людей, у которых начинались приступы такого вот обессиливающего, неудержимого кашля. Он слышал, будто человека ещё можно спасти, если перехватить болезнь в самом начале. И нужно-то для этого немногое. Воздух, не осквернённый затхлой сыростью подземелий. Солнце. Добрая пища. То есть - свобода. Он тяжело поднялся:
- Хватит здесь сидеть. Идти надо. Гвалиор поставил на ноги Тиргея и почти весело спросил венна:
- А ты, Пёс? Тоже сразу уедешь? Венн молча кивнул, но потом сообразил, что другие не так хорошо видели в темноте, и отозвался:
- Да.
- Врага своего пойдёшь убивать?.. "Да. Только сперва я наведаюсь в Саккарем и узнаю, что сталось с семьёй горшечника Кернгорма по прозвищу Должник. И в халисунскую столицу Гарната-кат, где, может быть, ещё живёт мать Каттая..."
Но это была очень длинная речь, и Серый Пёс ответил коротко:
- Да.
В узкую гладкую дыру, неизвестно какой силой проточенную сквозь толщу чёрного радужника, Гвалиор пошёл первым. Двое рабов всё-таки не слишком доверяли Церагату и прочим надсмотрщикам и сочли за лучшее пустить нардарца вперёд. За Гвалиором двинулся" Тиргей. Аррант неуверенно подошёл ко входному отверстию и ощупал его руками. Венну это очень не понравилось. Он ничего не сказал, но Тиргей сам обернулся к нему:
- Друг мой, не поможешь ли ты мне поправить светильничек? Что-то он у меня еле горит...
На самом деле налобный фонарик арранта светил ровно и ярко - теперь масла можно было не жалеть, и фитилёк выдвинули до предела.
- Нечего поправлять, - проворчал Серый Пёс. - Масло кончается.
Обвязал Тиргея верёвочной петлёй и остался наверху - страховать. Аррант начал спускаться, и больная нога почти сразу его подвела, отказавшись надёжно упираться в стену колодца. Тиргей всей тяжестью повис на верёвке и с ужасом подумал, как, наверное, нелегко приходится Псу. Он кое-как нащупал опору... чтобы тут же вновь соскользнуть и повиснуть. Венн начал опускать его медленно, осторожно. Тиргей сделал ещё попытку что-то предпринять, потерпел окончательную неудачу и ощутил, как потекли по щекам злые слезы отчаяния и бессилия. Только подумать, что совсем недавно он не спускался здесь, а поднимался наверх! И притом САМ!..
"Не-ет, хватит кривить душой. Ты во всём. винишь усталость и раздавленную ступню, хотя отлично знаешь, что заболел. Не цепляйся за соломинку! С тобой что-то случилось в Колодце. Что-то очень скверное..."
Пытаясь упереться спиной в стену, он сильно ткнулся затылком и чуть не потерял обруч в фонариком. Поспешно схватился за него... и обжёг руку о маленькое стекло.
"Масло, значит, кончается?.. Нет, во имя ноши Целителя, у меня в самом деле что-то с глазами..."
Липкая, плотная, светящаяся вода мёртвого озера, в которую он с размаху окунулся лицом. И долго потом не мог отделаться от ощущения, будто текучая слизь пропитала его, проникла вовнутрь...
"Но ведь я её всю быстро смыл!.."
Стены колодца, где, как он помнил, должны были играть сине-зелёные радуги, выглядели так, словно он смотрел на них сквозь тонкую плотную ткань.
"Значит, недостаточно быстро..."
Серый Пёс продолжал опускать его на верёвке. В какой-то миг ноги арранта коснулись дна, косо уходившего в сторону, и одновременно он услышал совсем рядом человеческие голоса. Тиргей знал, что звуки в пещерах распространяются великолепно, и на мгновение даже задумался, почему же их не было слышно гораздо раньше - ещё наверху. Новая загадка Колодца, требующая объяснения?.. Или ему уже и слух стал изменять?..
Он отвязал верёвку и ногами вперёд скользнул по гладкому, словно отполированному, наклонному ходу. Этот ход был длиной всего несколько локтей поистине самых лёгких за время их путешествия. Тиргей вывалился в штрек, увидел хотя и тусклые, но всё-таки различимые факелы... множество факелов... вполне отчётливые силуэты людей... Некоторые показались ему даже знакомыми...
Он широко, победно улыбнулся им, сполз на пол и остался лежать.
Тиргей не потерял сознания. И спустя некоторое время ощутил, как чьи-то руки стали отстёгивать с его предплечья ножны с боевым ножом Харгелла.
- Оставь, оставь... - слабо засопротивлялся аррант. И услышал в ответ:
- Тебе оружия не полагается, раб. Голос принадлежал надсмотрщику Бичете. Тиргей приподнялся на локте:
- Я больше не раб. Мы привели Гвалиора...
- ГОСПОДИНА Гвалиора, крысоед! Вот снимут с тебя ошейник, тогда и будешь звать его просто по имени!
Тиргей понял: что-то не так. Что-то происходило совсем не так, как они ожидали. И было похоже, что спрашивать бесполезно, но ар-рант не удержался и спросил:
- А где он? Гва... то есть господин Гвалиор?.. Бичета расхохотался:
- Так и будет он тебя дожидаться. Поважней дела есть.
У него за спиной из Колодца е шорохом выскользнул Серый Пёс.
Гвалиор проснулся оттого, что началось землетрясение. Гора содрогалась и корчилась, готовясь навсегда упокоить его в недрах Колодца, и плоская каменная плита, на которой он задремал, стала неотвратимо скользить к погибельному обрыву...
Он вскочил с отчаянно колотящимся сердцем... И едва не снёс головой плотный кожаный верх караванной повозки. Он лежал не на камне, а на мешках, набитых припасами. И не было никакого землетрясения. Просто чмокнул губами человек, сидевший на козлах, и упряжные кони влегли в хомуты, стронув с места повозку.
Гвалиор утёр пот, мгновенно и обильно оросивший лицо, и со стоном поник обратно на своё жёсткое ложе. Неподалёку, у заднего бортика, виднелась из-под мешков толстая ржавая цепь, свёрнутая за ненадобностью. Кожаные занавески были раздвинуты. Мимо и прочь уплывал каменистый склон, обросший мхом и жилистыми пучками травы. Гвалиор не имел никакого понятия, где теперь шёл караван, но, похоже, до уровня кустов и деревьев он ещё не спустился. Выше склона было видно синее-синее небо. Оно показалось нардарцу неестественно ярким.
Вставать не хотелось: любое движение отзывалось головной болью и отвратительной тошнотой. Гвалиор попробовал сообразить, как очутился здесь, на этих мешках. Вспомнить удалось не особенно много. Они вышли из Колодца... То есть он вышел первым - и сразу угодил в объятия дяди Харгелла, и, понятное дело, не смог воспротивиться, когда тот, обрадованный спасением племянника, потащил его выпить "капельку малую" за счастливое возвращение. "Погоди, там ещё двое! Серый Пёс и Тиргей..." - "А куда они денутся? Сейчас подойдут. Я тут твоего любимого халисунского припас..." Дальнейшие воспоминания очень быстро сделались смутными...
Поборов тошноту, Гвалиор встал на четвереньки, подобрался к бортику и выпрыгнул наружу. Дневной свет - а солнце уже клонилось к закату - показался ему ослепительным, больно режущим глаза. Молодой нардарец прищурился, озираясь. Он с первого взгляда узнал стиснутую обрывами долину и дорогу, плавно змеившуюся к предгорьям. Шесть зим и лет он мечтал, как будет спускаться по ней, всё реже оглядываясь на острые пики Самоцветных гор... как сияющая пирамида Южного Зуба будет отодвигаться и отодвигаться назад, за спину... в прошлое... Неужели сбылось?!! Как-то иначе виделось ему окончание опостылевшей службы... Но, если подумать, - что происходит в точности так, как мы себе представляли?.. Гвалиор узнал пегую кобылу, верхом на которой рысил впереди каравана купец Ксоо Тарким. Надсмотрщики и наёмные стражники, сопровождавшие купца, частью шли пешком, частью тоже ехали на лошадях. Рядом с повозкой размеренно и неутомимо шагал Харгелл, с детства не любивший седла. Ни Тиргея, ни Серого Пса не было видно.
- Здоров же ты дрыхнуть, родич, - сказал Гвалиору Харгелл. И добавил с восхищением: - Но и пьёшь, точно бездонная бочка! Сразу видно нашу породу!
"И зачем я опрокинул ту первую кружку..."
- Дядя, а где двое, с которыми я пришёл из Колодца?
Харгелл отмахнулся:
- Мальчик мой, ты там больше не служишь. Мы едем домой! Стоит ли вспоминать о каких-то рабах?
Он старался говорить весело, но от его тона у Гвалиора ёкнуло сердце. Он присмотрелся и увидел на руке Харгелла знакомые ножны. Очень знакомые ножны...
- Не о "каких-то", - сказал он упрямо. - Венн и аррант выручили меня. Им за это обещали свободу, и они были поистине достойны освобождения! Разве с них не сняли ошейники?
- Нашёл о чём беспокоиться... Гвалиор даже остановился:
- Так Церагат не сдержал слова! Почему?..
- Парень, ты меня удивляешь. Слово, данное рабу, не считается настоящим словом, которое надо держать. Никто не притянет тебя к ответу, если ты нарушишь его.
- Не учи меня, дядя. Я просто к тому - кто у них там следующий раз полезет в дыру вроде Колодца, если Церагат сулит свободу, а потом её не даёт?
- А я тебе, молокосос, на то и старший родственник, чтобы учить, пока своего ума не наживёшь!.. Церагат, если хочешь знать, тут вообще ни при чём. Он велел собрать в большом зале сотенную толпу невольников и поставил перед ними твоих дружков. И сказал: эти двое, мол, утверждают, будто до конца прошли Бездонный Колодец и никакого выхода наружу там не нашли! Зато-де разыскали мёртвые кости всех тех беглецов, о ком вы сложили свои дурацкие легенды, что якобы они выбрались, - какого-то Шестипалого и других!.. Он называл имена, но я не запомнил.
- Ясно...
|
| |
| |
|
|
Повелитель
небес [9]
© 2024